Царь нигилистов 3 (СИ)

На переэкзаменовке Грот продиктовал текст, автора которого Саша не опознал, хотя стиль был архаичным и казался смутно знакомым. Точно не Пушкин и не Гоголь.
Диктант состоял из трех отрывков, взятых, видимо, из разных частей произведения.
В первом имелись «изрядныя сады» и «народныя гульбища», а также приличное количество «ятей».
Во втором речь шла «объ Италіи», остатках «древняго искусства», развалинах «древняго Рима» и «тлѣнности всего подлуннаго». И вообще текст напоминал путевые заметки.
Догадку полностью подтверждал третий отрывок, ибо рассказывал о впечатлениях автора от города Страсбурга. Точнее о сыне «придворнаго копенгагенскаго аптекаря», очень любившего свою собаку, бежавшую за дилижансом, в котором ехал хозяин. В конце концов, сын аптекаря сошел с дилижанса и пошел пешком «съ своимъ другомъ».
Саше остро хотелось написать «со своимъ другомъ», но Грот так явственно диктовал «съ», что Саша решил не отталкивать руку помощи.
Он посыпал диктант песочком и с содроганием вручил Якову Карловичу.
Учитель пробежал текст глазами.
— Одна ошибка, — провозгласил он.
— Боже мой! — воскликнул Саша. — Где?
— «Стразбург» пишется через «з» в середине слова, Александр Александрович. И почерк конечно… Но все равно огромный шаг вперед.
И поставил «четыре».
Бабиньку провожали 17 января.
Ее огромный кортеж выстроился на Дворцовой площади. 
Медленно падал снег, поднимался пар от лошадиных морд, сквозь тонкий слой облаков на востоке тускло сияло утреннее солнце.
Провожать вдовствующую императрицу собралось все семейство, как на Большом выходе.
Александра Федоровна обняла Никсу, потом Сашу.
— Только ради тебя приехала, — шепнула она. — Никогда зимой не возвращалась в Россию. Но про тебя рассказывали такое, что я решила сама посмотреть.
— Разочаровал? — спросил Саша.
— Да что ты! Очаровал. Истина оказалась удивительнее слухов. Музыку не бросай, учись. С танцами все получится. С отцом помирись.
— Я с ним не ссорился.
— Ох! — вздохнула бабинька. — Я понимаю, ты защищал своих людей. Ник тоже так мог. И характер у тебя железный, но не стоило ставить отца в такое положение. Саша очень добрый, но считает мягкость недостойной государя. И не надо больше с этим…
Она задумалась, пытаясь подобрать подходящее слово.
— Ублюдком, — смирилась она, — переписываться.
Честно говоря, слово «бастард» было для Герцена более чем подходящим. Ну, учитывая происхождение.
— Уже все знают? — спросил Саша.
— Саша! Ну, ей Богу! Все письмо в твоей новой орфографии. Мне тяжело говорить по-русски, но читать я умею.
Саша окинул взглядом кортеж и подумал, что «бастард»-то прав был относительно бабинькиных расходов. Александра Федоровна путешествовала со всем двором и многочисленными сундуками, забитыми всевозможным скарбом.
— Если бы дядя Костя решался печатать меня в новой орфографии, не было бы нужды в Герцене, — заметил Саша.
— К Косте прислушивайся, — посоветовала бабинька, — ума ему не занимать. Когда учился тоже всех поражал. 
Дядя Костя с тетей Санни и Николой на проводах присутствовал, ибо уехал куда-то в Европу раньше бабиньки.
— Ты видел его рисунки? — тихо спросила Александра Федоровна.
— Нет.
— Посмотри. Они очень хороши. Профессиональные почти иллюстрации на исторические сюжеты. Фигуры героев, их характеры, композиция, детали одежды — все! Он в детстве очень любил рисовать.
— Вот уж чего не умею!
— Не беда! У тебя другие таланты.
Бабинька достала увесистый кожаный кошелек и вручила Саше.
— Это тебе на книги, — сказала она.
Саше было любопытно посмотреть больше ли это или меньше, чем на бриллианты, но он счел это неприличным, хотя не ручался за своё понимание этикета.
— Я вернусь в июле, — пообещала бабинька. — В Петергоф. Что тебе из Ниццы привести?
Саша задумался. Ницца у него ассоциировалась исключительно с Английской набережной, пальмами на ней и нешироким галечным пляжем.
— А вы через Париж будете проезжать?
— Конечно.
— Там есть группа молодых художников. Мне бы хотелось их картины. Думаю, они еще не очень дороги.
 
— Ещё? — переспросила бабинька. — Ты о них что-то слышал?
— Да.
— Помнишь имена?
— Некоторые.
Бабинька обернулась к своей спутнице. Даме лет сорока, еще красивой, с темными волосами, тонкими чертами лица и большими глазами.
— Варенька, есть чем записать?
Про «Вареньку» Саша был наслышан. Варвара Аркадьевна Нелидова была практически второй женой Николая Павловича. Но вела себя так скромно и умно, настолько ни на что не претендовала, что никто ее не осуждал. По слухам, она родила императору троих детей, тут же усыновленных графом Клейнмихелем. Но это не точно. Саша с ними пока не пересекался, так что не мог оценить степень сходства.
Самым удивительным в этой истории была нежная дружба между женой и любовницей. Варвара Аркадьевна оставалась любимой фрейлиной бабиньки, и они везде путешествовали вместе. Причем Александра Федоровна естественно все знала.
Когда Николай Павлович умер, императрица назначила один час в течение дня, когда Нелидова могла одна молиться у его тела, и никто не смел войти.
Император завещал Нелидовой 200 тысяч капитала, который она тут же полностью раздала на благотворительность и осталась без гроша в кармане, после чего хотела уйти со службы и уехать из дворца. Но Александра Федоровна и папа́ не позволили. Нелидовой выделили квартиру в Зимнем дворце, оставили должность камер-фрейлины, и она по-прежнему читала бабиньке на ночь немецких поэтов.
«Варенька» извлекла из кармана шубки маленький томик Шиллера, карандаш и дамский альбомчик. 
— Саше! — сказала бабинька.
И полный письменный набор перекочевал к нему.
«Ренуар, — написал Саша, — Мане, Клод Моне, Писсарро, Сезанн, Матисс, Гоген, Дега, Ван Гог».
Годы жизни перечисленных живописцев Саша естественно не помнил.
— Я не всегда уверен во французском написании, — извиняющимся тоном сказал Саша, передавая список бабиньке, — но как-то так».
— Мане и Моне — это два разных художника? — спросила Александра Фёдоровна.
— Да, Мане, кажется Эдуард.
— Все французы?
— Нет. Писсарро, по-моему, датчанин, а Ван Гог — голландец. Но сейчас все в Париже. По крайней мере, многие.
— Мне ни одно имя не знакомо, — заметила бабинька.
— Они еще очень молодые люди, — объяснил Саша.
— Как скажешь. Ты, оказывается, и в живописи разбираешься?
— Это особая живопись, — заметил Саша. — Тебе может не понравится.
Бабинька поняла все неправильно.
— Да? — переспросила она. — Почем ты знаешь, что мне нравится, а что нет. Мне кажется, ты очень взрослый для твоего возраста. Умные дети часто кажутся взрослыми. Кстати! Между прочим, ты знаешь, что Женя Лейхтенбергская — твоя кузина?
Да, кузина. Дочка тёти Мэри. То бишь Великой княгини Марии Николаевны. Тётя Мэри на проводах бабиньки, конечно, присутствовала. И Женя тоже. Но обе стояли не так близко, чтобы слышать этот разговор.
— А значит, по православному обычаю тебе не пара, — заключила бабинька.
Мда… В таких случаях его дочка Анюта там в будущем любила говорить: «Не надо меня шипперить!»
— Она мне совсем не нравится, — заметил Саша.
— А говорят, что только с ней и разговариваешь: и на катке, и на праздниках.
— Это она со мной разговаривает. Не могу же я девочку прогнать. С другой стороны, что бы мне с сестрой не поболтать?
— Смотри у меня! — сказала бабинька. — И картинки эти…
— Это совсем не те картинки! — горячо возразил Саша. — Ничего такого. Портреты, пейзажи, жанровые сценки. Просто необычная манера письма.
— Хорошо, поищу, — пообещала Александра Федоровна.
Саше почему-то остро не хотелось, чтобы бабинька уезжала.
Но она кашлянула, и щека ее была горячей, когда она в очередной раз обнимала его.