Я так хочу (СИ)
Стренжерсы забросили на плечи пожитки и по очереди исчезли в сером здании. Лина измученно поплелась следом. Двигая деревянными ногами по узкому коридору, она видела впереди только крепкую спину Берри. Когда уже казалось, он никогда не остановится, притормозил и толкнул неприметную дверь.
Три женщины одновременно обернулись. Они сидели на канцелярском столе, курили, болтая ногами в цветных угах. На границе света, отбрасываемого люминесцентной лампой, гудела тепловая пушка, подле неё грелись двое мужчин. Они поздоровались с Хигсом и скрылись с ним под покров темноты. Лучи фонариков замелькали в глубине помещения полного сквозняков.
Мечтая о сне и горячем душе, Лина опустилась на свободный стул. Тим снял курточку, набросил ей на плечи. Окутало тёплом с запахом мятных конфет. Она с трудом раздвинула губы:
– А ты?
– А мне жарко, – отмахнулся Стюарт и обнял громилу в золотой кепке, круглых черных очках и меховом пальто, который появился на пороге:
– Ноа, старина!
Берри обернулся, стукнул костяшками в кулак темнокожего мужчины. Рука опустилась на шиншилловое плечо и увела в сторону. Он поднёс к глазам режиссёра крупные часы, что-то негромко произнёс.
– Что?! График съёмок не изменить ей богу! – здоровяк сорвался на фальцет. – Я не перекрою сценарий за пять минут! Кит, пожалей меня, садист! При всей моей любви к латексу и плёткам – это невозможно! – мужчина вскинул ладони верх.
Берри хлопнул его по плечу:
– Можешь Шварц. И сделаешь.
Полные губы по-детски изогнулись. Ноа поискал в окруживших лицах понимание. Вздохнул и ткнул в женщин смартфоном. Звякнули браслеты, кисть очертила нетерпеливый круг, телефон впечатался в ухо:
– Приступаем! Когда-когда?! Немедленно, кретины недоделанные! – гаркнул Щварц, срывая с глаз очки.
Потушив сигареты, девушки попрыгали со стола. Визажисты подхватили чемоданы с косметикой. Обтянутые джинсами бёдра костюмерши вывели десяток бесконечностей, толкая стойку с одеждой. Последними в маленькую гримёрную набились Стренжерсы.
Лина подтянула колени к подбородку. Она вздрагивала всякий раз, когда входная дверь открывалась-закрывалась, впуская новых людей. Клацнули рубильники – миг слабого жужжания – павильон размером с футбольный стадион залил яркий свет. Глаза ослепил зелёный экран позади небольшой сцены с микрофонными стойками, барабанной установкой и синтезатором. Хигс и два электрика сидя на корточках между усилителями и мониторами, возились с проводами, а дальше зрение играло шутку...
Лина попала в фильм с ковбоями. Оказалась в начале пыльной улицы с приземистыми деревянными домами, выгоревшими под солнцем, кривыми вывесками салунов и дешёвых гостиниц со стойлами для лошадей. Масштабные, детально выполненные декорации, с разрезом полицейских участков, церквушек и домов с внутренним убранством, простирались далеко вперёд вымершим городом.
Съёмочная бригада рассредоточилась по залу, переговаривалась в рации, перекрикивалась в рупоры. Художник-постановщик – мужчина с рыжей бородой – чёркал в планшете, подгонял рабочих, которые возили взад-вперёд строительную лестницу по улицам дикого запада; техники выставляли свет, устанавливали квадратные прожекторы на штативах; операторы двигали камеры, сверяли точки обзора; режиссёр нетерпеливо заглядывал в видео глазок. Вертлявая толстушка заставила столы термосами с кофе, банками энергетиков, пакетами соков, минеральной водой и подносами сандвичей.
– Где моя диетическая кока? – ревел Ноа.
Девушка сунула в лапу режиссёра бутылку, плюхнулась на табурет. Длинные розовые ногти впились в глянцевый журнал. Пряча в рукаве зевок, Лина медленно глотала плохой кофе из одноразового стаканчика. Опустив налитые свинцом веки, прислонила голову к стене. Отрывистые команды, протяжный металлический лязг, стук молотка, топот ног и шуршание бумаги слились в непрерывный гул; где-то звонили телефоны…
Потеряв счёт времени, Лина погрузилась в обволакивающий ватный слой. И вдруг мигнула, не понимая, что выдернуло из сна. Уставилась в пустой поднос от сандвичей. На стуле валялся мятый журнал и пачка красного «Мальборо» – толстушка исчезла. Лина вытянула шею. Сбросив куртку Тима, она медленно прошла вперёд, остановилась за цепочкой спин.
Сцена купалась в свете прожекторов. Словно герои вестерна, Стренжерсы – в кожаных жилетах и красных шейных платках – занимали места за инструментами. Берри настраивал глянцевую чёрную гитару. На чисто выбритом лице нарисованный рот с разрезами по подбородок, как у жутких деревянных кукол, улыбался чёрной улыбкой. Обведённые тенями глаза смотрели вниз. Никого не замечали, никого не искали. Лина больно закусила губу, грудь привычно теснило желание недостижимого. Ни крикнуть, ни избавится – терпеть, терпеть, терпеть...
Рабочие в комбинезонах крепили к кистям и локтям музыкантов свисающие с потолка красные трубки. Фрэнк уселся за барабанную установку, нетерпеливо трогал ладонями вытянутые кудряшки. Резиновые трубки натягивались, вторя за каждым движением – создавалась иллюзия марионетки, которую дёргали за нитки. Ривера заметил Лину, выпятил грудь барабаном, красуясь рубахой в горох и тыча пальцем в опрятную бороду. Опушённые накладными ресницами глазницы дико вращались. Лина вымученно засмеялась.
Костюмерша кокетливо поправила платок на шее Стюарта. Вытянула из круглой коробки ковбойскую шляпу и подошла к Берри. Лина видела, как дрожали тонкие пальцы, закрепляя головной убор на стянутых в хвост чёрных волосах. Чувствовала девичье смятение, так живо, словно сама стояла с протянутыми руками, перед мужчиной. Приладив к электрогитаре провод усилителя, Берри хлопком нахлобучил шляпу. Не взглянув на костюмершу, кивнул режиссёру, который командовал смартфоном, как револьвером. Девушка отдёрнула кисти, засеменила со сцены красными, под стать щекам, угами.
– Так, живо-живо! Все, вон-вон! Общий план! Камера! Мотор! – гаркнул Ноа и прилип к операторскому объективу.
Помещение наполнилось тяжёлыми аккордами гитарного соло – полилась фонограмма. Павильон замер, словно умер, внимая худощавому мужчине в ковбойской шляпе. Кукольный рот пронзительно грустно нашёптывал в микрофон строки песни, о послушных куклах танцующих твист. Мрачный смысл пропитал каждую ноту, слетающую с чёрных губ.
Лина закусила согнутый палец. Она старалась не расплакаться, понимая, совсем расклеилась. Стренжерсы послушно двигались за веревками, терзали инструменты, холодили улыбками внутренности. А глубокий тембр мучал и дёргал, за похожие верёвки, душу. Разве способен этот нежный голос обидеть или унизить? Ему она прощала всё. Хрипловатая мелодика, казалось, изливалась на неё одну, ложилась поверх боли, ласкала, любила, обещала Рай. Голос нагнетался и сгущался, становился совсем тёмным, демоническим. Завибрировал, и как натянутый лук, выпустил крик. Трубки разом оборвались...
Лина вцепились руками в плечи, удержав себя на месте. Выталкиваясь из верёвок-артерий, на сцену хлюпала жидкость, заливала всё алым. Музыканты как подкошенные валились вперёд, треснутые лица леденили живую кровь.
Лина не считала дубли, снова и снова погружавшие в абсурдный страх. Из лап постановочного кошмара вырвал спазм в желудке, напомнил, что она живая и не ела с прошлого дня. Посмотрев на левое запястье, Лина удивилась, не обнаружив часов. Видимо в спешке забыла на тумбочке... Ярко освещённый бункер без окон не давал представления о времени. Она отыскала в кармане телефон и выдохнула. Как может быть десять вечера?!
Лина обернулась. Берри вышел из гримёрки в чистой рубашке. Он не планировал останавливаться. Музыканты вновь занимали позиции на улицах города. Спустя минуту съёмок, Крис поднял скрещённые руки, снова прервал запись. Фонограмма оборвалась. Забросив гитару за спину, он в тысячный раз спорил с режиссёром. Оба не церемонились в выражениях, только Нао звучал визгливее. Бордовый, давно скинувший шубу, он засучил рукава водолазки, бросил кепку в ноги:
– Кит, сукин сын! Я умываю руки, делай, как знаешь! Твою ж мать! – грохнув дверью, Щварц сбежал в комнату отдыха.