Древние боги нового мира (СИ)
От ворошения памяти чуть заныла голова. Моё кислое выражение лица не укрылось от орлиного взора Геннадия Андреевича. Пришлось признаваться, что голова заболела. Чуть-чуть. Сейчас пройдет. Не смотря на мои заверения, мне снова померяли давление, заставили глазами последить за пальцем перед носом, проверили координацию движений, сунули в рот таблетку анальгина и, потушив верхний свет, уложили на диван, при этом отобрав газету.
Не успел я как следует заскучать, как начали подтягиваться врачи очередной смены, бросая любопытные взгляды. Я и без напоминаний понимал, что тут лишний и уже прикидывал, как бы половчее исчезнуть. В этом помог Геннадий Андреевич. Справившись о моем самочувствии, вручил стул и попросил подождать в коридоре. С облегчением переместился поближе к посту медсестер. Там Света уже трепалась с подружками о ночном визитере. Пришлось включатся в беседу. Народу в коридоре прибавилось: просыпающиеся больные совершали утренний моцион. Потянуло табачным дымом. Сдавшая смену Светлана засобиралась домой, в смысле, в общагу. Еле успел узнать у нее фамилию, кому книгу Чейза передавать.
Примерно без пятнадцати восемь меня дернули назад в ординаторскую. Находившееся там двое мужчин в белых халатах снова провели осмотр, начиркали какие-то бумаги и один из них увел меня в детское отделение, по дороге объясняя, что сейчас надо сдать анализы. Заявил, что в одеяле на голое тело ходить дальше не намерен. Пусть вещи ищут. Будут вещи — будут анализы. Нет — заявление на имя главврача о краже. И не волнует на каком этапе моя одежда исчезла. Док попытался надавить возрастом и авторитетом, но тут я уперся рогом. Потом вообще хрен что найдешь. Да и шастать, закутавшись в одеяло — удовольствие ниже среднего. Пообещал выгнать из больницы в чем есть — с радостью согласился, сказав, что таких клиентов как я, на Почтовой 39 ждут с распростертыми объятиями. Видать, адрес городской прокуратуры был доктору знаком, так как он резко поскучнел и подселил меня к двум обалдуям примерно моего биологического возраста, а сам исчез. Познакомились с пацанами, в двух словах объяснил обстоятельства моего появления, после чего один продолжил рассказывать другому сюжет фильма, который он недавно смотрел в видеосалоне в Москве. Прислушавшись понял, что парень посмотрел какой-то третьесортный гонконгский боевик. Где все прыгают, визжат и машут руками с ногами. Там вообще сюжеты бывают? Одежду искали до обеда, так что завтрак я пропустил. Но нашли. И школьную форму, и обувь, и даже куртку с шапкой. А после обеда приехала мама…
Она скончалась, когда мне было семнадцать. Рак. Химиотерапия эффекта не дала, оперировать не стали — поздно. В больнице держать тоже побрезговали. Выписали умирать по месту прописки. Погасла быстро, как свеча. Хотя и намучалась до этого. Девяносто третий — девяносто четвертый год. Пиздец в стране достиг своего апогея. В тех условиях купить дозу наркоты, причем любой, было ни в пример легче, чем достать рецепт с красной полосой. Поход в поликлинику за таким рецептом ни разу не проходил спокойно. Это всегда были вымотанные нервы, сорванное горло, и лютое желание спалить тут все к херам собачьим вместе с персоналом. После получения рецепта начинался не менее увлекательный квест под названием «а теперь найди аптеку, где этот рецепт смогут отоварить». Жуть.
Я смотрел на полноватую женщину, вошедшую в палату, с таким родным лицом и не мог поверить глазам. Хотя и знал, что здесь она жива и относительно здорова. Какое-то сильное, нежное чувство поднялось из глубины груди, заставив выпрыгнуть из кровати и бросится навстречу, распахнув руки.
— Мама!!!
Добежать, обнять и прижаться щекой к такому тёплому и родному…
— Мама!
И больше никогда не отпускать…
— Мама…
Мягкие руки сомкнулись на плечах, огородив от всех проблем, погладили по волосам. Непередаваемое чувство блаженства и эйфории! Навсегда бы остался в этом маленьком, защищенном мирке.
— Стас, что тут с тобой делали?
— Ничего. — пискнул я.
— Может быть, тогда отпустишь? — поинтересовалась мама.
— Нет. — ответил я, прижимаясь еще сильнее.
— Стас, ну это в конце концов неприлично. Мальчики смотрят.
— Плевать. — лаконично ответил я.
— Так, Станислав, хватит.
Если мама называла меня полным именем — это означало преддверие бури, которая может грянуть в любой момент. Если поименование включало в себя фамилию и отчество — значит пора рыть окоп полного профиля, запрыгивать внутрь, надевать каску и начинать молится всем богам, чтобы пронесло.
Вообще-то явное выражение чувств в нашей семье не поощрялось. А попытки распустить нюни всегда нарывались на вопрос «ты мужик или тряпка». От попытки наябедничать открещивались «мужчина сам должен решать свои проблемы». И в то же время поддерживались общечеловеческие ценности «драться нехорошо, конфликт надо уметь решать словами», «девочек обижать нельзя» и прочее. Как раз на этом этапе моей жизни одна директива вошла в конфликт с другой, что привело к проблемам.
— Так что с тобой произошло? — мамины руки крутили меня в разные стороны, а глаза разглядывали внимательно и требовательно.
— Ничего. — ответил я и, чувствуя, как защипало во носу, вывернулся из ее объятий и бегом направился в коридор — Я сейчас!
Добежал до туалета, включил воду и начал усиленно умываться холодной водой. Блин, чуть не разревелся. Сорокалетний мужик! Или это реакция одиннадцатилетнего тела? Надо будет держать себя в руках. Успокоившись, вышел наружу. Там меня уже ждали.
— И что это было? — спросила мама.
— Не обращай внимания. — отмахнулся я.
— Точно? Мне сказали, что у тебя кровоизлияние в мозг. Я чуть с ума не сошла! Еще и в палату не пускали!!!
— Мам, успокойся. Ошиблись. Нет никакого кровоизлияния. — начал я ее успокаивать.
— Да?
— Ага. Если бы было что-то серьезное — я бы сейчас в кровати лежал.
— Вообще-то да. — вынужденно признала мама — А врачи что говорят?
— Ничего не говорят. Сами понятия не имеют. — ответил я, довольно щурясь.
— Надо с доктором поговорить…
— Надо. — согласился, улыбаясь.
— Чего это ты лыбишься, как майская роза? — подозрительно спросила мама.
— Просто рад, что ты есть.
— Здесь? — переспросила мама.
— Есть. Есть на этом свете.
Еще раз окинув меня подозрительным взглядом, мама бросила: «Жди здесь» и направилась к кабинету зав. отделением. А я стоял, опершись спиной о стену и не мог унять это чувство эйфории. Ты не умрешь мама. Не в этой вселенной. Жить будешь долго. Насчет счастливо — это уже от тебя зависит, но долголетие и обеспеченность я тебе гарантирую!
В кабинете она пробыла довольно долго и вышла с тем доком, с которым я собачился насчет пропавших вещей. О! Так я с заведующим отделением ругался, оказывается! Зато результат есть.
— Вот! Полюбуйтесь! — зав обвинительно указал на меня рукой, явно продолжая ябедничать — Надеюсь, вы с ним поговорите?
— Конечно доктор, обязательно! — заверила мама и, развернувшись направилась ко мне, грозно хмуря брови.
Доктор секунду смотрел ей вслед, затем скрылся за дверью своего кабинета. Весь воспитательный эффект приближения грозной мамы делила на ноль улыбка, то и дело возникающая на ее лице. Подойдя вплотную и воровато оглянувшись, дабы убедится, что дока нет, она не выдержала и расхохоталась:
— Ну ты даешь! Нет одежды — нет анализов? — и снова залилась смехом.
— Не, ну а чо они? — поддержал я хохот — Нашли клоуна, в одеяле на голое тело по всей больнице бегать.
— Откуда ты адрес прокуратуры знаешь? — продолжала веселится мама.
В ответ я лишь пожал плечами.
— Ладно… — сказал она, успокаиваясь — Но так делать все равно нехорошо.
— Почему? — спросил я.
— Надо было его послушаться.
— Почему? — начал я напрягаться. Начался этап воспитания. Это дело надо пресекать.
— Мало того, что он врач, он тебя старше. — ответила мама.
— Насчет старшинства, я бы поспорил. Но сейчас речь о другом. Старших надо слушать? — дождавшись подтверждающего кивка, продолжил: — То есть, если в темном парке, дяденька, одетый в длинный плащ и шляпу, скрывающую лицо, скажет мне: «Мальчик, пойдем в те кустики, а я тебе конфетку дам» — я должен его послушать? Ведь он же старше. Вообще не понимаю, как я до таких лет дожил.