Чаша отравы (СИ)

— Забастовки? — удивленно спросил Максим.
— Угу, — ответила Наташа. — Представь — в какой еще стране рабочие массово выходят на митинги и стачки, причем не с экономическими требованиями, а чисто с политическими, и власть с ними реально настроена говорить?
— Такое только у нас возможно, — сказал Егор Иванович. — Простые рабочие в Беларуси защищены экономически лучше, чем у любого из наших соседей, это факт. Ну, разве что в Польше зарплаты выше. Так в них после присоединения к ЕС вбухано 150 миллиардов евро просто так, тем и живут. В любой другой стране с ними даже говорить не стали бы. Это очень показательно, что они не выдвигают никаких экономических требований, как Наташа правильно сказала. Потому что выдвигать в нынешних реалиях абсолютно нечего, да и просто глупо. Поэтому незатейливо — «У-хо-ди», и всё... Я предвидел, кстати, что такое будет.
— Их устами говорят западные центры, — сказал Григорий Валентинович. — Это не их интересы. Они повторяют мантры местных вышедших из спячки организаторов якобы радетелей за рабочих, а также всяких экстремистских телеграм-каналов, прозападных и просто западных СМИ, которые, понятное дело, развязали дикую информационную войну против республики.
— Мы выстоим? — спросил Максим.
— Выстоим, — уверенно сказал его отец. — Президент на посту, организует оборону. — Мы тоже каждый на своем посту. Сейчас только на часок вырвался, а так, понятно, дикая запарка. Но мы справляемся. Хотя и нелегко. И будет нелегко. Впереди много волн, самых разнообразных. Противник очень изобретателен и применит еще массу любопытных заготовок. Хотя всё это уже применялось в разных странах.
— Хорошо, — улыбнулся Максим. — Жаль, что я надолго выбыл из строя. Прокручиваю в памяти, как это произошло, и понимаю, что тактически неверно поступил. Мы недооценили их готовность прыгнуть на нас и так расправиться. С другой стороны — всё же первый раз. 
— Всё равно ты молодец. Тем, кто пострадал, защищая республику и народ, — особая благодарность нашего президента. А значит, и тебе персонально.
— Я рад...
— Эх, найти бы того, кто тебя рубанул... Он же многих еще может. Явный маньяк. Если до сих пор не обезврежен... — сказал полковник. — Сел бы очень надолго. 
— Там практически все в масках были. Или платками лица обмотаны. Так что если только по орудиям преступления...
— Пока с подобным топориком никого еще не задержали. Ножи, пики, кистени, прочая арматура — это да... Но, думаю, рано или поздно попадется...
Егор Иванович пристально глянул на дочь и, как только их взгляды пересеклись, многозначительно, ободряюще моргнул ей. Сначала она не поняла, но потом, когда догадалась, то с некоторым удивлением, но всё же дала понять, что, в принципе, не отбрасывает предложенную возможность...
— Вообще, знаешь, кто в столкновениях с той стороны участвует? — продолжал Григорий Валентинович. — Белорусских граждан только четверть. Три четверти задержанных за активное сопротивление — это иностранцы. Российские, украинские и прибалтийские нацисты примерно в равных долях. Представляешь?
— Даже так?
— Да, именно так.
— Получается, это внешнее вторжение. Попытка госпереворота с подачи Запада, только замаскированная под внутренний гражданский протест, — сказал Максим.
— Разумеется, — подтвердил полковник. — Но мы отобьемся. Мы на своей земле.
Мытищи, 14 августа 2020 года
Жаров грязно выругался и закрыл вкладку с роликом — там был круглый стол, в котором участвовали представители руководства РКП и ЕКП. Омельченко и Кузнецов от первой партии, Галкин и Винтер от второй. Беседа, как говорится, состоялась в дружественном и конструктивном ключе. Дело шло к объединительному съезду.
Помянули недобрым словом и его, Жарова. Призвали к усилению бдительности в рядах левых. Потребовали в очередной раз освобождения Ивана Смирнова, осужденного за разоблачение «крота».
Ольга Омельченко после рождения сына, разумеется, названного в честь отца, с головой втянулась в политическую борьбу и делала явные успехи. Даже если первоначально рассматривалась как временный номинальный лидер. Дело подвергшегося «Устранению» Михаила Омельченко продолжалось общими усилиями.
 
А он, Жаров, остался никому не нужным и выброшенным на свалку. Ровно через год, раз он стал «комитетчиком» в августе 2001-го, ему начнут выплачивать ведомственную пенсию. В принципе, он и без нее неплохо обеспечен. Зарплату, несмотря на то, что интенсивность работы резко снизилась по сравнению с тем, что было до разоблачения, ему стабильно платят. Вызывают время от времени на «штабную» работу в качестве эксперта. «Полевая» работа для него, естественно, закрыта уже навсегда. Будь проклят этот Смирнов... Хоть бы он сдох там, за решеткой, превратился в лагерную пыль...
Вот так и бывает в жизни... Сегодня ты, казалось, победил, взошел на очередную ступень, а через минуту летишь в пропасть...
А кто-то в пропасть не летит. А только ввысь подымается. Беляков-младший, он же Скворцов, получил уже вторую генеральскую звездочку на погоны. Всё у него в шоколаде. Живет во дворце, на джете гоняет по всему миру, на океанской яхте рассекает...
Этот фанатик Смирнов в чем-то прав. Кому-то изначально дано всё, а кто-то носит клеймо отверженного, и перед ним глухой стеклянный потолок. Каким же он, Жаров, был наивным в свое время, еще два с небольшим года назад! Он всерьез думал, что Беляков рано или поздно обратит на него внимание и как-то продвинет. Как глупо...
Прослушивание кабинета начальника подполковник прекратил в мае девятнадцатого года, когда у него украли сумку с флешкой и теми злосчастными документами. Решил, что хватит уже рисковать. Глюкометр-приемник в рабочем столе он заменил на такой же, стандартный, купленный в обычной аптеке. В ходе совещаний по несистемному левому движению пытался изъять и фломастер-передатчик. Сразу идентифицировать тот самый маркер среди четырех черных было невозможно, приходилось действовать наугад. Но найти нужный так и не удалось. В общем стаканчике для фломастеров перед доской подполковник в итоге незаметно выбрал все черные — но безуспешно. И его точно не выкинули — Жаров несколько раз приносил глюкометр на рабочее место, не доставая его из кармана пиджака, и потом, дома, снимая с него показания, с тревогой убеждался, что фломастер по-прежнему передает радиосигналы из кабинета Белякова. Это означало, что однажды сам начальник взял его, что-то написал на доске, а потом, возможно, положил не обратно в общий стаканчик, а к себе на стол, в стол или задвинул куда-нибудь еще. Это плохо, очень плохо... Первые два выкинули точно, а этот — нет.
Жаров откинулся на спинку кресла и долго думал.
Его жизнь пошла наперекосяк. Перспектив по службе нет. Ни господских — что было ему напрямую объявлено Беляковым летом восемнадцатого. Ни профессиональных — это обрубил Смирнов в начале этого года.
Смирнов... Конечно, он действовал исходя из своего понимания права, чести и справедливости. У него — своя правда. Он, по крайней мере, знает, чего хочет от жизни. Даже если это влечет необходимость этой жизнью пожертвовать.
Жаров склонялся к тому, что Иван всё же завладел флешкой и прослушал то, что там записано. Это было очевидно при том разговоре, когда он в открытую приговорил Беляковых к смерти. Слишком уж явные намёки.
А то, что он посоветовал Галкину купить защитные маски?.. Он точно знал про планируемые особенности пандемии коронавируса. Сам Жаров, кстати, тоже оперативно купил маски. И наварил шесть миллионов рублей. Причем догадался об этом независимо от Смирнова — владея такой же инсайдерской информацией. С записью разговора Ивана с Федором в офисе ЕКП подполковника ознакомили через несколько дней после того, как он произошел. Помнится, Жаров был немало удивлен, но списал тогда это на особую проницательность красного интеллектуала.
 
Нет, Смирнов точно прослушал всё, что ранее прослушал несостоявшийся «вождь».