Доказательство (СИ)

— Пусть просчитает, как мне вернуть мою, — упрямился Ёл, — Мне слишком дорого то, что я оставил!
— Ты пойми, устремления сливаются с новыми душами. Рождаются в новой жизни. И свою прежнюю душу вернуть уже никак нельзя, как бы ни была она привязана к кому-то в прошлой жизни. Такого просто не может быть. Душа получает новый график, идет по новым тропам, она не может вернуться к тому, кто уже…
— Мертв? Мертв?! К чертям эту твою теорию! Отведи меня к этому своему Геометру. Отведи. Я верну то, что любил. И если уж я попал сюда, я никуда не уйду, пока не добьюсь своего, пока не верну хотя бы кусочек своей души!
Стен, которые строил вокруг Ёла Ман, явно не хватало для того, чтобы пройти по городу без нападения нежелающих ждать решений Геометра так долго, как того требовала дотошность чертежника. Он всё чертил и чертил, почти не покидая своего кабинета, зарываясь в бумаги, ломая карандаши, выверяя подсчеты, сводя параллельные линии, высчитывая счастье, слёзы, встречи. Изо дня в день его время текло так быстро, что никто не мог заметить проносящихся лет, и в то же время так медленно, что один, играющий десятую роль замер, мог занять десятилетия. Случалось, что Геометр сутками не вставал из-за стола, но души ждали нового чертежа часы, дни, месяцы… Каждая из них рвалась к жизни настолько, что ждать еще хоть какое-то время для получения чертежа не было никаких сил. Такие души облепляли темные углы, шушукались в тишине, бормотали невнятно, сгустками энергии меняя само пространство Теневой, создавая миражи, тупики, провалы — всё, что могло бы привлечь внимание Геометра к ним. И чертежник видел — чувствовал потребности каждой из них: они вжимали его глубоко в кресло, они не позволяли спать, они стягивали время, как покрывало с трясущегося в леденящей лихорадке. А Геометр чертил. Чертил. Чертил. И всё же не успевал. Баланс нарушался чем-то, что он упускал, но времени на то, чтобы выяснять происходящее, никак не находилось. Что-то раздражающе неправильное, искривленное, ужасающее присутствовало, казалось, во всей его работе и вне её тоже. Искореженное пространство вопило скрежетом старых деревьев, но вслушиваться времени не было. Замкнутый круг. Волнение. Отложенная разумом истерика. Идеально белый отглаженный воротничок и острейшие иглы грифеля. Только в хаосе можно найти тень порядка. Только порядок разрешит хаос. День за днем, минута за минутой, чертеж за чертежом.
И нападение на сильнейшее устремление, да еще и облаченное в физическое тело не могло не последовать. Был ли график у этого тела, не было ли, почему оно оказалось здесь, не волновало желающих вырваться из Теневой. Казалось, нужно лишь объединиться, слиться с телом воедино, подчинить устремление своим установкам — и Геометр не сможет игнорировать Живого Человека в Теневой. Если их будет достаточно много, то сконцентрированной энергии должно хватить, чтобы проломить стену… Переговорщик не смог успокоить десятки разгневанных, Ёла серьезно потрепали, пытаясь ворваться в телесную оболочку, надрывая нервные окончания, стремясь сломать и подчинить отчаянно сопротивляющегося вмешательству — мужчина не смог больше ходить. Ман чудом смог удержать хотя бы часть стены и вернуться в «таверну». Там, в темном и холодном подвальчике, можно было не опасаться вторжения, можно пить портвейн и лечить человека, который так мечтал вернуть свою душу.
Только поправившись, перебравшись с узкой койки в кресло, неизвестно где раздобытое Маном, Ёл уже требовал научить его строить стены — он попытается снова, и его стены смогут удержать любую бурю, любой ураган. И Ман научил. Способ неприкосновенности был не сложен, нужно лишь напрячь силы тела и стремление сохранить самого себя — никто не сможет даже прикоснуться к тончайшей ткани стены: словно электрическим разрядом била она силой, не позволяя ни малейшего прикосновения. Ман объяснил, что кое-кто из людей в мире, откуда пришел Ёл, тоже умеет делать подобное. Только неосознанно. Для защиты от воздействия иных душ.
 
А еще уродливому невысокому человечку было интересно общаться с кем-то, кто так горячо верил в возвращение своей души. Хотя желание и абсурдное, но верить в то, что Геометр изобретет что-нибудь новенькое — а уж Ман повидал на своем веку всяких его парабол, — азартно.
И вот однажды Ёл выстроил стену и направился к Адмиралтейству. А вернулся окрыленным. Ман не знал, как же угрюму удалось убедить строптивого и обычно осторожного Геометра рискнуть, но идея блеснула новой надеждой.
И с треском провалилась, как теперь понял Ман.
А тогда, много дней назад, Ёл рассказал Геометру, что в прошлой жизни так много отдал своим жене и детям, что в их душах наверняка можно найти хоть что-то, чтобы вернуть и его к прежней жизни. Очевидно, поставленная задача заинтересовала Геометра. Он долго и хмуро смотрел на пришельца, который посмел оторвать его от дел поважнее, а затем полез сверяться с чертежом. Разыскать что-то в кабинете чертежника не представилось бы возможным кому-то, кроме него. Геометру не нужен сейф или путаные пароли — беспорядок его вещей стал лучшим в мире шифром. Потому что был беспорядком для кого угодно, кроме Геометра. Папка нашлась. Затем еще одна. Взгляд математика загорелся. Скучная необходимость избавиться от бормочущего на одной ноте Ёла превратилась в настоящее приключение — и время понеслось вскачь, одновременно вытягиваясь в длиннейшую ленту. Высчитывая день за днем, он, наконец, решил вывести теорему, которая и была провозглашена сидящему на диване Ёлу самым что ни на есть гордым и величественным тоном. Приобретая отданную объектом X часть души, материал усваивает ее в N раз больше, чем изначально дано ему в Теневой. Следовательно, излишек Y можно изъять без вреда для исходника, если тому не исполнилось в теле пятнадцати лет, когда душа окончательно сливается с телом и её график невозможно изменить.
Решили действовать незамедлительно. Только сынишка Ёла, четырнадцатилетний подросток, подходил для отделения и тянуть время не имело смысла.
Выверив все особенно тщательно, Геометр задумчиво покачал головой. Что-то было не так во всей этой его затее, снова возвращалось противное чувство тревоги, казалось, на время отступившее, однако новая теория слишком увлекла импозантного ученого, чтобы он мог позволить себе хотя бы еще один, уже практический, но эксперимент. Гипотетическое Возвращение состоялось росчерком тончайшего карандашного грифеля.
В секунду падения мальчика его душа высвобождалась и вместе с телом должна была перенестись в Теневую с помощью Циркуля. Самостоятельные способности души проникать за грани и существовать в Том мире не принимались в расчет — такого никто не мог и помыслить. Уже в Теневой душе следовало быть мягко разделенной Геометрической Правкой. Часть ее вернулась бы обратно в тело, а вторая, меньшая, передалась бы Ёлу. Вернувшийся за секунды мальчик, конечно, оказался бы в легком шоке — но рядом ведь проходили линии судьбы врача и трех спасателей, так что все прошло бы гладко. А вот возвращение пропавшего без вести несколько лет назад отца могло стать огромной радостью для семьи. Все складывалось идеально, графики подходили, пересекались, и чистота линий заворожила Геометра. Закравшейся ошибки он не заметил.
Пёс задержался. Высвобожденная душа, избавившись от притупляющей восприятие оболочки тела, мгновенно поняла, что собрался сделать Геометр: его почерком она жила уже не одну сотню лет, и чтобы остановить невозможное деление, вытолкнула мальчишку в Теневую, не отправившись за ним следом. Рассеяно глядя на рассыпающиеся линии связей, — боль, пустота, черно-белый оглушающий мир и ранящие звуки вдыхаемого людьми воздуха — тень осталась на перилах моста, в то время как мальчик оказался в мире прозрачных теней.
 
Растерянный Геометр отчаянно чертил и чертил что-то, но нить графика, составленного для извлечения этой души, спуталась, неестественно вывернулась и никак не приводила к той упорядоченности, что так любил Геометр.