Неожиданная Россия. XX век (СИ)

Правда, в конце 1945 года на территории Дальнего Востока СССР вновь оказалось 274 586 японцев – население южной половины острова Сахалин. С 1905 года, после победы над Россией, Япония заняла эту половину острова и вновь потеряла её после разгрома в 1945-ом.
Некоторое время советские власти не могли решить, что делать с этим новым азиатским анклавом на Дальнем Востоке СССР. На первый период в Кремле приняли решение оставить на местах японскую администрацию и всех управляющих японских фирм и предприятий. Сохранили даже власть японского губернатора генерала Оцу Тосио, только приставили к нему охрану из советских солдат. Любопытно, что уже 7 ноября 1945 года японские чиновники послушно организовали праздник в честь дня Октябрьской революции
По приказу советской власти японская администрация начала проводить на Южном Сахалине фактически социалистические реформы – конфисковала земли помещиков, распределила её между крестьянами, начала создавать японские колхозы (об этом подробнее ещё будет рассказ в одной из последующих глав) и даже на треть увеличила посевы. По данным Министерства госбезопасности СССР в 1946 году с острова Хоккайдо на Сахалин даже бежало около 500 японцев – в тот период советская оккупация оказалась сытнее и мягче американской.
Американцы в начинавшейся холодной войне не хотели появления в регионе заметной группы просоветских японцев, а послевоенный СССР в свою очередь решил не экспериментировать со строительством японского социализма на юге Сахалина. Поэтому по предложению США в Кремле к весне 1947 года согласились на депортацию всех сахалинских японцев. К 1 августа 1947 года в Японию на американских кораблях было отправлено 124 308 человек. Всего к 1949 году с Сахалина выехало 272 335 японцев, остров стал полностью русским.
Европейская Азия
Выселение трёх азиатских диаспор с российского Дальнего Востока имело не только военно-стратегические последствия. Оно создало феномен абсолютно европейского анклава в треугольнике между Китаем, Кореей и Японией. Этот феномен наглядно описал Джордж Блейк, в то время резидент британской разведки в Корее, возвращавшийся в Англию по Транссибирской железной дороге в 1953 году: «У советской пограничной станции поезд замедлил ход. Меня поразил внезапный переход от Востока к Европе… Понадобилось всего около получаса, чтобы поезд неожиданно оказался в Европе, быть может, не столь опрятной и процветающей, как Голландия или Англия, но все равно в Европе. Всё свидетельствовало об этом: от деревянных домиков с остроконечными двускатными крышами, окнами, задернутыми кружевными занавесками и цветами герани на подоконниках, до высоких светловолосых пограничников и белокурых длинноногих девушек на станционной платформе».
Последним этапом такой «европеизации» и «русификации» Дальнего Востока стал 1972 год. В условиях обострения отношений и военного конфликта уже не с самурайской Японией, а с маоистским Китаем (о китайском фронте «Холодной войны» тоже ещё будет особый рассказ в одной из последующих глав), появилось Постановление Совета министров РСФСР от 29 декабря 1972 года № 753 «О переименовании некоторых физико-географических объектов, расположенных на территории Амурской области, Приморского и Хабаровского краев».
С XIX века, когда началась русская колонизация края, здесь оказалась масса названий китайского и маньчжурского происхождения, воспринятых географами и переселенцами Российской империи. Но в 1972 году в Политбюро ЦК КПСС решили, что этим географическим именам не стоит лишний раз подтверждать территориальные претензии Мао Цзэдуна к границам СССР.
Поэтому, например, реку Будунда переименовали в Ивановку, реку Байдихеза – в реку Клёновка, гору Бейшахе – в гору Безымянная, перевал Вангоу – в перевал Лазовский. Хребет Синанчинский стал «горами Пржевальского», а перевал Дадяншань – перевалом Пржевальского. Озеро Любехе (русское произношение китайского «Лювейху» – тростниковое озеро) стало без затей именоваться Тростниковым. Бухта Хулуай стала бухтой Островной, а бухта Тухуеза – бухтой Ландышевой.
 
Переименовали три крупных города в Приморском крае: город Иман стал Дальнереченском, Сучан – Партизанском, а Тетюхе – Дальнегорском. Всего в 1972 году только в Приморском крае было переименовано 3 города, 96 поселков и деревень, 47 горных перевалов и хребтов, 231 река, 6 озер и 33 бухты и залива Японского моря. Все они, вместо китайско-маньчжурских, получили русские имена.
  
Глава 41. Блудница и посудомойка – иной взгляд на Анну Ахматову и сталинское Политбюро…
 
Со времён перестроечной публицистики в той среде, которая у нас сама себя назначила интеллигенцией, критика поэтессы Ахматовой со стороны сталинской верхушки стала одной из популярных мифологем. При этом во всех публикациях на данную тему максимально подробно, под самой толстой лупой рассматривается лишь одна из сторон того давнего литературного конфликта. Те же, кто своей критикой поднял руку на святое, предстают этаким абсолютным «Доктором Зло». Такая черно-белая метафизика очень удобна для мифа. Но вероятно, спустя три десятка лет после того, как ЦК КПСС окончательно разрешил разоблачать сталинизм, стоит немножко подробнее рассмотреть «тёмную» сторону того литературно-политического конфликта.
Вкратце напомню содержание мифа: клевреты тирана Сталина по врождённой злобе и черноте своей души всячески поносили и травили благородную поэтессу Анну Ахматову, которая творила и печатала свои произведения в советской прессе исключительно «вопреки»… Главным клевретом в это истории выступает член Политбюро товарищ Жданов – в пост-перестроечной мифологии это ведущий специалист по угнетению творческой интеллигенции в сталинском СССР. С лёгкой руки западных советологов времён холодной войны запущен даже специальный термин – «ждановщина».
Современное «ахматоведение» это десятки монографий и статей, но везде мотивы «Доктора Зло» рассматриваются именно на таком примитивном уровне. Без сомнения интеллигентнейшие исследователи творчества и судьбы Анны Ахматовой, удовлетворяясь таким эрзацем понимания, теряют весьма колоритные детали той эпохи…
В Царском Селе – дачном пригороде имперского Петербурга – тверские дворяне Гумилёвы снимали второй этаж в доме купца Полубояринова. Именно с этого этажа спускался 18-летний Николай Гумилёв, чтобы где-то в царскосельских парках признаться в любви ещё более юной Анне Горенко.
Соседями семейства Гумилевых была снимавшая первый этаж купеческого дома семейная пара художников – дворянин Ярославской губернии Дмитрий Кардовский и его жена, Ольга Делла-Вос-Кардовская, дочь крупного чиновника из Министерства финансов. Именно Ольга Людвиговна, талантливая художница «серебряного века», напишет широко известные, ставшие почти классикой портреты молодого Николая Гумилёва и молодой Анны Ахматовой. Художница будет близкой подругой этой пары, наблюдая все перипетии их бурного романа и не очень удачного брака.
картина Ольги Делал-Вос-Кардовской «Портрет Николая Гумилева», 1909 г.
картина О.Л.Делал-Вос-Кардовской «Портрет Анны Ахматовой», 1914 г.
В Ярославской губернии у дворян Кардовских имелось наследственное имение и свой дом в древнем городе Переславле-Залесском, почти на берегу Плещеева озера. Кардовские часто посещали тихую провинцию, отдыхая здесь от петербургского света. В соседнем доме обитал их хороший приятель – его портрет Ольга тоже нарисует углём и мелом – преподаватель греческого языка в местной женской гимназии Иван Жданов. И каждое лето до начала Первой мировой войны в их общем дворе бегал его родной племянник, росший без рано умершего отца школьник-подросток, который через четверть века станет вторым лицом сталинской диктатуры.
 
На первый взгляд, эта усадебная идиллия в Царском Селе и на берегу Плещеева озера покажется тем самым «хрустом французской булки», еще одним мифом о «России которую мы потеряли». Покажется, если не помнить, что и благополучные отпрыски имперского чиновничества и даже вся провинциальная разночинная интеллигенция составляли лишь несколько процентов в тёмном крестьянском море. Там за окнами симпатичных усадебных домиков с книгами, каминами и роялями половина богобоязненных пейзан не знала букв, но голодала каждый третий год, пытаясь пахать землю сохой времён даже не «Очакова и покоренья Крыма», а едва ли не монгольского нашествия.