Мастер третьего ранга (СИ)

Под безжалостными порывами ветра заскрипела старая яблоня над головой. Уносились вдаль сорванные листья, осыпались красные яблоки, исчезая в стремительно жухнущей траве. Солнце скрылось за черной тучей. Небо заволокла угрожающе темная мгла. Марья, сложив руки лодочкой, подобрала замершее птичье тельце, и в ее ладони хлынул настоящий багровый поток. Веером сквозь ее пальцы он пролился на подол, и на белом сарафане распустились алые цветы.
— Ваня, — позвала она, протянув мастеру наполненные кровью ладони. — Ваня, что делать? Ваня помоги!
Ветер сорвал с ее лица спутавшуюся вуаль волос. Но вместо тонких бровей и карих глаз, скрытых в тени трепетных ресниц, аккуратного, чуть вздернутого носика, и алых, чувственных губ, Иван увидел ужасную кровавую маску. Сплошное багровое месиво венчала огромная, рваная рана, оголившая белизну кости. Тонкая шея была изувечена, а горло изорвано в клочки.
* * *
Крича имя Марьи, Иван очнулся и с сумасшедше стучащим сердцем вскочил на ноги. На него с непонимающими лицами смотрели завтракающие Юра, и псеглавец Болдырь, который тоже заночевал в маленькой избушке знахарки. Они замерли с ложками у ртов, но Юра, привыкший к внезапным вскрикам мастера во сне, тут же отправил кашу в рот и со словами «А дальше» перевел внимание Болдыря на себя.
— Мне страсть как не хотелось ввязываться. Но сектанты эти даже огнестрела не признававшие, не смогли бы отбиться от банды. Достал я винтовку, а оптика у меня отличнейшая, еще до катастрофы сделана была. Короче, пока они поняли, что их отстреливают, будто в тире, уже четверо Матушку обнимали, да кровушкой потчевали. — Порыкивая отвечал кинокефал, искоса посматривая за безмолвно выходящим из избы Иваном.
Сон выветрился окончательно, но сердце не унималось, тяжело было на душе. Иван решил, что все же перепил с непривычки. Он окунул голову в стоящую у дома бочку с водой, вынул, тряхнул ею и окунул снова. Стало намного легче, но тяжесть в груди лишь притихла. Покидать Ивана совсем, она не собиралась.
Утерев воду рукавом, он направился к мотоциклу. Гром, в своей люльке, к которой казалось, уже прирос задницей, ибо нипочем не хотел ее покидать, привстал и завертел хвостом. Весь его вид выражал, что он готов ехать, пес поскуливал и с надеждой смотрел на Ивана.
— Погоди дружище, — потрепал Иван пса по холке. — Дела закончу, тогда накатаешься вдоволь.
Умный пес, понял, что ехать хозяин пока никуда не собирается тут же сник, и улегся. Обижено он смотрел на то, как Иван копается в багажнике.
Мастер извлек радиостанцию, и принялся жать тангету вызова.
— Просвирин — Просвирин, ответь, — повторял Иван и прислушивался к треску радиопомех. — Безродный вызывает Просвирина. Просвирин ответь.
Рация упорно молчала, но он вызывал вновь и вновь, пока наконец не раздался детский голосок.
— Пашута, Паш, как слышишь?
— Дядя Ваня, — обрадовался малец. — Дядя Ваня, плохо слышу. Очень плохо. Сплошные помехи.
Треск и писк забивал голос ребенка, и то, что он ему отвечал, Иван не столько слышал, сколько додумывал сам.
— Где дядька твой?
— В кузнице, дядь Вань. Сейчас, сейчас сбегаю.
— Жду.
— Привет теска! — спустя несколько минут пробился сквозь треск бодрый задорный голос. — Не уж-то коляска сломалась и костерить сейчас начнешь?
— Привет Иван! Твою коляску, поди, поломай. Ее даже пули не берут. Знал бы, кирасу заказал вместо нее.
— Знал бы, припрятал бы такой металл, да что уж терь. Зато зверюка твой терь как в броневозе, — хохотнул кузнец. — Не уж то соскучиться по нам успел? Аль не по нам?
— По вам, по вам, — ответил Иван. — Как вы там поживаете? О больных знаете уже, о бешенных?
— Поживаем хорошо. Слава богу, еще не добрались хворые до нас, но слышать слышали. Надеюсь, и не доберутся теперь. Ваших тут понаехало что саранчи. В обоих городах стоят, а вчера они еще и переправу накрыли.
— Кого наших? Паромщика взяли? — не понял Иван.
— Ха, этого пройдоху возьми, попробуй. Успел удрать. А ты что не в курсе? Ваших, мастеров, цельных две роты прибыло. Разогнали к бесовой бабушке городскую стражу, заняли казармы, теперь стерегут земли наши от хворых этих, да нечисть изничтожают. Князьки даже не пикнули, видать боятся тех хворых до икоты. А как взялись мастера места наши прочесывать, так висельников в три раза прибыло. Все деревья, стали, будто елки на новый год. Бандиты и ворье со страху вглубь лесов ушло.
 
— Да ну, — удивился Иван. — Точно наши? Мы ведь не дружина, жулье всякое ловить.
— Я тоже так думал, пока сам облаву не увидел. Ваши. Все в мастерских мундирах и с клеймами на руках. Извини, конечно, но отморозки полные. Лица каменные, глаза пустые. Аж мороз по коже.
— Чудно, однако, — почесал Иван мокрую голову от таких новостей. — А как там Марья, не знаешь?
— А я все ждал, когда спросишь, — опять хохотнул кузнец. — Три дня назад Пашутку вот от соплей лечила. А сегодня с утра вроде как с лекарским обозом уезжать собирается. Может уже и уехала.
— Куда уезжать? — удивился мастер, но кузнец его не расслышал. — Говорю, куда она уезжает?
— Да, поди, тебя искать. Ох Ванька, че ты с бабой сделал. Сама не своя, печальная вся. Ходит мрачнее тучи. Все по тебе сохнет.
— Да ну, скажешь тоже. Наверное, забыла уже обо мне, — глупо улыбаясь ответил Иван.
— Как же. По тебе тут пол заречья сохнет, а другая половина ненавидит, — подстегивал кузнец. — Слушай, теска… — Помехи окончательно испортили радиосвязь.
— Что? — кричал Иван, — Что? Повтори, я не разберу никак. Иван.
За усилившимся треском и нарастающим писком уже не возможно было что-то разобрать. Мастер, прищурив глаз, посмотрел в небо, на выкатывающееся из-за соседней крыши солнце.
Опять магнитная буря, что ли?
Зачастили они в последнее время. Две недели как северное сияние было в последний раз. А ведь до нового севера далеко. Не к добру, ох не к добру оно. Бушует солнышко.
Он вытащил из станции на всякий случай батарею, отсоединил все полагающиеся на такой случай контакты, и сложил рацию в защитный чехол. Хотя от сильной вспышки, и он не спасет. И накроется радиосвязь снова на долгие месяцы, пока технократы не создадут новые детали для ретрансляторов. Да к тому же придется раскошелиться на починку рации, что в последние годы из-за вспышек, ломалась с завидной частотой.
Забросив станцию обратно в багажник, Иван сел на крылечко и в гудящей голове заметались мысли, что только усилили чувство тревоги.
Куда же ее понесло, а? Время ведь неспокойное. Сидела бы дома. Черт побери, что там за обоз еще? Неужели дела совсем плохи, и даже для Обительских лекарей объявили общий сбор? Хотя обоз всегда с отличной охраной. Нужно поскорей разделаться с работой, и дуть в Обитель. А если мы разминемся? Марья, где же я тебя потом найду?
Мастер и сам опешил от последней мысли. Все время в пути от раздумий о ней, Ивана постоянно отвлекала череда событий. Но вот сейчас, наконец, оформилась плававшая на краю сознания мысль. А ведь он давно все решил.
Доставить Юрку на аттестацию, а самому, что есть духу пуститься в обратный путь. К ней.
В ученике он был уверен. Слишком долго он таскал парня с собой и научил всему, что знал сам. Он не мог провалиться, да и участие в Большой Зачистке тоже пойдет в зачет. В том, что Юра станет мастером, сомнений не возникало.
Скрипнула рассохшаяся дверь избушки. На крыльцо ступил Болдырь. Он присел рядом и по-собачьи скульнув, зазевал во весь клыкастый рот. Гром, завидев его, тут же выскочил из коляски, протрусил через маленький дворик, и уселся меж ним и Иваном. Болдырь потянулся его погладить, но угольно черный пес клацнул зубами, и, придвинувшись поближе к Ивану, утробно зарычал.
 
— Тихо гром, — погладил Иван пса. — Ты чего?
— Да ревнует он. Да песья морда? — улыбаясь, оголил клыки Болдырь, на что Гром заворчал и уткнулся мордой Ивану в бок. — Ты чего мастер задумчивый такой? — пророкотал он, почесав совсем недавно зарубцевавшийся шрам, на покрытой короткой шерстью морде.