Человеческое, слишком человеческое (СИ)

— Тяжелые у тебя музыкальные вкусы, Синдзи, — сказала, наконец, Аска. — Всерьез считаешь, что жизнь — дерьмо?
Оказывается, я такой несложный, прямо обидно как-то, ей-богу. Не одноклеточное все же.
— Что-то вроде. А ты что слушаешь?
Аска покосилась на меня и дернула уголком рта:
— Марши.
Я решил, что ослышался, и повернул к ней голову, а Сорью, довольная, видимо, произведенным эффектом, сцепила пальцы и потянулась:
— Чего уставился? Да, марши — немецкие, японские, русские, английские.
Я попытался представить, что должно твориться в голове у человека, который слушает марши для души, и ничего хорошего мне на ум не приходило. Видимо, лицо у меня все же выразительное, потому как Сорью мгновенно завелась.
— Да, и что? Это ритм, сила, решительность — то, с чем люди тысячи лет шли на смерть. Это музыка прогресса, Синдзи.
— Того самого прогресса, который привел нас к Последней Войне, — не удержался я. Это все же был перебор — тоже мне, милитаристка недобитая выискалась.
— И что такого? Что тут такого, Синдзи? — поинтересовалась она. — Мы что, гоняем друг дружку камнями, как обещал Эйнштейн? Цивилизация уничтожена? Оглянись вокруг.
— На кислотный дождь? Или на висячий город, который стоит над зараженной землей?
— Появились АТ-поля. Появились новые строительные технологии, — жестко сказала Аска. — Развились колонии.
— Да, появилось много миров в космосе, куда люди притащили свою склонность мочить все живое.
— Это сопли, Синдзи, — фыркнула она. — Мы уничтожили этот мир и сделали себя сильнее, теперь на десятках других планет эта эволюция продолжается.
Вот это да, фанатик войны после ядерного Армагеддона. И попадает она прямиком ко мне в напарницы — просто феерическое везение. Я не успел вдоволь порадоваться такому приобретению, как Аска вдруг спокойно и тихо сказала:
— В моей семье каждое поколение кого-то убивали на войне. Сотни лет. Но если люди должны убивать друг друга, чтобы стать сильнее — оно того стоит.
«Кого убеждаем, рыжая? Меня или себя?»
— Странно, как ты с такими убеждениями уничтожаешь Ев — это же вершина прогресса и все такое.
Я сообразил, что Аска не отреагировала, и снова к ней обернулся. И наткнулся на взгляд, целиком состоящий из концентрированной ненависти, и я повис на этом взгляде, как повисают приколотые к стене копьем.
— Странный вопрос, — тяжело сказала Аска. — Потому что это худшее, что создал человек.
Так ставят в разговоре точку, и намеки подобной толщины я вроде пока понимаю. Однако же, моя рыжая партнерша становится еще интереснее. Я не люблю, когда в работу мешают личное — а не надо быть душевидцем, чтобы понять, что оно тут есть. Мой опыт подсказывает, что в нашем деле это приводит к ужасным последствиям. Да, есть идейные, есть те же «линчеватели», некоторых спонсируют крупные магнаты, но такие долго не держатся в деле, и я лично склонен поэтично считать, что их убивают даже не Евы — их убивает собственная ненависть к Евам. Когда ты мстишь или там просто искренне ненавидишь свою мишень, ты целишься в какой-то идеальный объект своей ненависти, не раздумывая, а что же на самом деле там, на том конце траектории пули. Но мишень меняется из раза в раз, а чувства — нет, и рано или поздно это становится очень, очень скверной помехой, но когда ты понимаешь, что был неправ, твоя ненависть уже сделала свое дело. Но Аска то ли была исключением, то ли стоило сказать: «пока что была исключением».
Словом, до номера мы дошли в полном молчании. Она кивнула мне и остановилась в дверях, а я смотрел из-за ее плеча: хороший у нее номер, на вид — так даже получше моей квартиры. Волосы Аски пахли табаком, уставшей девушкой и какими-то тонкими духами.
— До завтра, Синдзи, — прохладно сказала она. — Я перезвоню вашей Кацураги сама.
— До завтра. Устраивайся тут.
Дверь закрылась за Аской, и я пошел по коридору, размышляя. Она привлекательная — грудь на отлично, ноги стройные, — это идет в плюс. У нее очень напрягающие меня взгляды на жизнь. И это, как ни странно, тоже мне нравится, хотя бы потому, что не буду рассуждать, какая она клевая, и как было бы здорово с ней сходить на свидание. А еще она стерва с мрачным прошлым.
 
«Да у меня просто идеальная напарница», — решил я, уже выводя ховеркар с парковки отеля.
Итак. Надо сделать пару звонков полезным людям, и можно отправляться домой — общаться с моей личной Евой. Я уже привычно поймал себя на мысли, что мне интересно, как она там, расстроился и погрузился в деловые вопросы.
День закончился, как и начался, то есть быстро и внезапно. Я открыл дверь квартиры и прислушался: было темно и тихо, как мы и условились с Аянами, но в комнате шумели кулеры компьютера. Разувшись, я вошел и обнаружил силуэт Евы у монитора. Первая мысль носила привычный характер: она сломала пароли и шлет все мои файлы делягам из «Ньюронетикс».
— Добрый вечер, Икари.
Я помотал головой: на экране был текст Кэндзи Маруямы — моя соседка проводила время за чтением.
— Привет, Аянами. Что это у тебя тут?
— «В небе снова радуга». Это новелла.
— Вижу. А зачем ты ее читаешь?
Пауза — и престранная. Жаль, я не додумался сначала включить свет, а уже потом задавать свои иезуитские вопросы.
— Я еще не читала это произведение.
О да, исчерпывающе. Стремление к самосовершенствованию — одна из направляющих функций у синтетиков, но ее предметное поле, насколько я помню, не включает художественной литературы, Евы попросту игнорируют такие тексты. Я пошел к выключателю — все же лучше ее видеть.
— И как, нравится?
Я включил свет и обернулся. На Аянами по-прежнему был мой халат, и я некстати подумал, что неплохо бы ее переодеть и что она под халатом без белья.
— Я поняла не все. Эти впечатления новые для меня, в них много неясных образов и ассоциаций.
«Еще бы. Удивительно, что ты вообще там что-то поняла». Синтетика, конечно, можно приучить к образному мышлению, и метафорические формулировки давно вошли в тест Войта-Кампфа, но на повестке дня всегда встает вопрос: «а зачем?» В лабораторных и исследовательских целях — круто, ведь можно даже статью тиснуть в научный журнал, а на практике? Я вспомнил, что призывы и детей не учить литературе звучали с постановкой вопроса: «а зачем?» — и понял, что меня заносит не в тот край. В который раз уже допрос Аянами превратился в умные размышления о судьбах человечестве.
«Что-то я устал», — решил я и заметил, что Рей внимательно на меня смотрит.
— Аянами? — «Забавно, неужели я различаю, когда она хочет о чем-то спросить?»
— Я убирала в кладовке…
«Копалась в твоих вещах», — перевела паранойя.
— …и обнаружила там скрипку. Вы играете?
Скрипка. Мне наняли учителя, я ходил на занятия, но слушать мальчика никто не хотел: то нет никого, то заняты все, то устали. Я играл только огромному пустому дому, и мне это когда-то приносило болезненное удовольствие — ни души вокруг, много традиционных японских вещей, и мелодия скрипки, что скользит из-под смычка. Мне всегда нравились именно те звуки и фразы, которые оставляли впечатление скольжения.
— Да, я играл когда-то. А где она?
— Я оставила ее на месте.
Я уже встал было, а потом сообразил, что мне пришла в голову идея вспоминать свое мастерство перед синтетиком. Которая эту всю «скользящую» хрень раскладывает на составляющие звуки и анализирует как гребаное уравнение.
А еще — если бы Аянами мне не напомнила, я бы даже не знал, что у меня до сих пор есть скрипка.
— Гм. Ладно, идем ужинать.
— Да.
— И это… Ты переоденься, что ли.
— Переодеться?
 
Во-первых, что это я ляпнул, а во-вторых, проклятье, я что, краснею? Тебе сколько лет, милый, а?
— Да, переоденься, — сказал я твердо. — Халат — это не очень удобно.
— Хорошо. Что я могу одеть?
А ведь это интересно. Что если вернуть ей вопрос чуть по-другому?
— Что бы ты сама выбрала?
Аянами остановилась у стола, внимательно меня изучая, и не спешила садиться. Я с делано беззаботным видом открыл холодильник, но, в свою очередь, глаз с нее тоже не спускал. Интересно же, каков будет осмысленный выбор. Однозначно не «все равно».