Слепое пятно (СИ)

— Это не первый раз, когда Льва обижают, Антон, — выдохнула Елена, сбросив остальные фотографии подобного содержания. Последняя была самой странной: на ней над спящим мальчиком, в котором Антон легко узнал Богданова, нависал все тот же Валентин. Его темный — несложно догадаться, какого именно цвета — галстук лизнул детский живот, рукава рубашки вольно собрались на согнутых локтях. Валентин поправлял одеяло. Карточка была порвана, но бережно кем-то склеена; она блистала ламинированными скотчем краями.
— Обижают… В смысле — он обижает? Ну, сложно не поверить, Лев говорил, что у этого ублюдка всегда так себе характер был… — Антон дернул плечом. Перед глазами он видел, казалось бы, нечто противоположное, но голова болела от усталости, и ни одной догадки у Горячева не возникало. Он понимал лишь, что между отчимом и приемным сыном было слишком много нерешенных, возможно, даже неозвученных вопросов. Значило ли это фото, что если бы все сложилось иначе, то и теперь не было бы никакой вражды? Или нет? Антон терялся во множестве противоречащих друг другу знаний. — Что это за фото вообще такое?
— Это я сделала. Когда была маленькая, — вернулась Елена к требовательно шкварчащему угощению. — Я тебе о том, что, обрати внимание, как Валентин одевается. Для Льва он — личное дело. И это взаимно.
Антон только промычал неопределенно. По его мнению все, что происходило между людьми, все, что приводило к кровной ненависти — не могло не быть личным. Но о том, что за странная тяга возникла у Богданова к цветам, ассоциирующимся с человеком, который хотел его уничтожить, следовало спросить самого Богданова. А лучше, возможно, опытного психоаналитика.
Едва омлет оказался готов и разложен по тарелкам, в дверях кухни появились Настя с Лехой. Антон сперва напрягся, встревоженно глядя на друзей, но те, хоть и были взволнованы, казались достаточно уверенными и вооружились смартфонами.
— Все. Есть новости, — Настя хлопнула по столу ладонью, звякнув стоявшей на нем посудой. — Его зафиксировали две камеры подряд на Московском шоссе с превышением скорости. Двигался из города в сторону Ульяновки. Это длинная и прямая дорога, есть пост дальше по пути, но там его не зафиксировали. Об авариях на участке тоже не сообщали, так что насчет этого не переживаем. Если не сбавлял скорость дальше по пути или не свернул куда-то, то найдем быстро. А от нас ехать час примерно. Может, чуть больше.
Елена облегченно выдохнула и, спешно собрав фотографии, засуетилась. Антон было встал, готовый в случае чего даже на своих ногах идти, но Леха остановил его, усадил на место.
— Не паникуй, Антош, — Котков звякнул автомобильными ключами, проверив их в кармане. — Мы уже все готовы. Так что давайте быстро-быстро глотаем завтрак, чтобы были силы ехать — и вперед…
Второпях поели, оделись. Антон спешил под набат в голове одной-единственной мысли: он больше никогда не оставит Льва одного.
— Все хорошо будет, Антонио, — Настя улыбнулась и потрепала Горячева за щеку, когда они уже вышли за дверь. — Сердце мое чует, найдем целого и отвезем домой!
Езда по бледным рассветным сумеркам напоминала путешествие по городу-призраку, по путям, на которых ты должен найти одну заблудшую душу, чтобы до первых лучей солнца вернуть в мир живых. Антон фиксировал в голове мысль о том, что от Льва ничего не было слышно уже почти сутки. Этого времени отчего-то было слишком мало для того, чтобы официально сообщить о пропаже человека. Но более чем достаточно, чтобы погибнуть. Или чтобы отчаяться. Этого времени было достаточно, чтобы попасть в недобрые руки. Достаточно, чтобы даже уехать в другой город. Что уж говорить, если Льву хватило даже меньше, чтобы отдать нажитое годами дело.
— Знаешь, я наблюдаю за всем этим по большей части со стороны… — заговорил вдруг Леха, когда они выехали за окраины города. — Ты очень изменился, Антон. С тех пор как все это у тебя началось. Даже не знаю, подарок это или наказание — настолько нереальным мне до сих пор казалось происходящее… Как будто я тебя до этого не знал.
Он напряженно, фактически не мигая, смотрел на полотно шоссе; говорить начал, видно, в том числе для того, чтобы сохранить контроль над собой и бдительность. Выглядел Котков очень уставшим. Горячев почувствовал себя виноватым: он мог поехать на байке, но не решился, побоялся не справиться с управлением. Зато снова подвергал стрессу друга. Каждого из них: и Алена, и Влад, и Рома всю ночь оставались на связи и справлялись о новостях. Опять Антон вынуждал их сталкиваться с ужасами, на которые сам решил смотреть по доброй воле — ради того, чтобы быть с дорогим человеком.
«Да уж, изменился, — вздыхал про себя Горячев. — Нам только перестрелки пока не хватало, чтобы показать, как я изменился».
— Прости, — сорвалось с губ само собой. — Я понимаю, что вы за меня разорветесь, Лех, но все равно — я не хотел, чтобы это вас как-то трогало…
— Ну я же говорю, изменился, — неожиданно усмехнулся Котков. — Чуть что, сразу за все винишься. Знаешь, я сначала даже ржал — вот, мол, даже Горячев как втюрился, хоть не приходится его по клубам да по бабам нянчить больше, вырос уже… Пускай там даже у тебя «дамочка» со странностями была. Но когда потом вот это все я увидел… Когда в голове вообще уложил — ну, ты, Богданов… Я подумал: а что вообще было в голове у этого парня все то время, которое мы знакомы?
— Мне кажется, там вообще ничего не было, — скривил губы в неловкой улыбке Антон. — А теперь я не могу туда поместить такую кучу всего нормально.
— Знаю, я меньше Алены и Влада говорил об этом, но я за тебя рад. И горжусь. И насчет твоих извинений… — Леха набрал в грудь побольше воздуха и медленно моргнул. — Ты мне когда-то помог сойтись с Аленой. Можно сказать, по правильному адресу свел, хотя мог этого и не делать, вы же там это… А потом вы клуб спасли… Так что за мной должок. И я точно не кину, когда на кону вопрос жизни и смерти. Мы все с тобой.
Антон вновь вздохнул — чтобы согнать болезненное, давящее ощущение в легких. Он всегда считал Коткова прагматиком. Порой даже не любил его за эту черту. Бывало, еще обижался за то, что Леха его третирует, как эдакий старший брат — подшучивает, высмеивает, поглядывает свысока, со ступеньки «я все это уже пережил». Однако в такие моменты Горячев понимал, что Котков серьезнее, чем даже пытается казаться. Но в то же время мягче, честнее и добрее, чем выражение его лица. И так всегда: любого человека ты можешь увидеть настолько глубоко, насколько сам способен и, главное, готов заглянуть.
В руках завибрировал телефон. На экране мелькнуло сообщение от Насти: она написала, что «контрольная точка» почти достигнута — дальше по пути был один съезд с шоссе, и они с Еленой собирались свернуть, чтобы Леха и Антон дальше ехали по прямой. Так бы они разделились, проверили варианты. Передав Лехе планы, Горячев устойчивее собрался в автомобильном кресле, оглядываясь на обочины. В молчании они пересекли условный рубеж; впереди машина Елены свернула налево, а там — опять почти пустая дорога, лениво расползающийся за окном туманный пустырь и деревья у обочины.
И снова Антон думал о времени. На часах было уже полседьмого. Размеренная жизнь сменяющихся цифр на дисплее или ход стрелок на руке у Коткова — все это, казавшееся доступным и управляемым, упиралось Горячеву ножом к горлу. Тошно и мучительно было от необходимости ждать. Жутко от неизвестности. И даже благо — ранний рассвет — не приносил облегчения, пока на ясно видном пути не мелькало и следа того, кто…
«У нас все еще ничего», — отчиталась Настя через пятнадцать минут. Антон стиснул зубы, стал набирать: «У нас тоже…» Но не успел.
— Антон, смотри!
Горячев оторвал глаза от мобильника. Они стремительно приближались к большой машине, съехавшей на обочину — тревожно на ней мигал огонек аварийки. Не узнать внушительный силуэт «крузака» было невозможно. Загоревшаяся в свете фар белая табличка с номером ослепила Антона — он не успел даже произнести ничего, как Котков, все поняв, перестроился, стал тормозить. Еле хватило рассудка, чтобы вместо сообщения отправить остальным отчаянный зов: «Разворачивайтесь и сюда! Нашли!» — а потом все действия смазались. Горячев вылетел из Лехиной машины так быстро, как будто она могла взорваться. Через секунды его ладони уже врезались в стекло на двери со стороны водительского кресла. На коже осел холодок и влажность утренней росы.