«Давай полетим к звездам!»
Во время одной из таких вылазок я и попался.
Замешкался в огороде, собирая лук и капусту, и не заметил, как к дому подкатил мотоцикл с двумя немцами: один был за рулем, второй с пулеметом сидел в коляске. Стрекот мотоциклетного двигателя был совершенно неразличим на фоне отдаленного уханья пушек. Ворота во двор взрывной волной свалило еще неделю назад, и фрицы въехали на наше подворье прямо с улицы.
Держа в руках кусок мешковины, в которую сложил несколько луковиц и качан капусты, я приоткрыл калитку из огорода во двор и нос к носу столкнулся с высоким белокурым немцем. Фашист в пилотке набекрень, одетый в перепоясанную портупеей черную униформу и высокие до блеска начищенные сапоги, стоял и скалился, поигрывая вороненым пистолетом. Наверное, он заметил меня, еще когда я шел по огороду к калитке.
- Хальт! - скомандовал немец, и дуло пистолета немедленно нацелилось мне в грудь. Тогда я еще не знал, что пистолет такого образца называется “вальтер”.
- Яйка унд млеко? - Фашист кивнул в сторону свернутой мешковины в моих руках. - Показать!
Я осторожно опустил ношу к ногам, развернул ткань, не отводя взгляда от хищного зрачка дула. Был жаркий день, но мне вдруг стало холодно. Мороз прошелся по коже, ледяной ветер пробежал под ворот рубашки, скользнул по плечам на спину. Ноги сделались ватными.
Фашист носком сапога развернул мешковину и брезгливо поморщился. Раздраженно наподдал ногой качан капусты, и снова в упор уставился на меня. Выпятив нижнюю губу, несколько секунд молча разглядывал. Потом отступил на шаг назад, и, качнув дулом пистолета к земле и снова вверх, приказал:
- Сесть - встать!
Я широко открытыми глазами смотрел на немца. Тело судорогой свело от страха.
- Думкопф! Сесть - встать! - рявкнул фашист. Дуло “вальтера” снова качнулось вниз-вверх и уставилось на меня.
Только сейчас я сообразил, чего добивается немец. Присел на корточки, встал.
- Шнель, русише швайн! - зарычал немец. - Бистро!
Я быстрее сел и встал, потом еще и еще раз...
- Сесть - встать! Сесть - встать! - командовал белокурый, скалясь и поигрывая пистолетом.
Я запыхался и уже начал уставать.
- Ротзнасе! Соп-ляк! - презрительно сплюнул на землю немец, и обернувшись к сидевшему в коляске пулеметчику, по слогам произнес:
- Ру-си-ше Вань-ка - встань-ка!
Фриц в мотоциклетной коляске громко загоготал. Наверное, парочка уже не один раз так забавлялась...
Немец пятерней толкнул меня к забору, а сам сделал пару шагов к стене дома.
“Сейчас будет стрелять!” - я похолодел.
Но немец положил “вальтер” на деревянный столик, который стоял около дома, расстегнул ширинку и принялся мочиться на стену, иногда косо поглядывая в мою сторону.
А я во все глаза смотрел на пистолет, который лежал на столешнице всего в трех шагах. Если сейчас броситься вперед, схватить пистолет и выстрелить в эту скалящуюся фашистскую морду...
Но тело словно одеревенело. Я не мог пошевелиться и только во все глаза смотрел на оружие.
Помочившись, фриц неторопливо застегнулся, взял “вальтер” со стола и повернулся ко мне.
“Вот и все, - сердце рухнуло вниз. - Сейчас он выстрелит!”
Немец действительно поднял пистолет на уровень лица, прищурив левый глаз.
- Пух! Пух! - он дважды дернул дулом кверху и захохотал.
Фриц еще раз окинул меня взглядом, скалясь, сунул “вальтер” в кобуру и пошел к мотоциклу. Уселся в седло, газанул, выворачивая руль. Развернувшись во дворе, мотоцикл выехал на улицу.
Я стоял, ни жив, ни мертв. Потом принялся торопливо собирать с земли лук и капусту.
Маме и Петьке я, конечно, ничего не рассказал. Сел на ящики из-под картошки в самом уголке погреба и долго сидел, закрыв глаза и опираясь спиной на холодную кирпичную стену.
“Я струсил! - мысли терзали душу. - Я повел себя не как пионер! Трус, трус, трус!”
Ведь мог же, мог схватить пистолет со стола и выстрелить в этого гогочущего фашиста! Так бы сделал настоящий советский пионер. А я струсил!
Я был двенадцатилетним мальчишкой, и мысли у меня были мальчишеские, наивные...
Но с тех пор часто, особенно когда предстояло сделать что-то серьезное или опасное, мне снился черный зрачок направленного на меня “вальтера” и хохочущий белокурый немец. И сердце снова душил ужас...
...Вот и сейчас. Холеный, улыбающийся фашист снова целился в меня...
Я вскинулся, открыл глаза, осмотрелся. В салоне автобуса многие подремывали. Макарин сидел, прислонившись виском к холодному стеклу, и задумчиво смотрел в ночную степь за окном.
Тыльной стороной ладони смахнул холодные капли выступившего на лбу пота. Кошмар из военного прошлого сделался моим проклятьем. Каждый раз, когда мне угрожала опасность, гогочущий белокурый фриц с “Вальтером” являлся из подсознания, топя разум и сердце в ледяной стуже ужаса. Это было не видение, нет, - лишь секундное, меньше -мгновенное ощущение неодолимой жути, неотвратимой беды и смерти. С годами я научился его превозмогать. Но душевная травма, полученная в лихолетье войны, была по-прежнему со мной. Если бы медики, следящие за здоровьем космических экипажей, узнали о моих психологических проблемах, я был бы немедленно отстранен от полета, от космоса, да и от любой опасной работы. Потому что никто не может гарантировать, что когда-нибудь страх не окажется сильнее меня. С первого дня пребывания в отряде космонавтов я жил под двойным душевным грузом: со “старым” страхом и под страхом быть уличенным в страхе.
Вскоре колонна машин свернула к монтажно-испытательному корпусу на второй площадке - тому самому, в котором когда-то готовили к старту Юру Гагарова и всех остальных наших ребят-космонавтов.
На “двойке” мы надели полетные скафандры “Сокол”. Неуклюже шагая в космической “спецодежде”, прошли через анфиладу комнат, в которой проводится проверка скафандров и систем жизнеобеспечения, в монтажный зал испытательного корпуса. Входные ворота зала были открыты настежь, и за ними толпились провожающие: местные “технари”, командированные на Байконур ученые и специалисты, фото- и киножурналисты. Чуть впереди толпы выстроились в ряд члены государственной комиссии, а еще на шаг ближе к распахнутым воротам испытательного корпуса одиноко стоял у штанги с микрофоном председатель госкомиссии генерал-майор Керимбаев.
- Готовься, Олег, - со смешком шепнул Макарину, - сейчас нас с тобой будут снимать. Для телевидения и для истории.
Макарин весело фыркнул, но все же подобрался и слегка расправил плечи.
- Старайся шагать со мной в ногу, - подсказал я.
- Слушаюсь, товарищ старшина, - улыбка поползла по пухлым губам бортинженера.
- Р-разговорчики в строю! - шутливо рыкнул в ответ. - Ну, пошли!
Не строевым, но четким шагом мы вышли из ворот испытательного корпуса и остановились напротив шеренги членов госкомиссии. Глаза слепили лучи прожекторов и юпитеров, жужжали кино- и телекамеры, там и сям яркими бликами вспыхивали фотовспышки.
- Товарищ председатель Государственной комиссии, - я вскинул ладонь к гермошлему скафандра, - экипаж ракетно-космического комплекса “Знамя-5” - “Лунник-5” к полету готов. Командир комплекса полковник Леонтьев.
Керимбаев едва слышно нервно кашлянул и с легким кавказским акцентом произнес:
- Желаю вам успешного выполнения задания Родины и благополучного возращения на родную Землю.
Он поочередно обнял меня и Олега, а затем сделал шаг в сторону:
- Прошу садиться в автобус, товарищи космонавты. Пора ехать на старт.
Нас мгновенно окружили люди, десятки рук потянулись к нам.
- Товарищи, товарищи! - Генерал от медицины Олег Козенко выступил из-за наших спин и широко раскинул руки. -Никаких контактов с экипажем! Слышите? Никаких! Люди идут в космический полет, а вы!...
Толпа замерла вокруг нас, сомкнув плотное кольцо. Замешательство длилось всего несколько секунд. Потом кто-то из задних рядов зычным голосом крикнул:
- Экипажу космонавтов - ура!