Барышня-попаданка (СИ)

Комната, в которую завела меня Маринка, выглядит довольно непривычно — странный балдахин над кроватью, большое старинное зеркало… Заперев дверь, Маринка выдвигает из глубины комнаты тазик с водой, наклонившись над которым я наконец-то смываю с себя грязь и прилипшие к коже еловые иголки.
— А какой сейчас год? — интересуюсь я у Маринки, умело поливающей меня водой из ковшика. Всё настолько странно, что от варианта с сумасшедшими реконструкторами я перехожу к всё более и более невероятным теориям.
— Тысяча восемьсот одиннадцатый, вы чего, барышня? Знать и правда голову повредили, — подтвердив мою теорию, Маринка принимается ещё более нещадно поливать мою бедовую головушку. Так, либо у жителей дома коллективное помешательство, либо мне стоит пересмотреть свои взгляды на возможность путешествий во времени.
— А ты точно ничего не путаешь? — уточняю я, сквозь мокрые волосы пытаясь разглядеть мебель в комнате и длинное Маринкино платье. Но ничего, что хотя бы отдалённо намекало на современность, я так и не нахожу.
— Как можно напутать, я ведь даже грамоте обучена, при господском дворе выросла, — возмущённо выдаёт Маринка, отодвигает тазик, укутывает меня большим полотенцем, и усаживает на кровать. — Когда я подросла, барыня сразу меня к себе в горничные взяла. Я всегда при ней — одеть, раздеть, пятки почесать. Благодаря этому даже в Москве довелось побывать, а не просто всю жизнь безвылазно сидеть в нашей деревушке. Как я с такими знаниями и опытом могу год-то не знать!
Пока я вытираюсь, недовольная моим предположением Маринка ныряет куда-то в глубь комнаты и выдаёт взамен сиротливо валяющихся на полу рваных остатков моей одежды длиннющую ночнушку.
— Что, есть такие, кто никогда не выезжал из вашей деревни? — офигеваю я, переодеваясь в местный наряд. Нафига такую длинную одежду шить? Радует только то, что ночнушка мне досталась более красивая, чем те, что я видела на Марье Ильиничне и её супруге.
— Ну конечно! Большинство баб и девок вообще никогда дальше господского именья не выходили! Дом, работа в поле, в лес по ягоды — вот и всё. Это мужики иногда ездят в город — что-то продать, что-то купить, — Маринка вооружается старинным подобием расчёски и её острыми зубчиками начинает соскребать с моих ногтей остатки красного лака. — И чем это вы так испачкаться умудрились, еле оттирается! А это у вас откуда? — Маринка замечает у меня на левой руке старый шрам.
— Порезалась о разбившийся бокал, — выдумываю я на ходу. Не могу же я сказать этой девке, которая вполне может оказаться какой-нибудь моей пра-пра-бабкой, что бегала по заброшенному дому со страйкбольной винтовкой и напоролась на грёбаный штырь? Чтобы сменить тему, интересуюсь:
— А что там такое с дочкой Марьи Ильиничны? Где она? Почему все её ищут?
— О, это длинная история. Вы пока садитесь за стол, Васька скоро ужин принесёт, — закончившая с моими ногтями Маринка выдвигает один из задвинутых под стол деревянных стульев, которые я поначалу даже не заметила. — А насчёт дочки барыни… Поклянитесь именем Господа нашего, что никто не узнает о нашем разговоре, тогда расскажу.
— Клянусь именем Господа нашего, — киваю я, усаживаясь за стол. И почему она думает, что эта странная фразочка как-то может помешать мне проболтаться?
— Барышня с детских лет была обещан старшему сыну князя Орлова, — начинает рассказывать Маринка, выдвигая второй стул. — Господа считали, что это вопрос решённый, поэтому были неприятно удивлены, когда в начале лета барышня заявила, что хочет выйти замуж за безродного драгунского офицера, с которым случайно познакомилась во время прогулки.
Раздаётся стук, так и не успевшая присесть Маринка бежит к двери, и возвращается к столу с подносом, на котором стоят парочка тарелок, чашка и металлический чайник.
— Окрошка с сегодняшнего ужина, угощайтесь, — Маринка опускает на стол поднос, ловко ставит передо мной тарелку, и я за обе щеки начинаю уминать холодный суп. А Маринка тем временем садится возле меня и продолжает свой рассказ:
 
— Чтобы заставить барышню забыть о низкородном возлюбленном, Марья Ильинична и Алексей Петрович покинули Москву, и перевезли неразумную дочь в своё подмосковное имение. Но очевидно распутная барышня успела сговориться со своим низкородным кавалером, потому что не прошло и дня, как Дарья Алексеевна исчезла в неизвестном направлении, прихватив парочку платьев и горничную Марфушку. Эх не поздоровится Марфушке, если её найдут — одной поркой не отделается, продадут хозяину посуровее, чтобы мало не показалось.
— В смысле «продадут»? — от удивления я аж чуть не подавилась. — Как можно кого-то продать?
— Как-как, как все господа продают своих крестьян, — удивляется моему непониманию Маринка. — Я вот ежели чего натворю, барыня мне завсегда грозится, что продаст с молотка ироду какому-нибудь. Но конечно она это несерьёзно конечно, так-то она у нас добрая.
Да уж, специфические тут понимания доброты. Надеюсь, меня никто не примет за крестьянку — не хочется, чтобы кто-то попытался меня продать!
— А чего вообще такого в том, что барышня сбежала со своим парнем? — недоумеваю я. — Ну захотела выйти за другого, зачем запрещать-то надо было?
— Как вы можете такое говорить, знать и правда головой повредились! — смотрит на меня как на душевнобольную Маринка. — Променять жизнь княгини на жизнь жены бедного офицеришки (и это ещё в лучшем случае, вдруг он вообще на ней не женится?) в высшей степени неразумно! Да даже если он на барышне и женится — никакого счастья ей с ним не будет без родительского благословения! А уж родителям-то какой позор, не углядели за младшей дочерью! Какие теперь слухи в свете пойдут, какие толки!
— О как, — озадаченно выдаю я, усиленно работая ложкой. Странные, однако, нравы в девятнадцатом веке, очень странные.
— Марья Ильинична и Алексей Петрович всполошились, ведь жених Дарьи Алексеевны совсем скоро из Турции вернётся. Он там воюет под руководством генерала Кутузова, и отпросился исключительно ради того, чтобы сочетаться законным браком, — продолжает Маринка. — Барыня понадеялась успеть вернуть барышню к приезду жениха, потому не стала предавать побег огласке. Собрала мужиков, заставила поклясться на священном писании, что кроме них ни единая душа не узнает о пропаже молодой барышни, и отправила на поиски.
— Спасибо, — отодвигаю я от себя пустую тарелку, и передо мной как по волшебству появляются чашка чая и блюдо с пирожками. Ловкость рук — сверхспособность местных горничных? М-м-м, вкуснотища-то какая, с вишней. Кстати, что у них тут за традиции такие? Маринка меня просила клясться именем Господа, мужики клялись на священном писании… Странные люди, очень странные. Не озвучивая своих мыслей, продолжаю уминать пирожки и слушать историю о «распутной барышне».
— Но кроме вас мужики так никого не нашли, вероятно, далеко Дарья Алексеевна сбежала со своим офицериком. Эх, не избежать теперь господам позора! Особенно Марья Ильинична боится, что бесстыдное поведение неразумной барышни скажется на старшей дочери — она ведь одна из фрейлин самой Елизаветы Алексеевны, — выразительные глаза Маринки пугающе поблёскивают в темноте.
— Елизавета Алексеевна? А это ещё кто такая?
— Как можно не помнить имя супруги нашего императора? Сильно же вас, наверное, по голове приложили, — вздыхает Маринка. — Вы хоть имя нашего императора-то помните?
— Э-м-м, Александр? — тыкаю пальцем в небо. Хоть убей, не помню, кто из царей в тысяча восемьсот одиннадцатом правил. Но, кажется, Александров несколько было, так что шансы угадать куда более высоки, чем с каким-нибудь Павлом.
 
— Слава богу, хоть имя самодержца нашего не забыли, — облегчённо вздыхает Маринка, — значит, скоро поправитесь. А то я уж грешным делом подумала, что совсем у вас дела плохи.
«Чёрт, за что мне весь этот бред», — устало думаю я, когда Маринка сопровождает моё побитое и объевшееся тело в постельку под балахончиком.
— Ночной горшок под кроватью, — говорит на прощанье горничная, подтыкает мне одеяло, забирает со стола поднос, с пола мои рваные шмотки, тушит свечу и уходит.