Доказательство (СИ)

Из размышлений и воспоминаний его вырвал голос Ёла:
— Пёс ее привел.
— Правда?
— Да. Сейчас все под шпилем.
— Думаю, пора и нам подтягиваться.
— Эх.
— Не вздыхай. Геометр заваривает потрясающе вкусный чай.
— После портвейна — самое то.
 Глава шестая. Чаепитие 
 
К тому времени, как смотритель и калека добрались до Адмиралтейства и поднялись в кабинет Геометра, тот уже заканчивал чертеж. Пёс допивал вторую чашку чая, а Володька, с надеждой глядя в пустоту над его головой, делал только первый глоток остывшего отвара, довольно недурного на вкус. Заметив его взгляд, Пёс меланхолично вздохнул и шепотом сказал:
— Ничегошеньки не понимаешь, — глаза Хранителя оставались серьезными и, как показалось Вольскому, взгляд стал еще холоднее с тех пор, как Пёс вошел в кабинет.
— Совсем ничего, — что было чистой правдой. Володька не только не понимал, что творится в этом мире, но и то, что сам он чувствовал, оставалось для парнишки загадкой: не смятение, не тоску, не боль, нечто среднее, противно тянущее где-то в груди, словно сердце всеми сосудами тянулось к желудку.
— И не поймешь, пока он тебе не поможет, — Пёс кивнул на Геометра, лихорадочно чертящего что-то.
— Это как? — кажется, до Володьки потихоньку начал доходить смысл происходящего.
— Твоя душа отделилась. Пока мы не вернем ее в тело, ты ничего не можешь понимать. Самостоятельно — почти ничего, — Хранитель безразлично пожал плечами, коснулся губ краем чашки и неожиданно поставил её на блюдце, так и не отпив, — его взгляд неотрывно следил за чертежником.
— Почему? — мальчик наконец нашел того, кто хоть что-то ему объяснял, а не отнекивался, открикивался, отмахивался или игнорировал.
— Душа связует мозг и тело. Без нее никак. Бывают бестолковые, конечно, — Пёс покосился в сторону окна, у шторы парила в воздухе тень, теплыми переливами она становилась то темнее, то прозрачнее. — Но без них никак.
— А он… — Володька прикусил губу и принялся сосредоточенно разглядывать ковер. На тень смотреть вовсе не хотелось. Это служило бы подтверждением тому, что он верит, а он не верил, не мог верить в то, что всё это происходит именно с ним, и никак не походит на сон.
— Вернет-вернет, не сомневайся, — в голосе Пса зазвучали чуть слышные металлические нотки.
— А-а-а… — мальчик совсем растерялся и сделал еще один глоток напитка, именуемого чаем. — А как же…
— Нет-нет, — Хранитель изобразил некое подобие ободряющей улыбки, что получилось из рук вон плохо, — ты можешь спать, есть, бояться, желать, но не сможешь вспомнить ни о необходимости сна, ни о том, что ты ел, ни о том, почему у тебя возникли какие-то желания. Связи никакой.
— Зато у нас есть исключение, — вошедший первым Ман слышал последние фразы Храни теля и, словно подтверждая эти слова, следом в комнату проследовал Ёл.
— И доказательство. — Геометр поднял взгляд от бумаг. — Кворум. Кворум, кворум, кворум. Ну-с, как там? — он кивнул на дверь, обращаясь к Ёлу.
— Ничего нового. Стены держат, да и присмирели как-то, словно чувствуют что. Только две бесноватых в «таверну» забредали. Ман их быстро успокоил.
Профессор кивнул и вкратце рассказал о том, что «бесноватыми» оказались две души: совсем юная, только посланная в Теневую Создателями, никогда не видевшая графика и лишь желающая скорее оказаться у дела, дрожащая, отливающая красным. Компанию ей составила старая, прошедшая множество жизней, но почти не помнящая предыдущего своего опыта, едва ли не полыхающая горячими волнами черного. Обе требовали графика, обе подпитывались желаниями друг друга — неизвестно, как и встретились. Ман усердно растолковал необходимость дождаться, тихим вкрадчивым голосом объясняя, насколько важно, чтобы чертеж был проверен и создан с большим тщанием. Постепенно души успокоились, ускользнув едва уловимыми чуть теплыми тенями за двери «таверны».
— Дивно, расчудесно и просто изумительно! — Геометр внимательно выслушал рассказ, кивая, как водится, невпопад, поцокал языком, порылся в каких-то папках, выудил два листка, несколько секунд разглядывал их, а затем убрал обратно, будто вспомнив что-то куда более важное: — Чайку?
 
— Да, было бы хорошо.
Присоединившиеся к собранию не отказались от предложения, оба согревали ладони чашками с горячим чаем. Ман уселся прямо на пол, а Ёл устроился рядом с другом, изредка поглядывая то на парнишку, то на Геометра. Тот же мгновение смотрел на них, с умилением сложив ладони вместе, а затем снова уселся за стол, яростно высчитывая что-то, за несколько минут успев швырнуть в собравшихся тройкой сломанных карандашей. Мальчик только вздыхал. Ему ничего не оставалось, кроме как следить за горизонтом, подрагивающим рассветным теплом в раме окна, выходящего на лениво застывшую реку, черную, вязкую, и ждать еще до конца не понятного возвращения души. Пёс, словно расслабленный напитком, толкнул его в бок, выводя из пустой задумчивости:
— Ну как, вкусно?
— Угу.
— Ты совсем скис, — Володька поднял взгляд на Хранителя. Мальчик не взялся бы судить о том, каким был цвет глаз молодого человека напротив. Они казались то голубыми, то зелеными, то ярко-синими, то карими, как будто Пёс выбирал, каким ему быть. Вольский поежился, задавая очередной вопрос:
— Так это моя душа разговаривала тут с вами?
— Она, — ответ был похож на тяжкий вздох.
— А почему она просто ко мне не вернется? — Володька моргнул и всё же взглянул на тень, хранящую молчание, но дающую о себе знать теплыми касаниями к сердцу. Интересно, все это чувствуют или только он?
— Потому что душа без тела — только тень, кусочек энергии, она не может принимать самостоятельных решений почти никогда, — Пёс устало потянулся. — Вообще-то твоя особо отличилась в этом смысле, а обычно только сливаясь с телом, она преобразует свою энергию в действия. Ты без нее еще можешь, а вот она без тебя — нет. Почему, ты думаешь, тут так неспокойно?
— Неспокойно? — судя по взгляду Пса, Вольский задал идиотский вопрос.
— Ах да, ты же не слышишь. Но тут душ без тела очень много. И все они хотят, чтобы Геометр скорее вычертил им пути и отпустил — им подавай применение своей энергии. А Геометр что, Геометр старается, но он один почти, не считая меня да Мана. Не успевает, — доверительный шепот сквозил почти сыновними нотками, сменяющимися возмущением. — Да и особо выдающиеся попадаются. Все у них есть, живи в теле хоть сто лет, так ведь нет! Выкаблучиваются!
— Меня нельзя делить! — голос души звенел негодованием. Ёл замер, не донеся чашку до губ. Опьянение его исчезло сразу, как и некоторое неудобство — всё же не так часто приходилось собираться всем вместе, да еще и в кабинете Геометра, и он подал голос:
— Это почему это?
— Потому что невозможно, — тень становилась с каждой секундой всё темнее, словно бы обретала тело.
— Но я столько отдал тебе, не понимаешь? — Ёл подался со своего кресла вперед, подслеповато щурясь и облизывая губы. — Поделиться жаль? Я ведь для мальчика стараюсь, не для себя.
— Так ли, Ёл, так ли? — Ман прищурился, перебивая товарища.
— А разве нет? — отмахнулся от него калека. — Я только потому и оказался здесь, что должен был вернуть себе хоть часть души, чтобы вернуться домой, быть с сыном, с семьей.
— Позвольте заметить, — Геометр зевнул, потянулся и окинул собравшихся рассеянным взглядом, — что здесь вы оказались не поэтому.
Все взгляды устремились к фигуре за столом. Геометр поднялся. Он улыбался. Улыбался совершенно необычно, повторяя:
 
— Все вы здесь оказались не поэтому.
Ман поднялся с пола. Он уже приготовился выслушать очередную теорему, а так как разбирался в математике слабо даже после стольких лет, проведенных в Теневой, то предпочитал слушать стоя: это всегда помогало ему сосредоточиться. Ёл отставил чашку и как-то растерянно улыбнулся, ему казалось, что именно он здесь главное действующее лицо, «его» душа. Известие о том, что это вовсе не так, несколько смутило, устремление протестующее забилось частым пульсом. Пёс по привычке сильнее сжал циркуль в кармане, не любил Гончий неожиданных поворотов. Володька спросил первым: