Проданная (СИ)

Кажется, ему нравились мои волосы. Мне очень хотелось так думать. Пальцы неустанно перебирали пряди. А мне хотелось дотронуться до его волос, прямых и черных, как ночь, разлившаяся за стенами этого дома. Но я не смела. Цепенела, сердце пропускало удары, во рту пересохло. Мною овладела уже знакомая истома, которая охватила тогда, в мареве купальни. Гипнотический морок. Ни на что не похожая ломота. Я едва стояла. Тело жаждало касаний. Больше того — требовало, отзывалось тяжестью и томительной пульсацией между ног. Оно умоляло.
Широкие горячие ладони легли мне на плечи. Тяжелые, словно камень. Скользнули, сбрасывая широкие лямки серого платья, оголяя грудь. Соски затвердели до боли. И я едва сдержала стон, когда их коснулись подушечки больших пальцев. Будто кольнуло разрядом тока, и отголосок удара разливался волной. Руки Квинта опустились ниже, нащупали пояс. Зеленая ткань упала к моим ногам поверх серой, оставляя меня совершенно нагой в мутных цветных бликах.
Я увидела его резкое лицо, ставшее в полутьме графичной светотенью, совсем близко. Пальцы коснулись моего подбородка, губы коснулись губ. Легко, дразня. А меня раздирало желание самой податься навстречу, целовать так, чтобы не оставалось воздуха. Но я не смела. Почувствовала на своей обнаженной спине обжигающую ладонь, которая прижала меня к прохладному черному шелку его одежд. Горячий язык скользнул мне в рот, и ноги подкосились. Если бы не сильные руки — я бы рухнула на мягкий аассинский ковер.
Квинт отстранился, сбросил с плеч мантию, опустил руки:
— Жилет, — голос будто вибрировал.
Я принялась разматывать пояс, но пальцы не слушались. А он терпел. Лишь смотрел с высоты своего роста, наблюдая за моей неловкостью с плохо скрываемым удовольствием. Впрочем, к чему ему было что-то скрывать. Наконец, я справилась с многометровым куском ткани, бросила к ногам. Взялась за полы распашного жилета и замерла, ожидая разрешения. Мателлин кивнул.
Я пользовалась моментом, чтобы коснуться его груди. Ладони скользили по тонкой рубашке, под которой скрывался изумительный рисунок. И чудовищный шрам. Когда жилет тоже оказался на полу, Квинт развернул меня спиной, перебросил волосы через плечо. Я почувствовала губы на своей шее, пальцы оглаживали живот, сжимали грудь, потом нырнули вниз, и от этого касания я вздрогнула, замерла на вдохе, прислушиваясь к ощущениям. Я горела от стыда, но ни за что бы не хотела, чтобы это прекратилось. Горячее дыхание обожгло ухо, зубы ощутимо прикусили мочку:
— Ты вся мокрая.
А я лишь откидывала голову и слушала свое шумное дыхание. Пальцы ускорились, вырывая меня из реальности. Я совсем забылась, завела руку за его шею, перебирала водопад мягких густых волос. Выгнулась, ловя ртом воздух, когда наслаждение стало совсем невыносимым. С губ сорвался тихий стон.
Он убрал руки, отстранился. Я не решалась повернуться без позволения. Слушала лишь шелест ткани. Видела свое мутное бледное отражение в оконном стекле на фоне ночи. Мне не верилось, что эта тонкая белая фигура — я. Здесь, а не на другой половине этого дворца.
Я едва не вскрикнула от неожиданности, когда Мателлин в мгновение ока перевернул меня на черные простыни и накрыл тяжестью своего тела. Тут же поднялся на вытянутых руках, уменьшая вес. Серьга с империалами упала мне на грудь и обжигала холодом. Он снял ее и швырнул тут же, на простыни, как ничего не стоящую безделицу. Теперь я видела черный рисунок на гладкой груди и не могла оторвать глаз. Подняла руку и едва узнала собственный голос. Севший, слабый.
— Можно?
Он лишь кивнул.
Все плыло в море касаний, поцелуев, ощущений, которые казались прежде невозможными, несуществующими. А я все не верила. Все время будто порывалась проснуться и обнаружить себя во дворцовой тюрьме или в трюме очередного работорговца.
Отрезвило лишь легкое неприятное давление между согнутых ног. Надо мной склонилось сосредоточенное лицо. Кончик обжигающего языка коснулся скулы, прочертил дорожку до уха:
— Будет больно. Можешь держаться за меня.
 
Казалось, Квинт сожалел.
Я лишь нервно кивнула, коснулась его плеч, чувствуя каменные мышцы. Да, я знала про боль, слышала десятки чужих историй. Разных историй. Какие-то холодили кровь, какие-то вызывали лишь смех и недоумение. Но я инстинктивно чувствовала, что легко не отделаюсь. Не хотела даже смотреть, какого размера то, что упирается в меня. Лишь нервно кивнула несколько раз, облизала губы, умирая от страха. И зажмурилась, чувствуя, как боль нарастает, будто вползает. Не просто боль. Дерущая, разрывающая. Вместо того, чтобы держаться, я сцепила зубы, пыталась оттолкнуться или оттолкнуть, уже не разбирая, кто передо мной. Лишь бы прекратить. Но это была борьба легкого мотылька с каменной стеной.
Когда стало совсем невыносимо, все замерло. Я открыла глаза, вновь увидела нависшее надо мной сосредоточенное лицо. Черные волосы падали мне на грудь шелковым покрывалом. Губы легко коснулись моей скулы, кончика носа. Томительный нежный поцелуй с едва уловимым вкусом табака отвлек от боли, и через какое-то время я поняла, что она ослабевает, вытесняемая новым ощущением, приятным и неожиданным чувством наполненности. Когда движения возобновились, она уже отошла на второй план. Все еще оставалась, но уже не рвала на части. Я видела, как надо мной склоняется мужчина, чувствовала, как перекатываются мышцы под моими руками, зарывалась в волосы. Слушала тяжелое дыхание и была безмерно благодарна, что все случилось именно так.
Я лежала на влажных простынях, смотрела, как совсем рядом вздымается широкая гладкая грудь. Мое сердце колотилось, в висках шумело. Тело казалось неподъемным, уставшим. О том, что сейчас происходило, напоминала тупая тянущая боль между ног и где-то в животе, но я едва не лелеяла ее. Наслаждалась ею. Я очень странно ощущала себя. Будто стала другой. И одновременно меня охватывало какое-то необъяснимое спокойствие. Я была уверена, что с этого момента моя жизнь, наконец, изменится. От этой мысли все внутри замирало.
Все оказалось иначе, чем я себе представляла. Я боялась грязи, которой уже успела увидеть достаточно. Услышать достаточно. Картинки, звуки, запахи преследовали меня. Но сейчас я забыла о них. Они растворились, оставшись где-то далеко. Бывает иначе. Моя реальность оказалась совсем другой. Мне было так хорошо, что это пугало. Но все омрачалось горьким привкусом неизвестности. Где-то в глубине этого дома есть два человека. И, если в покоях господина я в безопасности, то изменится ли что-то за их гербовыми дверями?
  
Глава 19
 
Мне дали комнату. Я сама не верила такому счастью. Комнату с высоким окном до самого сводчатого потолка и девочку-служанку, которая теперь мне тоже полагалась по статусу. Миру, ту самую шуструю норбоннку, с которой я уже была знакома. Кажется, она тоже была рада, потому что отныне ей, как и мне, не придется жить в тотусе, спать в общей комнате. Теперь она будет спать в маленькой комнатке без окон, похожей на кладовку. Но эта каморка казалась девочке личным дворцом. Огорчало лишь то, что совсем рядом, через стену, была комната Политы. Мне было неприятно даже знать об этом. Почему-то представлялось, что лигурка постоянно прикладывает ухо к стене, чтобы знать, что здесь происходит. Постоянно чудилось ее лицо с остреньким вздернутым носом, которое вытягивалось от напряжения. Я даже поймала себя на том, что старалась тише говорить. Лишь бы она не услышала. Какой же это было глупостью!
Утром моим «переездом» руководила Сильвия. Я стыдилась смотреть на нее, но вальдорка ни жестом, ни взглядом, ни словом не напомнила о вчерашнем. Но напомнили ее крепкие руки в сине-багровых полосах. При каждом взгляде на них внутри все съеживалось. Должно быть, ей было очень больно.
По большому счету, весь «переезд» заключался в препровождении меня и Миры в комнату. В руках девочки была лишь моя щетка для волос, выданная когда-то управляющим. У меня не было ничего своего. Ни единой вещи. Даже одежда на мне принадлежала господину и подлежала учету. Но отдельная комната — это предмет зависти. Даже Гаар мне завидовала, хоть и искренне радовалась. В моем распоряжении была кровать с мягким матрасом, гораздо шире и удобнее, чем в тотусе, небольшой комод с ящичками. Совершенно пустыми, но если были ящички, вероятно, предполагалось, что я могу в них что-то положить. Мягкий стул и маленький круглый столик у окна. Напольный лаанский светильник с желтым стеклом у кровати. Узкая выдвижная дверь вела в собственную душевую, где пахло душистым мылом, а на полочке лежала стопка чистых пушистых полотенец.