Ох и трудная это забота – из берлоги тянуть бегемота. Книга 2 (СИ)
Следующее несоответствие вот оно, в последней строке четверостишья. Не было на лодках радиотелеграфных станций, тем более не было антенн, а при необходимости установки аппаратов, антенны предполагалось растягивать вручную после каждого всплытия. Мысль, что господин Зверев, прочитав федотовскую фантазию, сумеет столь точно облечь данное обстоятельство в рифму, Иван Николаевич отмел. Вывод напрашивался неожиданный — эти стихи были написаны для слушателей не понаслышке знающих о подводных крейсерах.
«Для других слушателей? Допустим, но тогда эта парочка должна отличаться от нас и что у них общее? — Иван и сам не заметил, что объединил обоих переселенцев в единое целое. — А общее у них манера поведения. Нет в них чинопочитания, и примеров тому легион. Отсюда нелепая ссора Федотова с Беклемишевым — Федотов явно не осознавал естественного превосходства дворянина и морского офицера. Отсюда идиотский розыгрыш командира подводного крейсера в фильме. За такое в любом флоте грозило наказание вплоть до судебного преследования, а автору фильма такое и в голову не пришло».
Окажись на месте Ивана Николаевича обычный инженер, он наверняка помчался бы к «виновникам» выяснять: «Что, черт побери, происходит? Откуда вы на нашу голову взялись и что вам надо?»
Бубнов, в отличии от «простого смертного», был человеком властным. В противном случае не сидел бы он в кресле главного чертежника Балтийского завода. Торопиться он не собирался, как и болтать на каждом углу, тем более, что один раз он уже перед Федотовым обмишурился. Никуда его визави не денутся и времени отточить свои подозрения у него достаточно, но первым делом надо поторопить проверку с погружением торпед.
Глава 14
Февральские посиделки стали традицией
1907 г. Февраль — начало июля
К февралю 1907-го года события Первой Русской революции кое-где еще погромыхивали, но в целом сопротивление восставших было сломлено. А что в итоге? Стоило ли бунтовать?
Стоило! По большому счету итоги были грандиозные.
В октябре пятого года Российская Империя наконец-то обзавелась своей собственной конституций и парламентом. Парламентом куцым, с совещательным голосом, но избираемым российским народом, а не назначаемым сверху и не являющимся продолжением шаловливых ручонок хозяина земли русской.
Впервые появились демократические свободы. Политические партии поимели возможность орать о себе на каждом углу, и ни одна собака не могла цензурировать эти вопли. Свобода печати, однако! И ведь завопили и досталось не только «прогнившему царскому», но и «собратьям по оружию» из тех, кто хоть на йоту видел развитие процесса иначе.
Пролетариат получил право на профсоюзы. Забастовки отныне не являлись уголовным деянием, а перетекли, как сформулировали столетие спустя, в категорию взаимоотношений хозяйствующих субъектов и наемных работников.
Крестьян приравняли к виду Homo Sapiens. У них появилось право на перемещение, учебу и поступление на службу. Ого!
Основным бенефициарием стала буржуазия — право на участие в политической жизни сильнее любого наркотика, и она его получила. Ох, не напрасно она проплачивала весь этот шурум-бурум, не напрасно. А касательно воплей о предательстве буржуазией дела рабочего класса, то кто сказал, что она боролась не за себя любимых? Что за бред, и вообще, с каких это пор выгодополучатель должен с кем-то делиться? Извините, но такого в природе не бывает, зато процесс борьбы не остановился, и лозунг о предательстве являлся естественным продолжением вечной схватки.
Был и иной взгляд на события — самым искренним, самым последовательным борцам за свободу конституция казалась куцей, а дума бесправной. Ага, таким что ни дай — им все мало.
С другой стороны, что такое совещательный голос? Да ничего! Одобрила дума решение совета министров — отлично, возьми с полки пирожок. Не одобрила, так ведь что с нее, сирой, взять, не понимат она, однако.
Аналогично со свободой слова и печати.
В итоге, по мнению неистовых сторонников абсолютной свободы, преград на пути реализации этих прав наворотили столько, что иная засека против нашествия Батыя выглядела натоптанным трактом.
Не лучше оказалось положение и с избранием «слуг народа». Правительство шло на любые ухищрения, чтобы провести в думу своих людей, но получалось «не очень». Ну, как «не очень», кое-какие успехи были. После роспуска первой думы часть бывших думцев навсегда дристнула из России. Правое крыло второй думы увеличилось, но в целом она осталась левой, и с двадцатого февраля самозабвенно кинулась обличать правительство во всех смертных грехах.
Столкнувшись с этой чумой, господин Столыпин еще в 1906-ом году пытался протащить изменение избирательного права, но на нарушение основных законов совет министров не согласился, и новый избирательный закон был принят лишь к средине 1907-го года.
Понять царских «приспешников» можно. Правительство решало управленческие задачи. Хорошо ли, плохо ли, но действовало исходя из реальных возможностей, а тут на тебя ежедневно обрушивается ушат помоев. Кому такое понравится, тем более что требования думцев зачастую выходили за рамки разумного.
Как бы там ни было, но в оценке происходящего правы оказались и критики, и одобрямщики, а истина, как водится, пролегла где-то посредине.
Тем, кому волею всевышнего было предписано бороться, боролись. Сверкая лысым черепом кадет Федор Александрович Головин, с 20-го февраля взялся руководить второй государственной думой, а самые хитро-мудрые воспользовались открывшимися возможностями. Пока, значит, не отработала реакция и не захлопнулось окно халявы.
В итоге на нижней ступеньке политического подиума России нарисовалась новая политическая партия — Социалистическая партия Народов России, сокращенно СПНР. В думу она, конечно, не попала, но появилась, а это главное. Не забыли переселенцы и о партийной прессе, ибо что же это за партия без своего рупора. Без рупора нам не жить.
* * *
Революцию можно сравнить с лесным пожаром в средней полосе. Жар в торфяниках тлеет годами. В таком лесу собирают грибы. Некоторые бросают спички. Кое-кто по неосторожности оставляет не затушенным костер, злоумышленники пытаются намеренно поджечь лес, однако пожара не случается. Все будто копится, но вот наступила засуха и в какой-то миг к небу взвиваются струи огня, пожирая сотни гектаров леса.
Свою спичку в пожар будущей революции бросили и переселенцы, а докатилось это до Федотова весьма оригинальным образом:
— А мы его дамочкой.
— А мы ее козырем, и извольте примерить погончики, — Вадим Петрович с победным видом выложил на стол две шестерки.
— Мастак вы, господин коллежский асессор, жаль, что отказались перейти в наше товарищество.
— Так и вы, Борис Степанович, бережете наши добрые отношения. Я отказался идти к вам на службу, вы не согласились взять в жены Маргариту Михайловну. Между нами говоря, и правильно сделали. Племянница моя, женщина выше всяких похвал, но скучно вам с ней было бы. Да-с, скучно.
Произнося это, Вадим Петрович встал из-за карточного столика с резными ножками и, открыв створки книжного шкафа, извлек изрядно потертую брошюру:
— Рекомендую, любопытный, знаете ли, подходец.
Перед Федотовым легло зверевское творение: «Может ли власть поделиться властью?»
С Хмельницким переселенец познакомился полтора года тому назад на «тайной сходке» либеральных балаболов, проходившей на квартире адвоката Черновского. Бориса туда привела Катерина. В тот вечер «чилиец» самозабвенно нес ахинею о Рудольфо Фиерро. Публика реагировала стандартно. Внимание привлек единственный ироничный взгляд. Знакомство с Вадимом Петровичем переросло в добрую дружбу.
За картишками короталось время, обсуждались новые спектакли, книги и, конечно, политические события. Федотову отчаянно повезло — Хмельницкий мало того что был бескомпромиссным конформистом, так еще в молодости он увлекался немецкой философией и марксизмом. Слушая федотовские измышления, он частенько не мог удержаться от хохота: