Проданная (СИ)

Квинт не выдержал, забрал ребенка и передал няньке — вальдорке с огромными ручищами, которые попросту заменяли Грату кровать.
— Хватит, пойдем. Вечером налюбуешься!
Теперь снова вернулось беспокойство. Впрочем, беспокойство — слишком мягкое слово. Меня накрывала паника. И успокоительные капли, кажется, не помогали…
Не помню, как села в корвет, не помню полет. Я всю дорогу сжимала ладонь Квинта, впивалась ногтями, а он терпел. Ему не понять. Как, к счастью, будет не понять и нашему сыну. Он уже часть этого общества. И сегодня оно примет его с повеления Императора. И плевать, что станут говорить у меня за спиной. Плевать! Квинт хотел, чтобы я была непробиваемой — и я буду. Ради сына. Чтобы ему никогда не пришлось стыдиться своей недостаточно родовитой матери.
Исполинский белый дворец я успела увидеть лишь мельком. Он исходил на солнце сиянием, почти как точки на голове Гаар. Корвет нырнул в парковочный рукав. Я невольно прильнула к стеклу: обычная парковка была украшена, как дворцовая зала. Квинт шлепнул меня по коленке:
— Парадный подъезд. Закрой рот и сделай вид, что ты ничему не удивляешься. Ничему. Все видела, и все надоело.
Я кивнула, но гораздо легче было пообещать, чем сделать. Если наш дворец казался мне пределом имперской роскоши, то в сравнении с императорским дворцом мерк и уменьшался. Я никогда в жизни не видела таких колоссальных объемов. Но я старалась выполнить обещание — не глазеть. Выпрямилась, задрала голову. Я хотела, чтобы Квинт не стыдился меня.
Мы шли дворцовой колоннадой, позади семенила Гаар, которой были поручены три няньки Грата. Проходящие мимо кланялись, увидев Квинта, но он даже не поворачивался, будто их не было. Мне казалось, он даже не смотрел. Я следовала его примеру, но это было очень не просто. Этот дворец был полон высокородными под завязку.
К счастью, нас проводили в отдельные покои, в которых няньки могли спокойно заниматься ребенком. Я хотела взять Грата, чтобы успокоиться, увидеть улыбку, но Квинт одернул меня:
— Не смей, мы не дома.
Сплошное мучение. Высокородная мать не могла взять на руки высокородного сына, потому что для этого существовали няньки! Квинт подошел сзади, положил руки мне на плечи:
— Терпи, дорогая. Дома сделаешь так, как хочешь.
В двери вошел императорский гвардеец с красной перевязью, церемонно поклонился Квинту:
— Ваше сиятельство, императрица Лавиния желает видеть ее сиятельство.
Внутри все затряслось. Забыв обо всем, я с испугом посмотрела на Квинта:
— Лавиния? Кто это? Ведь императрицу зовут…
Он поспешно склонился к моему уху:
— … мать Императора.
Я все равно ничего не понимала.
— Так положено? Ты не говорил. Я не знаю…
Он сжал пальцы на моих плечах:
— Просто иди. И не теряй лицо.
Квинт подтолкнул меня вперед, и мне ничего не оставалось, кроме как последовать за гвардейцем.
Мы петляли узкими коридорами, а я невольно думала о том, сколько потайных ходов и комнат скрывалось в этом огромном дворце? Мы остановились перед дверью, гвардеец открыл передо мной створку:
— Прошу, ваше сиятельство.
В комнате было сумрачно. Приоткрытые темные портьеры на исполинских окнах. Пахло тонкими духами. Я замерла на пороге, оглядываясь. Но, казалось, здесь было совершенно пусто.
— Приветствую вас, госпожа Мателлин.
Я вздрогнула, повернулась на голос. В мягком кресле у резной ширмы сидела очень пожилая женщина в черном. Если не сказать старуха. Я поспешно поклонилась так, как учили меня Квинт и Донсон Фальк. Эти упражнения едва не стоили мне спины. Императрица Лавиния сделала жест рукой, позволяя мне разогнуться:
— Вы можете подойти, моя дорогая.
Я точно знала, что императрице полагалось целовать руку. Но той, другой… К счастью, Лавиния облегчила мои муки и сама протянула руку. Я подошла, коснулась губами сухих белых пальцев, почтительно отстранилась на шаг. Я проклинала себя за то, что так открыто рассматривала старую высокородную, но ничего не могла поделать. Сухая, прямая, тонкая, со снежной шапкой высокой прически. Жухлая кожа обтягивала красивый череп, совсем как у Вария. Императрица Лавиния даже сейчас была красива. Я могла прекрасно увидеть это, хоть тень от ширмы и скрывала верхнюю половину ее лица. Я пыталась вообразить, какой она могла быть в молодости, и представляла просто необыкновенную красавицу. Она была в трауре, без единого украшения. Императрица всегда надевала траур, когда умирал ее император, и носила его до конца жизни.
 
Лавиния взяла с маленького столика золоченый лорнет, поднесла к глазам:
— Ну же, дайте посмотреть на вас.
Она тепло улыбнулась, подалась вперед, и мне почему-то стало спокойнее. Сама не знаю, почему. Она располагала к себе так, что казалось, будто я знала ее давным-давно. Но Квинт настаивал, чтобы я была очень осторожной во дворце. Не позволяла себя обмануть. Здесь нет друзей.
Я стояла, позволяя разглядывать себя. Впрочем, я слишком недавно отвыкла от того, что меня разглядывают. Это было почти привычно. Наконец, императрица отложила лорнет:
— Вы очень красивы, дорогая. Очень красивы.
Я склонила голову:
— Благодарю, ваше величество. Большая честь услышать от вас похвалу.
Кажется, ей понравились мои слова. Она даже приосанилась:
— Прекрасно. Просто прекрасно. Знаете, моя дорогая, о вас слишком давно говорят. А в последние дни — особенно. Древним старухам простительно любопытство. Я уже давно не посещаю церемоний.
Я промолчала. Что я могла ответить? Возразить, что она не старуха?
— Сегодня великий день — запомните его, милая. И никогда не забывайте. — Она кивнула, будто сама себе: — Рано или поздно все встает на места. Значит, все было правильно. — Она вновь посмотрела на меня, поджала губы: — И никогда не склоняйте головы. Никогда. Вы поняли меня?
Мне оставалось лишь выпрямиться:
— Да, ваше величество.
Лавиния снова кивнула:
— Я буду рада, если вы на днях навестите меня вместе с вашим высокородным сыном. Без всей этой суматохи. Я люблю детей. Детьми никогда нельзя пренебрегать. Каждый ребенок — это чудо. Это целый мир.
— Как пожелаете, ваше величество. Мы обязательно будем.
Императрица подалась вперед, солнечный луч, бивший сквозь узорную решетку на мгновение осветил ее лицо, и глаза мелькнули сиреневым. Или показалось? Я слишком нервничала в последние дни. Я замерла, стараясь вглядеться, но Лавиния вновь откинулась на спинку кресла, укрываясь в тени:
— Я не посмею больше вас задерживать, госпожа Мателлин. Вас все ждут. Ступайте и помните, что императорский дом благоволит вашей семье.
Я поклонилась и вышла за дверь. Не глядя, следовала за гвардейцем. Я сама не понимала, что ощущала. Уже не было тревоги, волнения. Меня охватило необъяснимое чувство, которое я не сумела бы описать. И я почему-то знала, что слова, сказанные старой императрицей, должны остаться только между нами. Как большая тайна.
Я вернулась в комнату, Квинт дергался, как на иголках:
— Наконец-то! Нас ждут.
Мы пошли за гвардейцами чередой очередных коридоров, остановились перед дверями с императорским гербом. Нянька, наконец, передала мне ребенка, как было положено для церемонии. Грат не спал, разулыбался на моих руках. А я снова вглядывалась в его огромные глаза — сейчас мне это казалось особенно важным. Я отчетливо различала сиреневые блики, кто бы что мне не говорил.
Квинт сжал мой локоть, ободряя. Едва заметно кивнул. Я кивнула в ответ.
Двери открылись, и я услышала сильный голос распорядителя:
— Высокородный Квинт Мателлин, высокородная Лелия Мателлин, высокородный Грат Мателлин, обретающий имя.
Конец