Фейри-таун (СИ)

Вивьен любил красивые вещи. Он мог удовлетвориться минимумом, но тосковал по просторным комнатам, большим зеркалам и ощущению свободного воздуха, если приходилось ночевать в отелях. То же самое касалось мужчин, и то, что он предпочитал мужчин, случилось как-то сразу, само собой, еще когда был подростком, а уже потом, став взрослым, он не задумывался больше об этом, хотя бы потому, что мог — статус позволял любую эксцентричность. Помимо того, что он был сыном влиятельного человека, Вивьен еще несколько лет назад ходил по подиуму — в модельной сфере их братии было больше, чем людей, — и иногда все еще брал в руки микрофон, когда его просили спеть. Все его творческое эго на сегодняшний момент переключилось на живопись, и он мог то пропадать в мастерской днями и ночами, то отдыхать от этого с большими перерывами.
Арман обнаружился у окна с видом на террасу, с выключенной лампой над столом и двумя бокалами с жидкостью известного происхождения — ресторан обслуживал любых клиентов. Под длинноносым чайничком ручной работы горела свеча.
— Я взял Бай Хао Инь Чжень [1], — кивнул на него Арман, когда Вивьен, отодвинув стул с резной спинкой, тоже сел. — Не люблю хризантему, у нее привкус…
— Сена, — улыбнулся Вивьен. — Я тоже не люблю.
Открыв меню, он перелистнул страницу с первыми блюдами и произнес:
— Вы же меня не на свидание позвали.
— Если считать наше первое знакомство и последующие предварительные ласки — то на свидание, — сказал Арман. — К тому же вы сами сказали, что я вам понравился.
— Я могу передумать.
— Вероятно, так оно и произойдет. Что вы делали в номере «Вешалки» тем вечером?
— Искал кое-кого. — Вивьен отдал папку официанту: — Мне телятину с фасолью.
— Я думал, вы закажете мидии. — Арман постучал пальцем по ножке бокала.
— Послушайте, господин полицейский. Вы же знаете, в нашем мире нормы морали другие, касательно бизнеса особенно, каждый зарабатывает тем, чем умеет и хочет. Вы должны были слышать об империи Моро. Вы считаете, что многолетний, налаженный конвейер в одно мгновение превратился в горшок золота, раздающий богатство беднякам? С чего бы нам снижать цену на продукцию вдвое и связываться с людьми?
— Чтобы исключить видимость монополии, к примеру, — заметил Арман.
— Может быть. Но нам это ни к чему. В тот вечер я собирался выйти через курьера на поставщика. Вы мне не дали этого сделать.
— Как вы планировали вести беседу, зная, что вас знают в лицо люди и нелюди, даже незаинтересованные?
Вивьен коснулся пальцами чайной чашки, грея их о старинную глину:
— У меня дар по рождению — если я не хочу, чтоб меня запоминали, меня не запомнят. В памяти других я останусь в этом случае смутным набором черт.
— То есть в случае со мной вы были не против, если бы я вас запомнил.
— Даже рад. Чай?
Арман смотрел, не отрываясь. Сканировал, и если бы Вивьен не был абсолютно честен, заметил бы это.
— У меня иные предпочтения, — наконец сказал, откидываясь назад и отпивая из бокала. — «Пыль» у вас?
— У меня дома. Но обыск ничего не даст.
— Это еще почему?
— Потому что надежно спрятано. Могу отдать сам, но только добровольно. Как гостю своего дома, а не полицейскому.
— Вивьен, — вздохнул Арман, и от звучания его имени, произнесенного с французским прононсом, у Вивьена вздыбились волоски на затылке. — Мы же не будем превращать хороший вечер в одну большую неприятность? Отдайте мне «пыль» и ищите дальше ее поставщика, а я буду искать параллельно вам, никак не затрагивая ваши интересы, если вы в самом деле не причастны к этому.
— Так я не отказываюсь отдать. Только вам, лично. После ужина — пожалуйста, к вашим услугам.
— Хорошо, я поеду с вами.
Вивьен был простой и сложный одновременно: казался таким, каким являлся, и потому сложно было предугадать его мысли. Если бы он солгал хоть раз в разговоре или в жестах, Арман бы знал, на что ему ориентироваться в ожиданиях, знал, за какие крючки дергать. А так… Сложно играть в прятки с тем, кто стоит посреди комнаты и не сдвигается ни на шаг.
 
Сравнивать его с каким-либо животным тоже оказалось сложно, а Арман привык сравнивать: клерков с выдрами, секретарей с павлинами, работников торговли со стаей воробьев и плывущих сквозь пыльный зной улиц девушек в солнцезащитных очках со стрекозами. Поначалу Вивьен ему представился змеей в пионах — маленьким красноглазым змеенышем с белой лаковой чешуей, таким тонким и длинным, что если взять в руку, то непременно обовьет лозой пальцы, прохладный и гибкий. Но глаза у него были прямые, честные, с живым теплым блеском, и образ отошел на второй план, уступая место воспоминаниям: на блошином рынке в Париже Арман как-то видел страницу из бестиария с изображением лесного духа. После, в доме одного из «клиентов», наткнулся на гобелен с оборотнем-лисицей, и если объединить эти два образа, можно было получить нечто похожее на то, что Арман видел внутренним чутьем. Которое сейчас вопило об опасности, что исходила от этого фейри.
Вивьен прибыл на машине с водителем, Арман в средствах передвижения не нуждался — мог добраться на своих двоих быстрее, чем доехало бы любое авто.
— Тогда я с вами прогуляюсь, — улыбнулся Вивьен, выслушав его заверение, что дойдет сам.
— В таком виде? — усмехнулся Арман, глядя на то, как Вивьен надевает плащ поверх белого костюма.
— Вам не нравится? А я старался.
— В таких нарядах только от парковки до ресторана, никак не по улицам.
Наклонившись к окну машины, Вивьен что-то говорил водителю, Арман бы мог при желании услышать, что именно, но смотрел, как пальцы Вивьена ловят падающие на лицо волосы и заводят за ухо, как то и дело мелькала и исчезала линия профиля, четкая и плавная. Что-что, а носы азиатов ему всегда нравились — маленькие и аккуратные, с гладкими широкими ноздрями. Руки — нравились, узкие ладони и полупрозрачные венки на запястьях. И, конечно, шеи — чем длиннее и изящнее, тем лучше. Каннибализм — когда в пищу употреблялись свои — не поощрялся, но иногда случалось лакомиться и нектаром богов, в сравнении с которым человеческая кровь теряла всякую съедобность. Арман вспомнил одну из своих старых, ныне покойных, подруг, тоже из фейри — после ее крови человеческая казалась ржавым железом, приходилось привыкать заново.
— Как быстро сегодня стемнело, — заметил Вивьен, подходя с ироничной полуулыбкой — заметил, видимо, как Арман задержался взглядом на его шее.
— Луна убывает, — сощурился на бледную желтизну в ветвях деревьев Арман. — Не люблю это время. Вам нет разницы, а из нас, кто живет в ночи, она тянет силы. Шагайте быстрее, закончим и…
— Вы мне кофе не купили.
— Что?
Китайский квартал остался далеко позади, они дошли до забегаловки на пересечении улиц, где готовились куриные бедрышки, где пахло прогорклым маслом и отвратительным химическим кофе с химическими сливками.
— У вас странное чувство юмора, — произнес Арман, возвращаясь спустя несколько минут с бумажным стаканчиком и отдавая его Вивьену.
— Я правда люблю этот кофе. Это, знаете, как воспоминания из детства, наравне с привкусом маргарина, который мазали на подсохший хлеб. Это я помню. А вот родителей и все остальное — нет. Будто стерли.
— Если вы ждете, что я стану рассказывать о себе, то хочу сказать, что ждете напрасно.
— Не сейчас, так потом.
— Вы так уверены, что мы еще встретимся?
— Я же ваша судьба, вы еще не поняли? Вы же меня всю жизнь ждали.
Арман вскинул бровь, и Вивьен фыркнул:
— Я шучу, расслабьтесь. Забирайте свою наркоту и валите к себе, в свой департамент, раз не сумели оценить по достоинству мое предложение.
 
— Вы мне что-то предлагали?
— Уже нет, вы упустили свой шанс.
Особняк Моро находился за парком, и при взгляде на него Арман подумал: ну конечно. Будто и стоял тут с середины двадцатых годов, из известняка, с облицованным фасадом и тройными подвесными окнами. Внутри, само собой, дубовые и пергаментные панели, кухня Мика Де Джулио с обеденной зоной, восемь спален и шесть ванных комнат, кинотеатр на верхнем этаже и терраса на крыше, отапливаемый гараж и тротуары с системой снеготаяния. Лучший дом лучшего района. Залитый кровью от входной двери до лифта и выше, до прекрасного ландшафта на крыше.