Чаша отравы (СИ)
И вдруг, словно как отклик на это, внизу, в обозреваемом пространстве, возник наложенный на город какой-то иной «слой» — светящийся, сотканный из хаотичных переплетений областей самых различных тонов, от ярко-белого до абсолютно черного.
Впрочем, какая-то упорядоченность тут всё же была. Над ее городом преобладал, лучился белый свет. Где-то он усиливался, в большинстве мест был обычной средней интенсивности. Как исключение, были на «карте» и небольшие темные пятна, темные точки. Особенно сильное и красивое сияние шло от места в центре города, где проводятся парады в честь дней Независимости и Победы, где находится мемориал и музей войны.
Картина не была статичной, она колыхалась, пульсировала, переливалась.
Потом Наташа «решила» узнать... или ей «решили» показать... непонятно, кто кого «ведет»... что находится за пределами столицы. Высота «полета» увеличилась, и сверху стала видна вся республика. Тоже в таких же световых оттенках.
А то, что было за пределами Белоруссии, с этим резко контрастировало.
Там была сплошная серость и чернота.
И то, что давало эту черноту, не было тьмой в привычном смысле этого слова. Это был тоже своего рода свет. Черный свет, который как бы нападал на белый, давил, теснил, гасил его. Такого в реальной жизни не встретишь... Хотя, конечно, встретишь, причем чаще, чем хотелось бы, — только, конечно, не так буквально и наглядно.
Воронками, кратерами этого черного света была испещрена вдоль и поперек вся Украина. Только отдельные очаги и точки белого света пытались как-то сопротивляться, но, похоже, безнадежно. И другие страны, окружающие ее родину, были в крайне мрачных темных тонах. Государственная граница была выражена более чем отчетливо.
На востоке было всё противоречиво. В среднем там была серость, но хватало и белого, и черного. К западу от Москвы, в ближнем пригороде, было какое-то дикое скопище этих черных дыр, источников мертвящего излучения, выжигающего и травящего всё вокруг. То же самое было и в самой российской столице. Особенно в ее центре. Кремль, Лубянка и область между ними представляли собой нечто инфернальное — черный свет какой-то запредельной, безумной интенсивности исходил от них, заливая всё вокруг. Ядовитый антисвет от центра Москвы был настолько «ярким», что у Наташи даже появилось ощущение, напоминающее боль.
Нет, над столицей россиян были, конечно, и светлые источники, да и вообще пространство это было не агрессивно-черным, а скорее просто мрачно-серым, безнадежно, по-кладбищенски унылым.
Внимание девушки привлекла картина немного к востоку от центра Москвы. Там, в одном и том же месте, словно сражались ярчайший свет с запредельным антисветом. Воронка инферно яростно пыталась подчинить, пожрать, задавить точку, которая трепетала, билась в ее центре — и не сдавалась.
Что же там происходит? Там тюрьма, подсказало ей что-то. Тюрьма... Преступники, что ли? Но почему именно это там наблюдается?
Наташа очутилась в подземном помещении. Похоже на медкабинет. Трое человек в белых халатах стояли и делали свое дело. У стены на стульях сидели четверо в штатском. Посреди было ложе со спинкой, где находился мужчина — нагой, с запечатанными глазами. К человеку были подведены несколько проводов. Он не мог двигать ни руками, ни ногами, ни головой — только судорожно напрягались мускулы по всему телу.
Люди в белом время от времени включали и выключали ток, чередуя периоды «активного воздействия» и короткого «отдыха». Устанавливали переключателем нужные диапазоны. Крутили туда-сюда ручку плавной настройки — усиливая мощность то постепенно, то стремительным безжалостным рывком. Иногда снимали заглушки с глаз, проверяли состояние жертвы, при необходимости приводили в чувство, давая что-то подышать под нос или ставя укол. А потом снова закрывали глаза и, не теряя времени, возобновляли свое дело.
Наташа была в смятении.
Что тут происходит? Кого здесь распяли и жгут током?
И в ее сознание извне вторглась как бы новая догадка: это Иван, коммунист, он принимает муку за правду, за народ, за будущее человечества.
Конечно, кому-то эти слова показались бы пафосными и старомодными, даже наивными и смешными, но они «прозвучали» именно в такой форме. И к тому же для Наташи это было серьезным само по себе, потому что она и ее отец — коммунисты. В Белоруссии в свое время компартия, ставшая правопреемницей советской КПБ, раскололась. Одни встали в жесткую оппозицию, ударившись в европоклонство. Другие же поддерживают действующую власть, полагая, что в нынешних реальных условиях то, что есть здесь и сейчас, хоть и не является социализмом в чистом виде, всё же наиболее правильно и приемлемо. У власти и этих коммунистов один и тот же враг — предатели с бело-красно-белыми фашистскими тряпками. Которые — пока, к счастью, тщетно — мечтают все эти десятилетия захватить власть и превратить страну в точно такую же черную дыру, как, например, Украина.
А Россия... По оценке Наташи, в ней тоже, как и у южных соседей, господствует беспощадная по отношению к простым людям диктатура тех, кто присвоил всё народное достояние, а сам народ выжимает досуха, целенаправленно вгоняя в нищету, остервенело закручивая гайки в отношении рядовых граждан.
Вот и наглядное подтверждение.
Наташино сердце переполнилось жалостью, ей хотелось хоть чем-то помочь далекому российскому товарищу, терзаемому палачами, но она не знала, как.
И вновь откуда-то молнией проявилось у нее «сверхзнание»: в руках у борца важная тайна. Но пока он не может открыться, не может сейчас признаться в том, что ею владеет. Если признается, то мучения прекратятся. Но тогда события не пойдут по тому пути, по которому должны пойти. Сейчас всё зависит от его мужества. Продержится — всё будет так, как и должно быть. Как он сам и предполагает, и предполагает правильно. А сломается, сдастся, уступит — будет провал.
Наташа не понимала, что это означает и с чем связано. Мысли набегали сумбурно.
И лишь одно она могла — собрав все силы, до боли сопереживая этому незнакомому отважному соратнику по имени Иван, она как бы крикнула ему: держись, товарищ! Продержишься — победишь, ты прав в своих догадках, не сдавайся!
И вдруг всё разом исчезло. Наташа очнулась в отцовской лаборатории.
— Я выключил, для первого раза хватит, — сказал профессор, помогая дочери освободиться от накладок на голове. — Ну, как? Увидела что-нибудь интересное?
— Да... такое ощущение, которого никогда не было... странный сон, или нечто, похожее на сон. В чем-то даже наивный, как многие сны. — И кошмарный к тому же. И, не теряя времени, опасаясь, что забудет, как это обычно бывает после пробуждения, Наташа вкратце рассказала о том, что видела и ощущала.
Отец задумался.
— Интересно, очень интересно... Сон, значит?.. Хм... Ладно, с почином! Будем нарабатывать массив, так сказать, наблюдений и опыта.
Поговорив еще о том, о сем и допив чай, попрощались. Наташа поехала к себе в институт. Сегодня не было ни занятий и в аспирантуре, ни преподавательской работы. Но предстояло уточнить кое-какие вопросы по научному исследованию.
Вечером созвонилась с мужем, уже завершавшим дежурство. Решили, где отметить годовщину знакомства.
Припарковав у ресторана машину, недавно, в конце года, купленную, Наташа вошла вовнутрь. Нашла сидящего за столиком Максима. Поцеловались. Стали изучать меню.
— Проголодался, как не знаю кто, — сказал Максим. — После обеда ничего не ел. Да и на обед только чебуреки и сок.
Наташа вздрогнула.
— А где вообще обедаешь?
— Когда как. Сегодня на Славинского, в буфете автостанции паек купили... Что с тобой? Всё в порядке? — испугался Максим, глядя на резко изменившуюся в лице жену.
— Ничего особенного... В туалет только отойду. Ты пока заказ сделай...
Она достала смартфон и быстро набрала номер отца...
— ...Ты уверена? — спросил профессор.
— Только факты.
— Может, ты знала эти подробности?
— В том-то и дело, что нет. Никогда не интересовалась. Может, это мне как жене и в минус. Готовлю ему, конечно, когда дома, но где он обедает на службе — не спрашивала. Кроме того, он же сам говорит, что каждый день по-разному, где придется...