Ноль эмоций (СИ)

Переход был ужасный. Как мы ни экономили воду в пути, полутора литров на двоих нам было мало. Помогали ягоды, которые мы собирали, не отклоняясь от нашего маршрута. Я жадно набивала рот малиной, черникой, брусникой и костяникой, радуясь передышкам.
Ноги я стерла в кровь. Сев отдыхать во время очередного привала, я скинула свои полуботинки и рассматривала свои распухшие покрасневшие грязные пальцы. На некоторых были волдыри.
Костя подсел ко мне, осмотрел мои ноги, покачал головой, но ничего не сказал. Зато пошел помедленнее.
Потом мы вышли на просеку, сильно заросшую травой. Я скинула ботинки, перекинула их через плечо, связав шнурками, и пошла босиком. Стало значительно легче.
День был солнечный и жаркий, над нами то и дело кружили слепни размером с шершня, норовили прокусить ткань одежды.
Костик меня удивил. Когда мы сделали очередной привал, чтобы дать отдых ногам, он выудил из недр своего рюкзака последнюю банку тушенки.
— Вот он, черный-пречерный день! — заявил он, орудуя ножом.
Он вскрыл банку, как всегда, оставляя рваные зазубрины, отогнул крышечку, искрошил и перемешал острием ножа содержимое и отдал мне.
Жадно выжрав свою долю и оставив мужчине чуть больше, чем съела сама (все-таки, он в полтора раза меня крупнее!), я вернула ему банку и облизывая пальцы, смотрела, как он ест с ножа.
На десерт он достал бутылку с остатками водки. Открутил крышечку, протянул мне.
Я, недоверчиво косясь, взяла бутылку, сделала большой глоток и чуть не подавилась. Но заставила себя проглотить теплую мерзость и потом долго мотала головой, жмурясь, чтобы стряхнуть навернувшиеся слезы.
— Фффууу! — только и смогла я произнести, когда ко мне вернулась способность издавать членораздельные звуки.
Мой спутник усмехнулся и тоже отпил. Снова протянул бутылку мне.
Я в ужасе замотала головой, но он велел выпить.
— Давай-давай. Считай, что это лекарство! Во рту долго не держи, глотай и сразу выдыхай, — учил он.
Я зажмурилась, глотнула и выдохнула.
— Воооот, умничка! — довольно протянул он и отобрал у меня бутылку.
Я вспомнила, как вчера он выхлестал полбутылки этой гадости, и меня передернуло. Пф! Лекарство!
Картинка у меня перед глазами сразу же поплыла. Если я смотрела в одну точку, все было нормально. Но если я резко поворачивала голову, то картинка менялась с некоторым запозданием, сдвигалась, делаясь смазанной, а потом с запозданием прояснялась. Я еще немного поэкспериментировала, а потом заметила, что улыбаюсь. И что Константин, наблюдая за мной, тоже улыбается.
Банку из-под тушенки он сполоснул тоже водкой. Побултыхал ее там с остатками мяса и жира и вылил в рот. Меня чуть не вырвало. Он закрыл и убрал в рюкзак бутылку с последними глотками спиртного и, к моему удивлению, убрал туда же и бережно вылизанную и прикрытую жестяной крышечкой банку из-под тушенки.
— Может, просто закопаешь?
— Нееет, — он хитро прищурился с довольным выражением лица, — пригодится!
Он помог мне подняться, и я обнаружила, что меня слегка пошатывает. Он тоже это заметил, поэтому дальше повел меня за руку.
Идти стало намного легче. Видимо, сил прибавилось. Да и стертые ноги, шагающие теперь босиком по мягкой траве и песку, после небольшой передышки не так саднили.
К вечеру мы вышли на берег речки. Просека, которая нас к ней вывела, к тому моменту превратившаяся в наезженную грунтовую дорогу, в которой ноги погружались в песок по щиколотку, ныряла прямо в нее безо всякого предупреждения. И выныривала уже на том берегу. Брод был примерно по пояс. Ездили по этой дороге, судя по следам огромных шин, только здоровенные лесовозы-вездеходы. И, судя по следам, ездили нечасто.
Мы разделись до пояса (снизу) и воспользовались бродом, но перед этим, преодолевая желание налакаться прямо из речки, наполнили нашу пустую полторашку и наконец-то залили свежей речной водой свою жажду. Потом Костя сразу же свернул с дороги и повел меня вдоль берега. Только когда мы прошли еще несколько километров, он выбрал для ночевки уютное местечко, со всех сторон окруженное ивами. Это был небольшой песчаный пляж, на котором росла редкая жесткая трава. К воде можно было подойти, только обойдя кругом целую стену кустов.
 
Костя швырнул на песок свой рюкзак, и я шлепнулась рядом с ним, со стоном растянулась прямо на песке. Костя молча стащил с себя потную рубаху, отправился бродить по кустам и вскоре приволок к месту нашего будущего ночлега несколько совершенно сухих коряг, выбеленных солнцем.
Он стал разгребать песок и вскоре вырыл довольно глубокую продолговатую ямину, больше похожую на могилу. Сложил туда коряги и поджег. Они занялись сразу, прозрачное бездымное пламя загудело, вырываясь из щелей между бревнышек.
Когда я нашла в себе силы подняться с песка и подползти к огню, Костя опять куда-то исчез. Я сидела неподвижно, смотрела в огонь, который по мере сгущения сумерек становился все ярче, и гадала, где он сейчас бродит и что делает.
Он появился совсем не с той стороны, откуда я его ждала, и принес с собой какие-то палочки. Молча сел рядом со мной, достал ножик и начал их выстругивать. Я молча наблюдала, как он заточил один конец и выстругал небольшую выемку в середке первой палочки. Взялся за вторую: сделал косой срез на конце на манер отвертки или стамески, и еще одну зарубочку посередине. На третьей палочке он тоже сделал небольшой заступ и плоский клин на конце. Время от времени он брал в руки все три палочки, примеривался, прикладывая их одну к другой. В конце концов он сложил какую-то нехитрую конструкцию, напоминающую цифру «4», упирая клинья палок в заступы и прижав серединные зарубки одна к другой.
— Что это?
— Давилка.
— Как? Кого ты хочешь этим давить? Муравьев?
Он фыркнул.
— Я там у воды большую корягу нашел. Бревно!
Я продолжала таращиться на него, не понимая, к чему он ведет.
— А там вокруг следы ондатр.
До меня начало доходить.
— А это — ловушка?
Он торжествующе хлопнул меня по плечу:
— Из тебя выйдет настоящий охотник!
— Из меня выйдет только приманка, — скептически хмыкнула я. — Или еда.
— Тоже неплохо, — усмехнулся он, рывком поднялся с земли, не опираясь руками, и унес всю конструкцию, оставив мне только стружки и огрызки палочек, которые я аккуратно собрала и бросила в костер.
Коряги горели медленно, отдавая много жара и оставляя переливающиеся всеми оттенками красного и багрового угли, подернутые каким-то странным оранжевым пеплом, пахнущим ивовой горечью.
Я сдвинула бревнышки так, чтобы не обгоревшие части тоже попали в кострище, и огонь полыхнул ярче, давая в сгустившихся сумерках больше света и тепла.
Я сидела на остывающем песке, скрестив ноги, как восточный султан, и подперев руками голову, и завороженно смотрела на пляшущие язычки пламени, когда услышала позади себя в кустах шевеление. Потом все стихло, и я осторожно, не делая резких движений, повернулась на звук. В кустах в отсветах пламени я заметила Костю, который напряженно смотрел на меня и делал мне знаки не шевелиться и молчать.
Я замерла, как статуя, и только потом увидела всего в полутора метрах от себя змею. Змея не шевелилась, ее черная голова была повернута в мою сторону, и огоньки от костра отражались в черных, агатово блестящих глазах. В почти наступившей темноте мне было трудно разглядеть узор ее чешуи, но то, что возле головы не было желтых или оранжевых пятен, — это я могла сказать точно. Это не уж!
Змея подтянула к себе гибкий хвост, и теперь трудно было бы определить, какой она длины.
Я даже дышать перестала. И неизвестно, сколько бы длилась еще наша немая сцена, но Костя вдруг сделал резкое движение, и все мгновенно изменилось: что-то рассекло воздух и тяжело врезалось в землю, змея начала бешено извиваться на одном месте, а я отпрыгнула в сторону, перекатилась и пружинисто замерла на четвереньках, упершись руками в землю, готовая выхватить из костра горящую дубину и начать крушить ею все, что движется возле меня.