Николай Кровавый. Трилогия (СИ)
Да понимаю я это, но всё равно решения своего не изменил. Потому что помнил о том, что для самой Арктики "Ермак" не очень то и подошел. Но стоило ему появиться, как ему нашлось много работы на той же Балтике. Нарасхват был! А ведь кроме Балтики есть еще дальневосточные моря, да и в Белом море ледокол лишним не будет. Вот и пусть моряки учатся осуществлять проводку во льдах, сразу в четырех местах. Ничего мы от этого не теряем, особенно если учесть, что послужат эти суда нам не менее полувека.
Но не одними государственными заботами жив государь. Есть у него и семейные дела. А они тоже важны для меня. Мне не нравится настроение Аликс. От полученных во время покушения ран её вылечили. Но вот душевная травма! Не знаю даже, что с этим делать. Потеря возможности иметь детей, сильно ударила по моей супруге. А тут еще родственники мои со своими песнями о долге и необходимости принесения себя в жертву. И ведь хорошо поют! Аликс мне уже несколько раз говорила о том, что не станет на меня обижаться, если я с ней разведусь. Долго я не мог её успокоить и заставить выбросить дурные мысли из головы. Я использовал для этого все методы убеждения, которые считал правильными. Даже самые приятные для любящей меня женщины. Ничего не действовало! Мысль о том, что по её вине (!) я лишен буду иметь наследника, постоянно преследовала эту неплохую в общем то женщину. И однажды, когда супруга в очередной раз начала лить в постели слезы, я не выдержал и резким тоном сказал:
— Хватит! Чем слезы лить, лучше сходи по малой нужде! Все меньше влаги в теле будет!
Так я с ней ещё не разговаривал никогда. И такая манера разговора вызвала новый поток слез. Она уже не тихо плакала, а рыдала навзрыд. Вскочив с кровати, я забегал взад-вперед, пытаясь что-нибудь придумать. В голову ничего не лезло. Черт! С таким настроением она быстро разведет вокруг себя разного рода шарлатанов-утешителей. К чему это приведёт, я прекрасно знаю. Оно мне нужно? Сменить что ли ей всю прислугу? Та ведь тоже шепчет своё? А что, это мысль! Подобрать ей таких людей, которые от жизни немало потерпели, но бодрости не утратили. Разве мало калеченных войнами вояк, которые не смотря на увечья, не скатились в нищенство? Маресьевы были во все времена. Да что мужики? Я и баб таких знаю. Взять например Ариадну Ивановну Казей. Брат её подорвал себя гранатой, чтобы не даться врагу живым. А она не хуже брата. Тоже партизанила и хлебнула лиха. Когда её бросил посреди зимнего леса на произвол судьбы тот человек, которому она доверяла, то юная тогда ещё Ада выжила и выкарабкалась. Только ноги поморозила сильно. И пришлось ей ноги ампутировать. Двуручной пилой и со стаканом самогона вместо анестезии. Выдержала! А после войны, та сволочь, что бросила её, убегала от нее во всю прыть. А она гналась за ним. На протезах! Откуда я это знаю? Довелось общаться с нею и какое-то время мы переписывались. Правда, она к тому времени была уже зрелою пятидесятилетнею женщиной.
Вот с кем Аликс нужно общаться! Да уж, мысли приходят просто замечательные: инвалидная команда как средство избавления от депрессии!
Ладно, попробую ещё раз поговорить с ней, но сперва успокою. Стакан воды — самое то для прекращения истерики. Не поможет — будем лечить стаканом водки! Помогло. Теперь обнять её и можно начинать душевный разговор.
— Аликс! Я сейчас ни кто иной, как комендант изнуренной осадой и штурмами крепости. А ты мой помощник. Не сладив с гарнизоном крепости, враги решили нашептываниями склонить тебя к отдаче приказа о капитуляции. Что ты ответишь этим шептунам?
Я говорю с ней на родном для нее немецком языке. Ей так проще воспринимать те истины, которые я хочу до неё довести. И это оказалось удачной мыслью. В глазах отразилось внимание к моей речи, понимание приводимых мною аналогий и решимость поступить правильно. Но главное — в ней засело убеждение, что всякого рода шептуны и жалельщики, это либо враги, либо агенты врага. Чудесно!
— Так каков будет твой ответ шептунам?
— Нихт капитулирен! — ответила супруга решительным тоном на языке своих предков, а потом добавила по русски, — сперва им ответить, а потом их повесить!
— Правильно лапушка! Только для начала нам нужно дожить до коронации, а вешать будем потом! Но вешать будем обязательно!
11. Промышленная война
Ну наконец то дожили до коронации! Зная, что произошло в моем времени в эти дни, я заранее нервничал. И хотя все уверяли о том, что не допустят чрезвычайных происшествий, способных омрачить этот праздник, веры этим словам у меня не было. Подготовку к торжествам я на самотёк пускать не стал. Вмешивался во всё что мог и как мог, испытывая при этом досаду насчет потраченного на всякую ерунду времени и сил. К сожалению уменьшить пышность и размах тожеств я не мог. Это был вопрос государственного престижа и меня никто не поймет, если попытаюсь экономить время и расходы. Взять хотя бы сроки празднования. Целых двадцать дней! Это же сколько здоровья людям нужно, чтобы столько времени пить! И понятно, что дела при этом станут, ведь гулять будет не только Москва, но и вся страна! Хорошо что подобное происходит раз в жизни. А отвлечения войск? Был сформирован коронационный отряд в числе 82 батальонов, 36 эскадронов, 9 сотен и 28 батарей — под главным начальством великого князя Владимира Александровича, при котором был образован особый штаб с правами Главного Штаба во главе с генерал-лейтенантом Н. И. Бобриковым. Любят здесь проводить парады! Куда уж нашему празднованию Дня Победы! Даже представить себе боюсь, какую жизнь устроили этим войскам отцы-командиры. Ведь известно, что для солдата праздник, что для кобылы свадьба: Голова в цветах, а задница в мыле. И так все двадцать дней! А сократить продолжительность торжеств не вышло. Не поймут! Моё окружение было недовольно уже тем, как я организовал раздачу памятных подарков населению. Тот вариант, который был осуществлён в моём времени, я категорически отверг. Потому что знал, чем он чреват. Мои опасения никто из окружающих не разделял и пришлось проявить достаточно упорства, чтобы всё вышло по-моему. Как я уже говорил, памятные подарки на этот раз разносили почтальоны. Поэтому давки не было. Ходынки избежать удалось. И это радовало. Конечно, совсем избежать происшествий не удалось, но кабацкие драки между подвыпившими москвичами и гостями Первопрестольной — дело по сути своей обыкновенное. Что запомнилось мне о самой главной церемонии? Честно говоря немного.
Великий, торжественный, но тяжкий для Аликс, maman и меня, день. Накануне пришлось принять целую армию свит наехавших принцев. С восьми часов утра все были на ногах, а наше шествие тронулось только в половине десятого. Погода стояла к счастью дивная. Красное Крыльцо представляло сияющий вид. Все это произошло в Успенском соборе, хотя и кажется настоящим сном. Вернулись к себе в половину второго. В три часа вторично пошли тем же шествием в Грановитую палату к трапезе. В четыре часа все окончилось вполне благополучно и я вполне потом отдохнул. В девять вечера пошли на верхний балкон, откуда Аликс зажгла электрическую иллюминацию на Иване Великом и затем последовательно осветились башни и стены Кремля, а также противоположная набережная и Замоскворечье. Легли спать в тот день рано.
Если Москва меня порадовала отсутствием дурных происшествий, то Питер преподнес сюрприз, да ещё какой! Начались события, позже названные социал-демократами "Промышленной войной".
"На Петровской и Спасской фабриках (они же Максвелл) стачки начались в корпусе мюльщиков, где мальчики первыми бросили работу. Ткацкую остановили подручные, дав знать в паровое отделение, чтобы остановили машины. Узнав об этом, управляющий сказал, что он давно этого ждал. Пришёл пристав и просил рабочих обходиться без буйств; он-де давно служит в Шлиссельбургском участке, и никогда у него никаких беспорядков не бывало. Рабочие заявили, что всё будет спокойно, если только не будет полиции. Вскоре приехал окружной фабричный инспектор вместе с участковым, и оба прошли прямо в контору. Рабочим было предложено выбрать человек пять, которые изложили бы их желания. Начали было выбирать, но раздались голоса, что выбирать совсем не надо. Пусть инспектор сам выйдет и разговаривает со всеми. Оба инспектора вышли. Окружной строго обратился к рабочим, но получив несколько резких ответов, он изменил тон и начал уговаривать рабочих приняться за работу. Он указывал им, что их образ действий по закону считается уголовным преступлением. Тем не менее, рабочие наотрез отказались приняться за работу и заявили свои требования: 10 1/2 часов рабочий день, увеличение расценок и уничтожение произвольных штрафов. Участковый фабричный инспектор на это заявил им, что проект о сокращении рабочего дня до 10 1/2 часов уже у государя.
— Когда же этот проект будет подписан? — спросили рабочие.
— Года через два.
— Ну, так мы лучше сейчас забастуем, — ответили на это рабочие.
— Всё равно, голод скоро заставит вас снова приняться за работу, — заметил инспектор.
— Помирать на мостовой будем, а работать на прежних условиях не пойдём! — раздалось в ответ со всех сторон.
На другой день фабричной администрацией было вывешено объявление, приглашающее всех желающих работать явиться в понедельник к 6 часам утра на работу. Явились только немногие, но и те были задержаны толпой, поджидавшей их у фабричных ворот".