Ох и трудная это забота – из берлоги тянуть бегемота. Книга 2 (СИ)

Ни каких конкретных планов по взятию власти Федотов и близко не вынашивал, но и не готовится к предстоящим событиям было бы недальновидно. В этом смысле моторы были техническим проектом, обреченном на финансовый успех. С другой стороны, не прихватизировать в предстоящей неразберихе несколько броневиков, было бы верхом бестактности.
Иначе дело обстояло с создание партии. Используя этот инструмент можно лоббировать свои коммерческие интересы, но с тем же успехом можно продвигать политические воззрения, знать бы только, чем капать на мозг обывателю.
— Завидую Ильичу. Был монархистом, а сошелся с местными либералами и перековался в борца с опостылевшим режимом! — Борис пыхнул ароматным дымком, — Он, блин, теперь идейный сторонник буржуазной республики. Усраться можно. Кстати, помнишь, что эти козлы наворотили с марта по октябрь семнадцатого?
Кое-что Дима помнил, но по большей части выжал из воспоминаний Бориса с Мишениным. Мягко говоря, картинка получилась не радостная.
Для начала пришедшие к власти либералы освободили всех политзеков. Этого им показалось мало и для вящего удовольствия они скости сроки уголовникам. В результате девяносто тысяч «птенцов Керенского» вдумчиво приступили к работе по профессии.
А еще Борис с Мишениным помнили о каком-то приказе?1, предусматривающий выборы солдатских комитетов и передачу под их контроль оружия. В сумме с отменой военно-полевых судов и запретом на смертную казнь ребята-демократы поставили на армии большой и жирный крест.
Одно радовало Дмитрия Павловича — в марте семнадцатого временные обозвали полицаев ментами. Не то, чтобы Димон любил ментовскую братию, но привычное название грело душу.
— Ну, хорошо, — продолжил Федотов, — пусть в марте к власти пришли дурные либероиды. А каковы здешние большевики? Ты знаешь, чем больше я с ними общаюсь, тем отчетливее вижу тех же либеров, только круче и с уклоном в коммунизм.
Борис конечно передергивал, но это был не первый разговор, и Зверев не стал отвлекаться.
— Переколошматить и тех, и других? — сомнение в вопросе сочилось изо всех щелей.
— Утопия почище Мора. Самое поганое, что все революционеры по-своему правы.
— Подводишь, что пора рвать когти, тогда зачем «своя» партия?
— Да есть одна мыслишка.
К идее создания партии Федотов подошел месяц назад. Пытаясь найти выход из исторического тупика, он искал рычаги воздействия на систему, дабы хоть немного отредактировать самый неприятный сценарий. Отменить идею социального равенства было невозможно в принципе, к тому же противоречило внутренним установкам. Укрепить самодержавие — те же вилы, только в профиль.
Прикидывал и так, и эдак, но везде торчала задница. Сменившие Николашку демократы продемонстрировали свой либерализм до полного развала государственности. Большевики показали аналогичную прыть, правда, по-своему, зато в гражданской войне взяли верх. Значит с ними не все так безнадежно, но дури марксистского толка все одно было выше крыши.
Парадокс заключался в том, что будучи сторонником идей социальной справедливости, Федотов ничего дурного ни в либеральной, ни тем более в коммунистической идеях не видел. Вот только носители этих теорий исходили из наивной веры в доброго и разумного человека. Хомо сапиенс изначально являлся существом стадным, т. е. социальным. Это подразумевало и заботу друг о друге, и безудержную потребность в доминировании. Добрые и разумные среди хомиков, конечно же, встречались, но их количества едва хватало, чтобы плодить и поддерживать подобные теории, отсюда при реализации их замыслов получалось — «как всегда».
Выходило, что с избранного пути в принципе не свернуть. Некоторая надежда мелькнула совсем недавно, а ее предыстория относилась к событиям годичной давности, когда в словесной баталии Мишенин выдал сакраментальное: «Революция пожирает своих детей»! Ага, сказал, начетчик хренов. Фразу эту, кто только не повторял, но недавно, после общения с местными радикалами, Борис невольно задался вопросом — что заставило Иосифа Виссарионовича уничтожить ленинскую гвардию, сиречь самых последовательных марксистов и борцов с царским режимом?
 
За ответом далеко ходить не пришлось: эти неукротимые личности были перед глазами и кроме ненависти к режиму они ни на что иное способны не были. По сути дела, перед Сталиным встал вопрос — или он «пожирает детей революции», или они окончательно добивают государство.
Тогда же Федотов припомнил «деточек» революции конца XX века. Отодвинутые от кормушки они люто ненавидели и прежнюю власть, и «отодвигателей». К ним Федотов отнес Борю Немцова и драпанувшего из России телеведущего Женьку Киселева, а чуток позже припомнил министерскую тетку со странной фамилией то ли Хаканда, то ли что-то совсем неприличное.
Получалось, что в какие бы одежды не рядились настоящие, стопроцентные революционеры (демократические или коммунистические), кроме ненависти к своей стране они ничем не блистали. Не все, конечно, но по-настоящему упертые были невменяемы по самые гланды.
Тогда-то и зародилась у Бориса бредовая мысль ускорить процесс «пожирания детишек». Что будет, если после увольнения с работы товарища Романова, быстренько подсобить большевикам с прочими эсерами взять власть, попутно переколошматив самых одиозных революционеров и их противников? Доподлинного ответа на этот вопрос Борис не знал, но справедливо предполагал, что хуже точно не будет, ибо накал противостояния будет снижен. В минусах была потеря нескольких тысяч, а может даже десятков тысяч образованных людей. Для России этакое безобразие, конечно, болезненно, но, во-первых, со стороны левых в числе жертв в основном окажутся «литераторы», которых в стране явное перепроизводство, а, во-вторых, гражданская война и разруха обойдутся в тысячи раз дороже.
Естественным образом возникла идея подготовить к этому общественное мнение. Не уподобляться же большевикам, рискнувшим разом отменить основополагающие принципы мироустройства. Разрыва функций нам не надо, ибо чревато. Разумнее всего охмурение прокатывало через «подрывную литературу», срывающую маски со звериных рож демократов всех времен и народов. Нельзя было забывать и о умопомрачительной тупости самодержавия, а то, не дай бог, возбужденный народишко кинется громить только кадетов с эсерами и большевиками, а это несправедливо. Если уж мочить, то всех поровну.
— Такого экстрима нам, Димон, не надо, а легальная партия как бы сама собой напросилась. На нее придется раскошелиться, а пару подпольных нарисуем на бумаге. Для массовки. Посадим троих пейсателей и станут они оповещать матушку Россию о проведенных съездах и пленумах, освещать фракционную борьбу и прочее туды-сюды. Для солидности опубликуем отчеты о расходовании очень неслабых средств, чай не жмоты. Опять же катком прокатимся по европейской социал-демократии и героическому тевтонскому духу. Сам пару статеек напишу, — раздухарился Старый. Одним словом, оттянемся по-полной.
— Уу-у-у, ну и вой поднимется! — от восторга Димон не заметил, как завыл голодным волком, на что тут же откликнулся соседский Трезор.
— Ага, заодно и Гитлера замочим, ибо не хрен в бункере травиться.
— Старый, предлагаю за РКП!
— Рабоче-крестьянская партия? — догадался Федотов. — Между прочим, неплохо звучит. Поддерживаю. За союз рабочих и крестьян!
Посуда традиционно встретилась в пространстве между двумя подвыпившими чудаками из другой эпохи, после чего оба увлеченно оприходовали подогретое в громадной сковороде фирменное блюдо мадам Мишениной.
— Ты так и не сказал зачем нам моторы, — пережевывая ароматную баранину, Димон не упустил главную мысль.
— Для поддержки штанов.
Прозвучало весомо и как бы даже закончено, но зная пристрастия поддатого Старого к позерству, Димон терпеливо ждал продолжения, которое не заставило себя ждать.
— Если сейчас взяться за разработку двигуна, то к шестнадцатому году что-то дельное сварганим. В итоге заработаем хорошие деньги. Это раз! — Борис зажал мизинец левой руки. — К тому времени пробьем заказ на артиллерийские тягачи и в нужный момент поставим на них башни, о которых заранее ни одна душа знать не будет. Это два! — Борис зажал второй палец, — В итоге, в час «Ч» твои бойцы сядут на десяток колесных танков и на сотню БТР-ров. Это три!