Давай никогда не встретимся (СИ)

– Проходите. Чем обязана?
Я вошёл в скромную, но чистую комнатку, освещаемую одной единственной лампой. Вслед за женщиной сел к поцарапанному столу и наблюдал, как она суетливо делает мне чай. Признаться, что вовсе не хотел бы что-то пить в этом месте, не решился.
– Спасибо, – поблагодарил я, когда кружка опустилась передо мной на стол.
Обхватил её руками, греясь, но не отпивая. Прищурился, чувствуя подступающий изнутри азарт.
– Госпожа Болейн, послушайте меня – это важно. Отец сказал мне, что в ранние годы я говорил много чего странного, понятного лишь мне самому. Вы тоже становились свидетелем этого лепета. Я очень прошу Вас вспомнить, что именно Вы слышали.
Бывшая няня долго, почти укоризненно посмотрела на меня. Помолчала. Отвела взгляд. Я уже и сам не знал, чего ожидать, когда она наконец заговорила, роняя слова тихим, слабым голосом.
– Я и сама тогда не поняла, что Вы имели в виду. Было так странно и жутко, что я уволилась. Сейчас это кажется мне простой детской болтовней, но тогда всё звучало поистине пугающе.
Она замолчала. После нескольких секунд наверняка печальных воспоминаний госпожа Болейн продолжила.
– Вы лепетали всегда одно и то же: что родились слишком рано. Что принц – да, по-моему Вы называли его так – опаздывает. Ещё не родился. При этих словах Вы всегда начинали плакать.
Я замер, разом перестав её слышать. Что-то давно и прочно забытое зашевелилось в мыслях. Я будто бы разом ослеп и оглох. Сначала почувствовал себя диким зверем, потом тираном, потом преступником… Точнее преступницей. В голове слабо промелькнуло понимание. Значит, в этот раз я был свободен, на определённое время, но всё же. Свободен от опасности, внезапной смертности и несчастных случаев. И из-за такого счастливого события вечно чувствовал себя ущербным? Что за глупый ребёнок!
– Так что я даже думала, что Вы какой-то одержимый, – закончила госпожа Болейн и с тревогой посмотрела на меня.
Я медленно кивнул.
– Спасибо за рассказ. Большое спасибо. А теперь я, пожалуй, пойду.
– Но Вы даже не отпили чая, – слабо возразила няня. Казалось, она чувствовала себя виноватой. – Я сама смешивала, ромашка с жасмином.
– Простите, тороплюсь на занятие музыкой. – Часы на уличной башне словно нарочно пробили десять. – Прощайте, госпожа.
– Прощайте, – растерянно ответила женщина.
Она проводила меня до двери и выпустила на лестницу. Я поспешил вниз по обшарпанным ступеням, напряжённо пытаясь ухватить мысли за хвост. Даже сейчас я не вполне понимал, что это за опасность такая, которая не угрожала мне в этот раз, но по которой я столь отчаянно скучал. Погружённый в размышления, я не сразу обратил внимание на шум снаружи. С улицы доносились крики. Только когда к возгласам примешались несколько выстрелов, я очнулся. Нахмурился. Что там такое происходило? Испытывая волнение, осторожно толкнул дверь, выглядывая из подъезда. Громкие, злые голоса ворвались в мои уши, и я вздрогнул.
По улице тёк поток вооружённых людей. Переступая по валяющемуся под ногами мусору, они напирали на здание музея, потрясая палками. Некоторые раздобыли пистолеты и теперь обстреливали стёкла здания. Полицейские пытались усмирить или хотя бы запугать толпу, но их было слишком мало. Они явно не справлялись.
Не задумываясь о том, что делаю, я вышел на улицу. Дверь хлопнула за моей спиной. Откуда-то со стороны послышался перепуганный голос, выкрикивающий моё имя, и я увидел стоящего на той стороне дороги кучера. Он размахивал руками, пытаясь привлечь моё внимание. Ох, как он сейчас должен был жалеть, что повёз меня сюда! Усмехнувшись уголком рта, я шагнул прямо в центр беспокойной массы. Какое совпадение, что движение началось именно сейчас, когда я оказался здесь. Разве не так всегда у меня происходило? Сплошные совпадения. Послышались новые выстрелы – полиция стреляла по толпе. Перепуганный кучер ринулся навстречу, расталкивая людей и продираясь ко мне. Я не обратил на это никакого внимания. Мне неожиданно стало всё равно. Подогреваемый этим равнодушием, я протискивался всё ближе и ближе к музею и стрельбе.
 
Послышался очередной выстрел, и я неожиданно почувствовал, что падаю. Земля больно ударила по спине, и я потерял сознание. Мир погрузился в вязкий безжизненный мрак.
Казалось, прошла вечность, прежде чем темнота перед глазами начала рассеиваться, а мысли – вновь воспринимать окружающий мир. В себя приходил тяжело, болезненно и неохотно. Сложно сказать, сколько прошло времени прежде, чем окончательно очнулся. Я был дома; над моей кроватью хлопотала няня – не госпожа Болейн, а другая, нынешняя. Мать сидела в сторонке. Столкнувшись с моим мутным взглядом, она вскочила с кресла и приблизилась к постели.
– Сынок, ты как? Хорошо себя чувствуешь?
Я прикоснулся рукой к чуть побаливающей голове и поморщился. Мысли мешались в полную кашу. Приподнялся на локтях, осмотрел слишком резкую, непривычную взгляду комнату и неожиданно спросил:
– Я что, жив?
Мать испуганно ахнула.
– Конечно! Я не хочу даже предполагать иного!
– Ну почему же, он вполне мог погибнуть, – послышался сухой голос отца.
Развернувшись, я увидел его, стоящего у двери со скрещенными на груди руками.
– Когда ты застрял в толпе, – продолжил отец, – полицейский выстрелил в идущего впереди бунтаря. Ты бы мог пострадать, но обошлось – пуля даже не задела. Раненый упал, зацепил тебя, и ты потерял сознание от удара о мостовую. Не затоптали благодаря тому, что бедняга прикрыл тебя своим телом. Можно сказать, спасся чудом.
Чудом? Это показалось мне одновременно странным и естественным, словно я чувствовал, что моё время ещё не вышло. Что не выполнено то, ради чего родился. Покачав головой, медленно спустил ноги с кровати. Поднял требовательный взгляд на мать.
– Сколько времени я здесь лежу?
Та развела руками.
– Пару часов, не больше. Можешь встать?
Кивнув, я поднялся и подошёл к выходящему на проспект окну. Простиравшаяся передо мной улица казалось спокойной и даже умиротворённой. Словно не было никаких волнений, не громили далеко отсюда разгневанные люди правительственные здания и не убивали друг друга из пистолетов. Прислонившись лбом к холодному стеклу, я зачем-то проследил взглядом за идущей по мостовой в
компанией студентов. Хохоча, те скрылись за поворотом. Мы остались одни: я и пустая улица.
– Я заглянул к маэстро, чтобы извиниться за твоё отсутствие, – послышался сзади голос отца. – И мастер передал тебе приглашение. Он хочет, чтобы ты отправился вместе с ним в гастроли. Если проявишь себя с лучшей стороны, то это будет твоё первое выступление. Дебют в роли композитора.
Я замер. Прищурился, внимательно разглядывая противоположный дом, на который невольно упал взгляд. Предложение вызвало никогда ещё ранее не испытываемый мною интерес. Хоть воспоминания, разбуженные разговором с няней, стёрлись будто по волшебству, в душе они оставили странный не проходящий след. Хотелось то ли бежать прочь от этого города и самого себя, то ли сполна насладиться жизнью, которая мне открывалась. Я круто развернулся к отцу и улыбнулся со всей нетерпеливой уверенностью, которую испытывал.
– Я поеду. Когда маэстро отправляется?
Мать взволнованно взглянула на меня. Отец приподнял брови, но ответил:
– Послезавтра.
– Хорошо. – Я сложил руки на груди. – В таком случае прикажите, чтобы собрали вещи. Послезавтра я отбываю.
Возможно, расставание с семьёй и городом, в котором родился и вырос, должно было тронуть меня, но на удивление я ничего не чувствовал. Спустя день мы с маэстро сели в поезд и отбыли навстречу новой жизни.
Всё это случилось так давно, что если б не письма и детские фотографии, я счёл это длинным, подробным сном.
– Маэстро, скажите, почему одиннадцать лет назад Вы, никогда ранее не стремившийся войти в сферу музыки, вдруг отправились в своё первое турне?
Я взглянул на молодую журналистку, стоявшую рядом со мной и, как палец на курке, державшую наготове блокнот и ручку. Её фотограф наставлял на меня громадный объектив камеры.