Крестные дети

— Эй, ты прекрасно выглядишь, — сказал ей Джеми. — Так, значит, вот где ты теперь обитаешь. — Сэффрон кивнула. — Надо как-нибудь сходить выпить. Ты знаешь паб «Полевая мышь» на Мильман-стрит?
Она никогда не употребляла столько героина в столь короткий период. Полностью утратив чувство времени, она за несколько дней ни разу не вышла из квартиры. Кокаин помогал ей проснуться, героин — успокоиться, три-четыре таблетки темазепама или рогипнола — заснуть. Однажды вечером она приняла слишком большую дозу героина, смешанного с тальком или мукой, и никто этого не заметил.
«Бентли» Маркуса остановился перед домом, из него вышел водитель. Подойдя к домофону, Мейкпис пять минут ждал ответа, затем вернулся к машине:
— Не могу понять, что там происходит, мистер Брэнд, — сказал он Маркусу. — Мне ответил какой-то джентльмен, он сказал, что Сэффрон не сможет выйти.
— Ладно, Мейкпис, — сказал Маркус, выбираясь из машины. — Очевидно, что у нас здесь проблема. Пожалуйста, помоги мне высадить дверь.
Маркус стоял на тротуаре и руководил операцией, а Мейкпис пытался выбить дверь. С третьей попытки ему это удалось: коробка разлетелась в щепки, и дверь рухнула в темный коридор.
— Благодарю, Мейкпис. Теперь, пожалуйста, повтори этот фокус наверху…
Неожиданное появление Маркуса в квартире, последовавшее за взломом входной двери, привело обитателей квартиры в испуганное недоумение. Брэнд стоял на пороге, осматривая место действия и обращая внимание на каждую деталь. Его высокая фигура устрашающе действовала на больное воображение наркоманов. Доктор Грегори, который до того разогревал в пламени зажигалки шарик героина на фольге, пытался спрятать улики за креслом.
— Где Сэффрон Уивер? — властно поинтересовался Маркус.
Сим ткнул пальцем в сторону коврика, лежавшего перед камином.
— Мейкпис, вызови скорую помощь. Сообщи, что у нас неотложная ситуация и что Маркус Брэнд настаивает на том, чтобы они прибыли сюда в течение трех минут. — Сказав это, он снова повернулся к остальным. — Кому из вас принадлежит этот отвратительный притон?
Перегрин с неохотой признался.
— Вот что я тебе скажу, — ледяным голосом произнес Маркус, — если моя крестная дочь умрет, я засажу тебя за решетку до конца твоих дней. И не смей сомневаться, что я смогу это устроить. — Перегрин внимательно разглядывал рисунок на ковре, не решаясь поднять глаза. — Смотри в глаза, когда я к тебе обращаюсь, ты, идиот чертов! — Перегрин посмотрел вверх, но не смог выдержать взгляд Маркуса. — И еще, — продолжил Маркус, — если по какой-то причине ты не получишь пожизненное заключение, я лично переломаю тебе ноги.
Завывая сиреной, рядом с «бентли» припарковалась машина скорой помощи. В комнату вбежали запыхавшиеся медики. Они осмотрели Сэффрон и доложили:
— Она дышит, сэр. Мы отвезем ее в реанимационное отделение больницы Святого Стефана. Думаю, с ней все будет в порядке.
— Вам всем стоит хорошенько помолиться за ее здоровье, — обратился Маркус к соседям Сэффрон. — Если кто-либо из вас попробует заговорить или иначе связаться с ней, я убью его. Обещаю.
— Меня зовут Сэффрон, я наркоманка. Я полноценный человек, и выздоровление для меня важнее всего.
Сэффрон занималась в группе уже шесть недель, и такие ежедневные торжественные заявления больше не удивляли и не смущали ее.
Группа состояла из одиннадцати человек, все они были алкоголиками или наркоманами, и ежедневные признания собственной слабости и обещания духовного возрождения всегда шли первым пунктом в распорядке их дня. С того момента, когда Маркус перевез ее из больницы Святого Стефана в «Бродвей-Лонж» — реабилитационный центр, расположенный на побережье, — смысл жизни Сэффрон сводился к отрицанию собственной значимости и полноценности. За первые шесть недель занятий по системе «Двенадцать шагов к выздоровлению» она продвинулась от уроков «Бессилие и саморазрушение» к более оптимистичным «Надежда и выздоровление».
Она жила в комнате с пятью женщинами. Все они были старше Сэффрон, и, как ей казалось, их случаи были тяжелее, чем ее собственный. Она никогда не училась в школе-пансионе, поэтому жизнь в небольшом викторианском здании, расположенном на вершине холма, откуда иногда можно было чувствовать запах моря, но никогда — увидеть его, казалась ей страшно ограниченной.
 
Занимаясь в группе, Сэффрон все больше увлекалась процессом лечения. Сначала ее попросили написать краткую автобиографию и рассказать о детстве, учебе в школе и о том, как она пристрастилась к наркотикам. Пока она не изложила все это на бумаге, ей никогда не приходило в голову, насколько часто она переезжала с места на место, а Амариллис меняла любовников. Сэффрон нравилось быть в центре внимания, но одним из неизбежных последствий ее образа жизни стало отсутствие близкого друга, которому она могла бы рассказать о своей нелегкой судьбе — о фотографе Треве, домогательствах шотландца Бонго Фортеско, знакомстве с героином во время танцев у Маркуса. Ниоле и кухонном ноже, парнях из Гледхау-гарденс, — поэтому теперь, обсуждая все это, она чувствовала сильное облегчение.
Отказавшись от наркотиков и обретя способность мыслить ясно, Сэффрон впервые за несколько месяцев начала планировать свою жизнь после выписки из лечебницы. Она найдет работу, скорее всего, в магазине одежды и не станет встречаться ни с кем из своих старых знакомых, даже с Перегрином. Она начнет все с нуля, заведет новых друзей. Она извинится перед Маркусом и отблагодарит его за спасение ее жизни. (Когда Сэффрон узнала, что крестный выбил входную дверь, его образ героя стал еще ярче.)
Однажды она пригласила его на сеанс групповой семейной терапии, где друзья и родственники, приехавшие в «Бродвей-Лонж», выслушивали клятвы и обещания и высказывали собственные критические суждения. Она знала, что Маркус не приедет. Вместо него однажды воскресным днем появились Амариллис и майор Бинг. Они прибыли как раз к середине занятия, потому что задержались по дороге в одном из местных пабов. Глядя на неуверенную походку Виктора, Сэффрон подумала, что ему тоже не помешало бы подлечиться. Разумеется, Амариллис выглядела бесподобно. Она была в длинном фиолетовом пальто и несла в руках люльку со своим вторым ребенком — Лорканом. Лоркан, с яркими рыжими волосами и худощавым бледным лицом, был копией Ниола в миниатюре.
Во время занятия Амариллис сидела с отстраненным выражением лица, как будто наблюдала за школьной театральной постановкой, а не участвовала в лечении собственной дочери.
Даже когда Сэффрон попросили зачитать длинный список бывших любовников матери и рассказать о том чувстве незащищенности, которое не покидало ее в детстве, Амариллис не обратила на это никакого внимания. Сэффрон было приятно, что мать приехала к ней, но еще лучше ей стало, когда та убралась восвояси. Казалось, Амариллис не понимала, почему ее дочери потребовалось лечение, и смотрела на все происходящее как на потворство чьим-то капризам.
— Когда тебе здесь надоест, — без особого энтузиазма сказала мать на прощание, — ты всегда можешь приехать к нам, в гостиницу. Виктор будет рад, если ты поможешь. Ему очень сложно управлять всем персоналом.
— Амариллис, я, наверное, вернусь в Лондон, — ответила ей Сэффрон. — Спасибо за предложение.
— Пожалуй, так будет лучше для всех нас, — согласилась Амариллис. — Если честно, я не уверена, что в гостинице дела пойдут как надо, — она со значением посмотрела в сторону Виктора. — Это не может продолжаться вечно…
— У тебя все в порядке? То есть с Лорканом, его воспитанием и так далее…
— Я жду удобного случая. Нельзя быть такой разборчивой, когда тебе уже почти сорок.
 Глава 13. Декабрь 1979 года 
 
Изрядно осунувшийся за последние три месяца Дерек Меррет шел в гости к дочери в ее новую квартиру. В доме не было лифта, поэтому ему пришлось на руках поднимать ее коробки с записями Кейт Буш и «АББы», магнитофон и колонки к нему, ящик с консервированными фруктами из сада в Доркинге, шоколадный торт и бутылку «Тио Пепе», которая служила подарком на новоселье.