В паутине сладкой лжи (СИ)
— НЕ дорого берешь, — голос мамы вдруг стал каким-то совершенно чужим. Она никогда, даже сердясь на нее, не разговаривала так.
— Иди к детям, тебе сейчас нельзя волноваться, — тетя вышла в коридор и закрыла за собой дверь.
— Впусти, пожалуйста.
— Уходи.
Это не было похоже на шутку. Все знакомое, что окружало Тину с детства, вдруг обернулось чужим. Стены, мебель, выцветшая краска на шинах, козырек крыши — все это смотрело враждебно, ощерившись неровными зубцами забора, словно готовилось сожрать Тину. Словно сам дом отторгал ее.
— Вот деньги, — тетя протянула вперед маленький тканевый кошелек с вырванной молнией, — тут мое пособие, больше дать не могу. Вещи твои я собрала, положила самое нужное, думаю, на первое время тебе хватит.
— Куда мне идти? — не поняла Тина.
— А мне почем знать. Как пришла, так и уходи. — Тетя сглотнула слезы и отвернулась: — Ну, иди уже, Ляль! Как-нибудь все утроится, Боря выздоровеет, тут все забудется, и ты вернешься. А если нет, так может…может, оно и к лучшему.
Она бросила короткий взгляд на остекленевшую фигуру племянницы и отвернулась к двери. Там, на пороге, поколебавшись долгую секунду, произнесла, глядя в деревянные доски:
— Зачем ты с нами так, дочка? Что же ты сделала, Аленька?
То, что тетя впервые назвала ее по имени, било больнее пощечины. Тина кинулась к двери, но не успела, та закрылась. Тетя провернула ключ в замке и навалилась, будто всерьез боялась, что хрупкая девушка может попытаться взять дом штурмом.
Но она не могла. Сил у Тины едва хватало на то, чтобы дышать. Опустившись на землю, она увидела, как из сумки под ее ногами торчали яркие колготки. Не ее, младшей сестры. Поддев ногой ручку, Тина подтащила сумку к себе и стала перебирать вещи в ней: мамин сарафан, рубашка брата, ее школьная форма. Вещи, которые собрала тетя, оказались здесь случайно. Она торопилась, хватала первое, что попадет под руку, и даже не смотрела, откуда что брала. Здесь же оказалась папина телогрейка и зимний шарф. Кому нужен шарф летом? О том, что она может не вернуться до самых морозов, думать не хотелось.
В кошельке лежало двадцать тысяч мелкими купюрами. Целое состояние, когда ты живешь дома с семьей и абсолютное ничто, когда тебе негде спать и нечего есть.
Закрыв глаза, Тина обняла себя руками, чтобы унять дрожь. Нужно держаться. Не плакать. Выстоять.
Раскачиваясь в сторону, она как проклятая повторяла один лишь вопрос:
— Что же ты сделала, Аленька? Боже, и в самом деле, что?!
ХХХ
Она согласилась на предложение Виктора сразу. К тому моменту Тина была готова принять любые условия и выполнить любую работу, лишь бы деньги, полученные ею, смогли помочь отцу. За недолгое время, что она провела в Москве, у нее с сестрой появилось странное правило: говорить можно только о здоровье папы. Лучше не становилось, денег все так же не было, сплетни о семье до сих пор не утихали, кажется та статься повлекла за собой новые и теперь жители города смаковали не только жизнь Ляли, но и остальных членов семьи.
Этого было достаточно, чтобы согласиться на все, что предложил Виктор — лишь бы платили деньги. Сначала Тина даже не поняла, что именно от нее нужно. Улыбаться, не грубить, выглядеть жалко — последнее ей даже не пришлось играть, — и постоянно приносить какие-то бумаги. Ей сразу заплатили аванс, на эти деньги Тина впервые досыта поела и купила себе обувь, ее тканевые мокасины разошлись по швам. Все остальное отправила сестре.
Там, на складе, все было уже решено. Единственное, что она должна была сделать — понравиться Воронцову Андрею.
— Понравиться, просто понравиться, Господи, как будто это вообще возможно!
Тина украдкой смотрела как Андрей копошился в коробках. Он плохо ориентировался в темноте и торопился. Одно неосторожное движение и господин Воронцов растянулся на полу.
Тина подбежала к мужчине, которого видела всего несколько раз за свою жизнь и которого успела возненавидеть так сильно, как только могла. Он лежал без сознания, окруженный тряпками и кусками картона. На нем был черный костюм, похожий на тот, который она испортила пловом.
— И стоило поднимать шум из-за костюма, когда дома у тебя сто таких же?
Едва ли Алевтина когда-нибудь поймет этого человека. Она всмотрелась в спокойные черты, решительный лоб, твердые сомкнутые губы, закрытые веки — все это вызывало в ней досаду и отвращение. Хотя когда-то… а, впрочем, не важно.
— Боже, пусть все закончится быстро, — Тина закрыла глаза и через какое-то время, обдумав дурацкую мысль, добавила, — но пусть ему не будет больно. Пусть он вообще ничего не поймет!
Глава 16. Среди тысячи свечей
Среди тысячи свечей
Темнота вокруг выглядела неестественной. Казалось, что кто-то специально выкрутил со всех улиц лампы, и сейчас из-за угла появится пугающий ее монстр. Не такой, что из фильмов. Этого Тина бы не пережила точно. Небольшого чудовища из детских снов вполне хватит, чтобы довести до истерики. Хотя сейчас она могла заплакать и так, без всяких монстров.
Боялась Тина по настоящему, и ей ничего не пришлось делать с голосом, чтобы звучать правдоподобно. Она заикалась, проглатывала слова, всхлипывала и под конец бросила трубку. Боже, как же ей было страшно.
— Как думаешь, он придет? — она сощурилась, пытаясь разглядеть кого-то в темноте.
— Думаю, прибежит, — голос Виктора звучал куда тверже обычного. Ее до сих пор удивляли перемены, которые происходили с ним, каждый раз, когда Воронцов пропадал из поля зрения. Виктор словно нелепая гусеница, то превращался в бабочку, то возвращался в свое изначальное состояние. Вот только все это с ним совершенно не работало, и он всегда оставался просто гусеницей. Даже когда выдыхал и расправлял крылья.
— Мне бы твою уверенность…во всем этом… — Тина поежилась, хотя июль и выдался теплым, ее трясло от холода.
Где-то на расстоянии пары шагов раздался злой шепот:
— Я пошел, Андрей не должен меня здесь видеть.
— Не уходи, пожалуйста, здесь так темно и страшно! — Она оглянулась по сторонам, ища хоть какой-то луч света. Бесполезно. Глухая, неестественная темнота и вторящая ей тишина.
— Глупо бояться той, кого и так обокрали. Что с тебя взять, Ляля? — Виктор картинно растягивал слова, заставляя ее вслушиваться в каждое предложение. Она так и не заметила, как с ее плеча сорвалась сумка, только почувствовала жгучую боль на коже. Все произошло так быстро, что Тина только ойкнула.
— Это мое! — Она шагнула вперед и вытянула руку, чтобы поймать длинную ручку, но пальцы зацепились за рубашку и через мгновение повисли в воздухе — ничего. — Верни, там мои деньги, все, что у меня есть. Как я вернусь домой? Как поеду завтра на работу?!
— Ляля, я плачу тебе за реализм. Тебя обокрали? Обокрали. Вот и будь, пожалуйста, испуганной, обиженной, нищей неряхой. Тебе ведь не сложно, примерно такую я тебя и подобрал.
— Подобрал?! Ты…да ты… — она уперла палец куда-то в пустоту и замерла, так и не решаясь произнести слова, крутившиеся на языке.
— Я… Что я, Алевтина?
— Ничего.
Он сделал пару шагов в сторону и отчего-то вернулся назад.
— Вот еще, — Тина съежилась, сжалась маленьким ежиком при виде над головой занесенной руки. Боже, он ее ударит. Сейчас он ее ударит! Но вместо этого шершавая ладонь скользнула по щекам, размазывая по лицу что-то липкое и вонючее, — вот так куда лучше. Напиши мне потом, как все прошло.
Наконец раздались удаляющиеся шаги. Тина так и стояла на месте. Она молчала, поперхнувшись душившими ее словами. Кажется, что создавая людей, Бог перестарался и отдал всю подлость мира этой семье Воронцовых. Какие ужасные люди и как крепко она с ними повязана. Господи, только не зареветь. Не здесь и не сейчас. Она остервенело терла краем блузки лицо. Сухая синтетическая ткань только сильнее пачкала и размазывала грязь по щекам, но Алевтина этого не замечала. Она царапала кожу золоченой бахромой и думала о том, как бы ей не заплакать. Пожалуйста, Боже, что угодно, лишь бы не плакать.