В паутине сладкой лжи (СИ)

Они оба переглянулись, как два заговорщика и крадущейся походкой направились к выходу.
— Тина, зайди ко мне вечером, после работы. У нас с тобой серьезный разговор.
Подол сиреневого платья промелькнул в проеме быстрее чем я успел бы сказать «брысь».
— Стоять! Вернись обратно! — Через секунду сиреневое облако вновь стояло передо мной, с блокнотом и ручкой на перевес. — Еще кое-что. Я ненавижу Coldplay. Так сильно, что ставлю их в машине, чтобы не уснуть за рулем. Знаешь, как говорят: если взялся составлять карту, главное самому при этом не заблудиться, поняла?
— У нас говорят: на каждую хитрую задницу найдется свой болт с резьбой, — философски заметила Тина и посмотрела на меня огромными, как у олененка глазами, на дне которых плескалась непосредственность, такая чистая, что аж дух захватывал — в каком лесу до меня держали это сокровище?!
Стараясь спрятать улыбку, я указал Тине на дверь.
День пролетел так, что стоило оторвать голову от компьютера, понял — солнце давно приблизилось к линии горизонта. Суматоха подхватила меня и понесла в своих водах через конференции, встречи, презентацию, согласование поездки в Лондон, и десятки голосов, требующих каких-то решений. Тина появлялась редко, но каждый раз, стоило нам столкнуться, уводила взгляд в сторону, лишь бы не смотреть мне в глаза. Это бесило. Впрочем, впереди нас ждало несколько тихих минут. Только мое и ее время, последнее, проведенное вдвоем. В восемь часов она так и не появилась в кабинете. Не знаю, когда именно я начал беспокоится, после третьего пропущенного звонка, после того, как нашел все ее вещи разложенными на столе, после пары невнятных ответов других сотрудников — Тину никто не видел.
Я не волновался, скорее злился за непослушание и собственное бессилие. Тихое, вежливое расставание грозило перерасти в громкое выяснение отношений. Мне не нравилось, когда что-то шло не по плану. И теперь я адски злился, наблюдая, как все мои усилия утекали как вода через пальцы. Уволить Тину можно и завтра. И послезавтра. В конце концов, я мог поговорить с ней после поездки в Лондон или дотерпеть до Нового Года, чтобы выписать девчонке премию побольше. Но я решил все сделать сейчас.
Наспех побросал документы в сумку, я направился на выход.
На первом этаже было несколько технических помещений, и кабинет Гринберга, он сам предпочел остаться здесь. Говорил что-то о тяге к земле, но на самом деле Макс просто боялся ездить на лифте.
Машинально я кинул взгляд на знакомую дверь. Из-под нее просачивалась тонкая полоса света. Время половина девятого — слишком поздно для работы, слишком рано для клуба. Пограничное время, в которое Гринберг заваливался ко мне и трепался о жизни. Я подошел и повернул ручку — закрыто. Нехорошее предчувствие накатило на меня волной тошноты и прошло, возвращая рассудку привычную остроту. Он никогда не запирался. Ни разу. Кроме как сегодня…
Тут я услышал знакомый женский голос:
— Пожалуйста, не надо. Я прошу вас, не надо!
И все. Вакуум. Страх петлей сдавил горло, заставляя шире открыть рот и глубоко вдохнуть. Что бы ни происходило сейчас в кабинете, в моей голове все это выглядело гораздо хуже. Кровь пульсировала в висках, отбивая неровный ритм. Мысли путались. Я дернул ручку на себя, но так и не смог открыть. И тогда, не сильно думая о последствиях, с разбега саданул по двери, лишь бы попасть в комнату, где была заперта девушка, голос которой так похож на Тину.
Что ж.
Макс перешел черту и сделал недопустимое. То, что было нельзя ни мне, ни ему, ни кому бы то ни было из мужчин. Прижав Тину к стене и, заведя ее руки ей же за голову, пытался поцеловать сопротивлявшуюся, в край испуганную девочку, почти ребенка. Ее глаза были полны страхом, тем самым, что заставил меня остановиться однажды. Страхом, который отвернул меня от любого грязного поступка, как лучшее в мире стоп-слово во взрослых играх. Гринберг не был мною и слезы, стоявшие в глазах Алевтины, не значили для него ничего.
И… я сошел с ума, Барбара. Полностью слетел с катушек, едва ли понимая, что творят мои руки. Ярость и гнев обрели физическую форму и со всей силы и размаху обрушились на холеное лицо Гринберга. Он оказался подо мной, я сверху, удары сопровождались глухими стоном и женским плачем. Макс не умел драться, а в меня вселились все бесы мира, так что играли мы не на равных. Я бы убил его, Барбара. Ну, то есть, в тот момент, я вполне мог убить его, я искренне желал этого, и остановился лишь только при виде крови. Мои кулаки оказались такого неправильно красного цвета, который можно получить если добавить в банку с гуашью немного фиолетового и коричневого. Кровь была вязкой как кисель. Легко пачкала пол и одежду. Переведя взгляд со своих рук, посмотрел на Макса. Разбитый нос и треснутая губа в качестве трофея, демонстрировали, что я все-таки сильнее. Гринберг выглядел максимально хреново.
 
Медленно, будто сквозь вату, я встал с пола. Тина, вцепившись в ткань моего пиджака, что-то кричала и умоляла нас остановится, но я не слышал ее. Думал только о том, что мог бы убить человека, единственного друга за то, как он повел себя с Тиной.
От накатившего адреналина ноги дрожали, но я постарался держаться прямо. Наклонился и подал руку, чтобы помочь Гринбергу, но он откинул ладонь и поднялся сам. Без прежней грациозности, лоск слетел с Макса при первом же ударе. Мы замерли напротив друг друга, напряженно вглядываясь в глаза противника и желая только одного: никогда не делать того, что могло бы привести к этой драке. Не такой красивой как в фильмах, но с очень зрелищными последствиями. Макс сплюнул сгусток крови на пол и потрогал челюсть рукой, будто не верил, что она еще на месте.
— Ты совсем слетел с катушек. — Он шепелявил. Возможно, стоматолог будет нужен ему так же сильно как мне психотерапевт.
— Я просил тебя ее не трогать. — Тихим, вкрадчивым голосом ответил я, нащупав Тину, прятавшуюся у меня за спиной. Она была рядом, со мной, а значит все не зря.
— Да какого хрена, Андрей?! Это же Ляля, сходи на Патрики, посмотри как выглядят настоящие женщины!
— Еще раз назовешь ее так, и я за себя не ручаюсь. — Тина испуганно вцепилась мне в рубашку, надеясь остановить меня, если я снова сорвусь. Маленькая дурочка, и да, так говорить о ней можно только мне.
— Серьезно? Такая особенная? Сотканная из облаков и радуги? Что ж ты не выбрал свое сокровище, когда у тебя была такая возможность?!
— Не твое дело. — Глухо прошептал я, подавляя далекие отголоски собственной вины.
— Это мое дело! Мое, черт тебя дери! Эта вся херня, что происходит вокруг — мое дело. И мой разбитый нос тоже мое дело. Ты больной, Андрей! Шизофреник! Посмотри на себя, ты больше не можешь контролировать свои поступки!!!
— Заткнись.
— А то что? Ударишь снова или перейдешь прямо к поножовщине? Я люблю тебя, Воронцов. Очень люблю. Но сейчас ты ведешь себя как придурок и мне за тебя страшно. А она, — Гринберг нервно кивнул в сторону Тины, — не такая уж и овечка. Но ты этого в упор не видишь.
— Пошел вон, — я глядел в пол, неосознанно избегая его взгляда. — Вон!!!
— Ну ты и влип, Андрюха. Я то уйду, меня просить не надо. И это… не приходи, когда тебе понадобится утереть сопли. Хватит. Я выхожу из игры.
Он сплюнул на пол, оставляя на белоснежном ковре неприглядное красное пятно и, подняв обе ладони вверх, вышел из кабинета. Несколько секунд мы слышали удаляющиеся шаги, пока те не растворились в стенах коридора. И потом все. Тишина, прерываемая ее тяжелым дыханием.
Я закрыл глаза и осел на пол. Замедлиться. Дышать. Не думать. Только что я избил своего друга. За то, что он пытался поцеловать не мою, совершенно чужую, не принадлежащую мне девушку. Как когда-то пытался я, но смог остановится сам.
Гринберг прав и я действительно болен. Безумен. И мое наваждение стояло сейчас в метре от меня, испуганно обхватив себя руками.
— Вы чуть было не убили его. — тихо прошептала Тина.
— Чуть… Я еле остановился. Мог бы зайти и дальше, но тогда было бы поздно.