(не)хорошая девочка (СИ)

— Была бы ты чуть помладше, серьёзно, взял бы ремень и прошелся бы по твоей заднице, София, — тяжело замечает отец, тем временем. — Куда тебя унесло? Ночью? Да еще и полуголую?
Как запоздало он об этом подумал. Сначала "убирайся из моего дома немедленно", а сейчас "куда тебя унесло". Эту мысль я сглатываю. Эта мысль точно приведет к скандалу, которые папе не полезны. Но все-таки чего он ждал? Что я побегаю и вернусь? Ну… Такой себе вариант…
— Тогда я об этом особо и не думала, — я чуть опускаю взгляд, собираясь с мыслями для адекватного ответа отцу. — Просто шла, хрен пойми куда… Потом… Мимо ехала Марина Петрова. Я живу у неё.
Отец морщится, то ли от "хрена", то ли от упоминания Маринки.
— Ты хоть понимаешь, сколько всего с тобой могло случиться? — тихо произносит он.
О да, я понимаю. Но в общем и целом, ничего хуже группового изнасилования, наверное. Хуже только было бы, если бы убили. Так что был выбор между одним обещанным однозначным изнасилованием и другим — которое могло и не случиться. Моя монета упала на ребро — меня нашел Дягилев.
Даже думать о Вадиме под взглядом отца стыдно, неловко и неудобно. И я краснею, почему-то, хотя — папа же не в курсе, о чем я думаю, так чего мне париться-то?
— Ну хоть за что-то тебе стыдно, — отец чуть щурится. Ой, не так он меня понял, ой, не так.
Знаете, мне, наверное, тоже не помешали бы извинения. Но, разумеется, никакой речи о них не заходит.
Папа не из тех людей, кто признает свои ошибки. Либо ты принимаешь его таким, какой он есть, либо нет — не принимаешь. В этом плане он тут совершил большой шаг в мою сторону, вообще хоть как-то очертив, что он за меня переживал. Не так уж много, на самом деле. Мне не хватает. Но это не важно, не буду же я приставать к нему сейчас с утюгом: “Извинись передо мной, папа, немедленно”. Вот это точно та нервная нагрузка, которая папе сейчас ни к чему.
Черт, вот почему я не могу быть той самой поганой дочерью, которая может просто взять и исчезнуть, потеряв с семьей все контакты.
— Позови, пожалуйста, Лизу, София, — негромко произносит отец.
Вот и поговорили. К чему пришли? Ни к чему не пришли.
Вернулись к тому, что даже со своей содержанкой ему есть о чем поговорить, а со мной только о чем помолчать.
Ладно, значит, я могу хоть пройтись по дому и забрать остатки своих документов, а там…
Думаю все это, старательно оттесняя на задний план все мысли о том, что будет, если я вернусь к Маринке. Долго, конечно, так продолжаться не может. Мне придется найти какое-то другое жилье. Общежитие в универе посреди года не дают, а на стипендию квартиру не снять, придется искать работу… Значит, трудовую и санкнижку все-таки надо прихватить.
Нет, никакой мысли нельзя допускать о том, чтобы снова связаться с Вадимом. Я не могу. Не имею права по-прежнему. Ну, была у на с ним одна ночь и что дальше? Ничего из этого не вытекает, кроме моего личного безумия.
Но устраивать отцу нервную встряску такого рода я не могу. А когда он выпишется — скрываться от него станет еще сложнее. Но… Может быть, хоть пару встреч… Если Вадим захочет…
Когда я сжимаю пальцы на ручке двери, меня догоняет невеселый голос отца.
— Возвращайся домой, София. Хватит маяться ерундой.
Замираю, стискивая в кулаке чертову ручку.

— Я не собираюсь возвращаться к Баринову, папа, — тихо произношу я. — Поэтому, лучше я как-нибудь сама.
— Лучше ты вернешься домой, и я не буду дергаться на тему того, где ты и все ли с тобой в порядке, — обрывает меня отец. — Возвращайся домой, София. И давай завяжем наш конфликт на этом.
Завязать…
Завязать не так уж и просто на самом деле, претензий не так уж много, но они ого-го какие большие. Но… Я же знаю, что большего шага к примирению папа не сделает. Только этот.
— Хорошо, папа, я вернусь, — после короткой паузы произношу я. — Только ни о каком возвращении к Баринову ты речь заводить не будешь.
— Я понял твое условие, Соня, — ровно откликается папа. А вот это уже уступка!
 
Эльза в палате отца задерживается почти на полчаса. Я не слышу, о чем они говорят, — у отца нету привычки повышать голос, и сама Эльза не орет во все горло. И вообще от неё не слышно ни звука.
Выходит она с красными от слез глазами и вполне очевидно растрепанная, но с едва заметной улыбкой на губах.
Честно говоря, я не хочу спрашивать. Совершенно не хочу. Потому что есть у меня ощущение, что за волосы-то её действительно оттаскали… Эти высокие Тематические отношения. Не все о своем отце я хотела знать, это точно.
И… Слегка страшновато даже, потому что… Вадим тоже так делает?
Впрочем, я об этом уже не узнаю.
Требование отца вернуться под родную крышу ставит крест на надежде увидеться с Вадимом хотя бы еще раз. И хоть умри от тоски, но с этим приходится свыкнуться.
Так думаю я до того, как уже в отцовском доме, в своей спальне, под подушкой своей кровати я нахожу белую маску, в которой я была на вечере с Вадимом.
И записку: “Завтра выходи на пробежку в то же время”.
И…
Вот как он вообще это провернул?

  
26. Искушения и наказания
 
Честно говоря, я тону в нем как в зыбучих песках.
Нет никакой рефлексии, я не бегаю весь вечер, заламывая руки и сомневаясь, стоит ли мне решаться на этот безумный шаг.
Стоит.
Кто его знает — сколько еще шансов с ним мне подвернется. Все это прервется в один момент. Папа выпишется, и даже вот о таких встречах украдкой придется забыть.
Полночи я валяюсь без сна с пустой головой и пялюсь в потолок собственной комнаты.
Нет — я не сомневаюсь. Я думаю, что я ему скажу. И… Что он скажет мне?
И утром, вскочив за полчаса по будильнику, я еще сижу некоторое время, от нечего делать читаю пропущенные в начале недели лекции, которые сбросили однокурсники.
Читается плохо. Взгляд то и дело соскальзывает на часы.
Когда же? Ну, когда?
Из дома я выхожу на три минуты раньше, чем вчера. Впрочем, искренне сомневаюсь, что мой длинноносый надсмотрщик будет отслеживать такие мелочи.
Не бегу. Просто иду. Девочка во мне протестует против того, чтобы являться на встречу с моим безумием потной лошадью.
Лишь когда я замечаю Вадима — вот тогда я и срываюсь с места.
Я не бегу к нему.
Я к нему лечу.
Бездумно, без оглядки, без особых мыслей в голове.
Он ждет меня у машины, стоит в своем темном пальто, охренительный до темноты в глазах. Не одна я на него залипаю — еще одна такая бегунья косится в сторону Дягилева.
Так и хочется рявкнуть: “Подбери свои слюни, курица, это мое”. А лучше втащить… Как учил Иван — с размаху и в поддых…
Боевые ревнивые зайцы атакуют, ага. Все-все, я успокоилась!
Ох, если бы мое…
Вадим стоит у какой-то другой машины, уже не у привычного мне серебристого мерса, но, честно говоря, мне не до разглядываний, я просто замираю в двух шагах от него и смотрю в темные глаза, взглядом спрашивая: “Можно?”
Я опять от него убежала. Он имеет право злиться на меня.
Замечаю, как он едва заметно качает подбородком, разрешая, и едва удерживаю на губах измученное: “Спасибо”.
Я не шагаю к нему.
Я в него бросаюсь. Как в темную морскую пучину, которая окутывает меня с головой и заставляет чувствовать себя будто в невесомости.
Без звука.
Без мыслей.
Без власти над собой.
Что он со мной делает — я не знаю.
Хотя нет, знаю. Вот сейчас — он впихивает меня в свою машину. Смешно, правда? Если бы я при этом хоть капельку сопротивлялась — было бы похоже на похищение. А я не сопротивляюсь.
 
— Поехали, — рвано выдыхает Вадим, обращаясь к водителю и падает рядом со мной.
Ни одного поцелуя сегодня не было, а я их хочу так, что сводит все, от гортани и до копчика. Его губ. Его языка.
А нет, все, что я получаю — это взгляд глаза в глаза и тяжелое дыхание на моих губах.