Проданная (СИ)

Она врала — это было очевидно… на счет растяпы и прочего. Но, управляющий, конечно же, мог составить на меня опись. Может, потому и не бил, что не хотел испортить товарный вид? Внутри похолодело. Я могу попасть к такому, как Невий — и шанса на спасение уже не будет. Второй раз так не повезет, если, конечно, все это можно было назвать везением… К старому жирному ублюдку. Даже к принцу Эквину… Когда я вспомнила отвратительные руки — меня передернуло. Я мечтала лишь об одних руках…
Вдруг Полита вздрогнула всем телом и тут же почтительно склонилась, пятясь от двери. В этом доме таких поклонов могли удостоиться лишь трое: управляющий, Невий, Квинт Мателлин.
  
Глава 18
 
Я забыла, как дышать. Прижалась к стене, оглушенная биением собственного сердца, и с затаенным ужасом смотрела сквозь решетку. Больше всего я боялась увидеть Невия. Я вслушивалась, стараясь узнать его по шагам, но это было глупостью — я не знала его шагов. Слышался лишь легкий шелест ткани, будто ползла змея. Так шуршат по полу мантии имперцев. Будто пересыпаемый песок. Полита пятилась и пятилась. С нее в единый миг слетела вся спесь. Она согнулась так низко, что едва не падала на колени.
— Выйди вон.
Я вздрогнула от звуков этого голоса. Тихий, глубокий, ровный. Квинт Мателлин.
Полита юркнула мышью, все так же, согнувшись, исчезла. Я задеревенела, стоя у стены, не в силах шевельнуться. Видела, как растворилась световая решетка, разгорелась уже знакомая отвратительная белая лампа. Этот свет резал глаза.
Господин был один. И это казалось еще более неожиданным. Он вошел неспешно, шурша черным шелком мантии, но мне сейчас этот легкий звук казался громовыми раскатами. Я просто смотрела на высокородного, не в силах опустить голову, как должна была. Я не имела права так смотреть в его лицо. Пока он не позволит. Я проклинала себя, но будто вцеплялась взглядом в резкие черты, словно крюками. Хотела кинуться в ноги и умолять простить меня, но задеревенела, не в силах шевельнуться.
Квинт Мателлин остановился напротив и молча смотрел с высоты своего роста. Его мощные плечи заслоняли свет, будто весь мир, создавая четкий контраст черного и белого. Невозмутимое лицо, располосованное графичными тенями, ничего не выражало, лишь ясные глаза с крупными зрачками обжигали льдом. А я не могла отвести взгляд. Проклинала себя и смотрела. Умирала от страха, смешанного с томительной дрожью, и смотрела. Сердце болезненно колотилось, в ушах шумело.
— Огден наказал тебя?
Я молчала. Хотела ответить, но губы не слушались, звук застрял в горле. Возможно, это был мой единственный шанс что-то изменить, вымолить прощение, но тело казалось ватным. Не моим.
— Я не слышу.
Этот голос пробирал до костей. Проникал под кожу и разливался парализующим ядом. Но одновременно заставлял будто звенеть. Меня охватывал морок, как тогда, в купальне. Несмотря на панический страх, на ужас этого места, на неизвестность. Достаточно было смотреть в его лицо, наблюдать, как совсем близко шевелятся четко очерченные губы. И умирать от желания прикоснуться. Между ног наливалось непривычной тяжестью и отдавало пульсирующими волнами куда-то в грудь. Я вспоминала сильные руки на своем теле. Поцелуи, пахнущие табаком.
Если меня продадут другому — я умру.
Наконец, я едва заметно качнула головой:
— Нет, мой господин.
Его лицо по-прежнему ничего не выражало, но глаза, кажется, смягчились:
— Но, ведь ты виновата.
Я, наконец, опустила голову:
— Да, мой господин.
Его пальцы коснулись моего подбородка, вынуждая вновь смотреть в лицо, и тело будто прошила легкая электрическая волна. Совсем как тогда. Нет, я неверно судила: касания Квинта Мателлина совсем не походили на касания управляющего. Тот же жест, но совершенно иные ощущения. Наверное, потому, что я полностью соглашалась с его правом господина. Просто не могла не соглашаться.
— Почему ты упала?
Я не знала, что ответить. Управляющий не поверил мне. Или не захотел поверить. Наверняка он преподнес своему господину все именно так, как пожелал. Это было его сутью. Обвинять верийку… Квинт Мателлин сочтет это наговором, попыткой обелить себя. Попытки оправдаться бесполезны, я могу лишь все усугубить.
 
Я сглотнула, чувствуя в горле ком:
— Я не знаю, мой господин. Я волновалась. Я…
Мне показалось, он едва заметно усмехнулся, а взгляд кольнул неверием:
— Сама?
— Да, мой господин.
Пальцы с нажимом скользнули по моему подбородку, оставляя после себя легкую боль, расходящуюся томительной волной, как расходятся круги на воде:
— Ты лжешь. Лелия.
Меня поразило не само возражение, а то, что он помнил мое имя. На его губах оно будто обретало иное звучание. Я будто в единый миг становилась значимой. Это казалось немыслимым.
Я все же опустила голову, но он и не препятствовал, убрал руку. Я молчала, не знала, что говорить.
— Тебя толкнули.
Я замерла на вдохе. Значит, он все знал… И управляющий знал. Наверняка. Знал и лгал. Издевался. С каким наслаждением он отхлестал бы меня по рукам… но, видно, не мог. Я вполне допускала, что управляющий сам приказал верийке меня толкнуть. Чтобы убрать с глаз долой. Получить повод.
Я сглотнула:
— Да, мой господин.
— Кто?
Я молчала. Казалось бы, вот он — шанс отомстить этой стерве, но я колебалась. Как расценит это признание Мателлин? Я уже ни в чем не была уверена, во всем искала подвох. Наконец, вздохнула, будто шагнула в пропасть:
— Вана, мой господин.
Он лишь едва заметно кивнул, прикрывая глаза. Будто точно знал, что услышит. Тут же развернулся и зашагал к двери. На мгновение остановился и бросил через плечо:
— Иди за мной.
Я семенила следом, едва успевая за широкими размеренными шагами. Видела перед собой лишь черный шелк мантии и гладкий поток смоляных волос. Я, как и остальные рабы, могла идти лишь позади, на расстоянии. Никогда рядом. И никогда впереди, чтобы господин не видел мою спину. Мы поднимались по ступеням, проходили гулкими галереями этого исполинского мраморного лабиринта. Я заметила, что за огромными окнами лишь слепая ночная тьма, в которой, как в зеркале, отражалась я сама. Маленькая, серая, жалкая.
Наконец, я увидела знакомые двери. Покои. Вольнонаемники в зеленых куртках склонились перед хозяином, двери отворились, и мы вошли. Вопреки ожиданию, здесь было пусто — я не увидела ни одной рабыни. Лаанские светильники цветного стекла отбрасывали мутные блики, погружая комнаты в таинственный полумрак.
Квинт Мателлин пересек приемную и скрылся в спальной. Мне оставалось только следовать за ним — он не давал иных распоряжений. Я вошла и замерла на пороге, опустив голову. Сердце колотилось, как безумное, в горле пересохло. Я слышала свое шумное дыхание, чувствовала, как воздух касается горла, будто мелкий наждак. Мы были одни. В полутьме плыл запах бондисана и табака. Томительное предчувствие разливалось по моему телу расплавленным свинцом. Конечности тяжелели. Будто сквозь сон я услышала тихий низкий голос:
— Подойди.
Как под гипнозом, я пошла на этот зов, будто сквозь толщу воды. Остановилась, не смея поднять взгляд. Это близкое присутствие одуряло. Знакомое касание: легкое, но одновременно твердое, как стальные тиски. Мне пришлось запрокинуть голову. Светлые холодные глаза были совсем рядом. Полумрак и цветные отсветы лаанских светильников смягчали этот кристальный лед. Пальцы прошлись по моей шее. Тронули ключицы. Эти легкие прикосновения запускали по моему телу мучительные пульсации и, казалось, еще немного — и я лишусь чувств. Я смотрела, как играют и дрожат цветные искры в черных, как глубины космоса, камнях его серьги, спускающейся на грудь. Создают ореол, и кажется, будто камни светятся сами по себе, храня огонь внутри. Так сверкает лишь один камень — империал. Самый редкий и самый дорогой. Серьга — такой же знак высокородства, как и рисунок на теле. Знак превосходства, власти, силы.