(не)хорошая девочка (СИ)
Вадим делает вид, что мне верит. И сам делает вид, что спит, хотя я точно знаю — просыпается именно тогда, когда я вылезаю из кровати.
Иногда мне кажется, что я сошла с ума. Потому что серьезно, кажется, я согласна на любой его каприз. Лишь бы он не отводил от меня взгляд, потому что когда он на меня не смотрит я ощущаю себя двухмерной, плоской, нераскрашенной мультяшкой на белом листе бумаги. Без него я — палка-палка-огуречик, а с ним…
С ним я сейчас.
— Ты ж моя сладкая…
Его голос — это альтернатива предварительным ласкам. Он может сказать “на колени”, я послушаюсь, и трусы будут насквозь сырые. Просто потому, что это говорит именно Вадим..
Каждый раз с ним — это картина. Яркая, подробная, живая картина состоящая из множества штрихов. На сегодняшнем этюде — влажная от моей убойной течки простыня. Сегодня Хозяин превзошел сам себя, сегодня я чувствую себя сгорающей жар-птицей, но поделом мне, это за то что я вчера в беготне упустила его звонок и не ответила. Вымаливала ночью оргазм часа полтора, не меньше.
Ноги согнуты в коленях, разведены в стороны.
Что тут необычного? Ну, может быть только веревка на моем теле? Честно говоря, я к ней уже привыкла, без неё уже как-то не комфортно.
Шесть витков притягивают лодыжки к бедрам, а к лодыжкам прикручены запястья. Четыре витка на груди, и я только очень относительно представляю себе тот узор узлов, который сегодня вычерчивает на моем теле веревка.
За эти две недели в его доме с ним я привыкла к тому, что сегодня никогда не будет так как вчера. Вадим может связать меня, завязать мне в глаза и оставить одну на постели на целый час, будет просто стоять надо мной и смотреть, ожидая пока я совершенно потеряюсь в его отсутствии, пока я начну его звать, и вот тогда-то он придет, и обрушится на меня со всей своей беспощадностью.
Жестоко ли это? Ну может. В тот миг, когда ты связанная лежишь на прохладном шелке, когда лишена возможности видеть и весь твой мир составляет только слух и осязание, когда ты задыхаешься от желания ощутить уже наконец кому принадлежишь, чувствовать себя без него, без его рук, без его тела действительно одиноко и страшно. Но тем безумней миг, когда твоего измученного одиночеством тела касаются его пальцы. Тем он бесценней.
— Ну что, трахнуть тебя, зайчонок?
— Да-да, пожалуйста, Хозяин, и поглубже…
Вот и сейчас, я натянута как струна, Вадим специально сделал так, чтобы даже лежа на спине я была выгнута тугим луком, и сейчас нарочно давит на мои бедра ладонями, чтобы я развела ноги чуть сильнее чем могу. И эта легкая боль — как хороший соус к блюду, дополняет вкус этого раза делая его уникальным. Одним очередным уникальным среди моих раз с Хозяином.
Раз — его член во мне. Это повод восторженно ахнуть, это повод податься ему навстречу. Всем своим изнемогащим без него нутром.
Два — всякое движение беспокоит веревку на моем теле. Всякий толчок, всякое шевеление — это тысячи маленьких иголочек, что колют мою кожу. Я хочу, я буквально телом умоляю Вадима, чтобы в следующий раз он церемонился со мной еще меньше, чтобы связал меня еще изощреннее, чтобы взял еще бесцеремоннее, просто потому что я — для его удовольствия. Думать об этом томно, думать об этом жарко, и хочется только вжиматься в его ладони всем своим существом, скулить: “Хозяин” и не покидать его ни на одну секунду. И какая же жалость, что это невозможно.
Дальнейший расчет можно не продолжать, слишком много цифр, они просто не держатся в моей голове. Просто, каждое его движение — мой восторг, мой звездопад под сжатыми веками, моя невесомость, в которой я парю.
Будь моя воля, я бы к нему приросла. На веки вечные.
Мы передаем от языка к языка жажду, переливаем из губ в губы наш с ним голод друг по другу.
Мы передаем поцелуями собственное безумие, которым питаемся из ночи в ночь, за счет которого только держимся от утра и до вечера.
Не знаю, как все это время выносит он, я — умираю каждую секунду без него.
— Как же я тебя люблю. — Эта фраза звучит только в моих мыслях. Уже не первое утро, и далеко не первый вечер.
Я не позволяю себе говорить это вслух. Хочется, очень хочется, но мне кажется — ему это не нужно. Ну серьезно, кому интересна влюбленная глупая зайчиха вроде меня? Вряд ли ему от меня нужно это.
Впрочем, я вообще слабовато представляю что ему от меня нужно, потому что секс — ни в коем разе не эксклюзивная услуга, будь его желание — он получил бы абсолютно любую, какую бы захотел.
А он хочет меня!
Серьезно, только это для меня — самый эффективный допинг, то, что заставляет вставать с кровати, делать то что он хочет только ради одного лишь приподнятого одобрительно уголка губ. И он — мой, исключительный, всепоглощающий бзик. Любимый…
До спазма в горле любимый, до черноты под сжатыми веками, до остановки дыхания.
Кто тут сумасшедший? Правильно, это я.
Это чересчур, да, я знаю.
Это наверняка закончится и я боюсь этого самым лютым образом. Каждое утро, когда только открываю глаза. А потом мои шеи касаются его губы. Губы Хозяина. И страх исчезает.
Я верю Хозяину. Верю Вадиму. До последнего вздоха.
Одного я боюсь больше всего на свете.
Что ему нужно больше, чем я ему даю…
39. Не успела кошка умыться
Воевать с Афанасьевым было весело, но затратно. Наблюдать, как методично Афоня начинает операцию по утоплению кого-то другого — это бесплатно и восхитительно. Дягилев век бы любовался этим зрелищем, если бы не надо было работать, и нагонять упущенное время с Соней.
Ей богу, наблюдая за тем с каким жестоким упорством Афанасьев взялся за Бариновых, Вадим даже удивлялся, насколько Старик оказывается экономил свой ресурс в войне с ним. И только с Бариновым и его мамочкой в ход пошли все резервы. Поневоле просилась шахматная аллюзия, в которой Марго была вертлявым слоном, регулярно выскальзывшим из передряг, Афанасьев — тяжелой ладьей, с характером тарана, а сам Вадим… Ну, Дягилев себя меньше чем в ферзя и не оценивает. И как же приятно сидеть в зрительном зале и наблюдать этот дивный цирк. Который только-только начинал разгораться.
Баринов спешно и довольно быстро покидает город, поняв, что теперь ему строить из себя обиженного мужа не полуится. Правда его догоняют, и привозят в полицию буквально через неделю некие “народные мстители”. Хорошо что те “мстители” не передрались между собой, выясняя, кому именно отчитываться в поимке опального Сергея. Договорились.
Правда помяли “подопечного” по дороге так, что по одним только снимкам просочившимся в соцсети стало ясно — на смазливую физиономию щенка Марго сейчас заплывшую синяками девушки взглянут ой не скоро. Впрочем, что ему там с ним делать-то? С гипсом на обеих руках?
Примерно раз в неделю Вадим сам набирает Афанасьева. Но Старик явно не в настроении общаться, трубки пока не снимает. И нет, так нет, рано или поздно и Афанасьев придет к мысли что дальнейший игнор смысла не имеет. И разговор Дягилеву и отцу Сони нужен. И не то чтобы срочно, но оттягивать его категорически не хотелось. Хотя, не горит. Вадиму есть чем заняться и без болтовни с Афанасьевым.
Его зайку что-то беспокоит. Это ощущается. Странное напряжение то и дело проскальзывает в её лице. Сначала Вадим думает, что дело в том, что он по драконьи не выпускает зайку из своей пещеры, что его девочка засиделась, но и посещение выставки дела не решило. Хотя, конечно Соня ощутимо расслабляется, выставка-то была посвящена эротической абстрактной скульптуре. Ну, для разнообразия в следующий раз можно будет и приличных авангардистов посмотреть, но тогда Вадим не удержался от того, чтобы не вогнать зайку в краску именно таким способом.
Но это не помогает. Соня будто даже задумыется еще плотнее. И если Вадим что и напрягает, так это замороченная проблемами молчащая женщина. Лучше бы открыла рот и сказала, что там у неё за проблемы, он бы их уже решил. Нет, у Вадима имеютя соображения на тему заморочек его ушастой прелести и хорошо, если бы он не ошибался.