Княжич Олекса. Сказ первый (СИ)

— Княже, проверил по твоему указу задние обозы — уж больно они отстали. Ползут как черви земляные. Велел я им, твоим именем, поспешать и догонять нас.
Ярослав, чье суровое лицо многим внушало благоговение, взглянул на татарина, и, сухо усмехнувшись, осведомился:
— Нешто бабы виноваты?
— Кой там! Спят и едут. Но бабы и вправду жалуются, притомились, мол.
Князь устремил взгляд вдаль, задумавшись о чём-то, когда раздался голос княжича Фёдора, его старшего сына, ехавшего за ним:
— От баб в дороге одни хлопоты да морока! — заявил десятилетний мальчик, пухлый и румяный, одетый в богатый кафтан и расшитую золотом шапку. — А ежели они идти не могут, высечь их надобно, тогда полетят как ветер над землёй!
— Всё-то тебе не терпится кого-нибудь высечь, — ответил Ярослав, не оборачиваясь. Фёдор примолк, поняв, что отец недоволен его вмешательством. Отец никогда не выказывал к своим сыновьям любви и ласки, обходясь с ними хоть и справедливо, но строго. Даже Фёдор, его первенец, не мог похвастаться тем, что умеет смягчать своего отца.
Рядом с Фёдором, по левую руку от князя, ехал другой сын Ярослава — восьмилетний Александр. Он не походил на старшего брата, был сухощав и выделялся красотой лица, на котором горели отцовские серо-зеленые глаза. Молчаливый, весьма склонный к верховой езде и стрельбе из лука, Александр в отличии от брата, сгорбившегося в седле от усталости, сидел на коне прямо, и, гордо вздернув подбородок, не показывал своего утомления дорогой. За ними, поглядывая на княжичей, ехал, осанисто устроившись в седле, боярин Феодор Данилыч, в молодости славившийся на полях брани. Князь Ярослав, зная, что он весьма искусен в ратном деле, поручил ему быть кормильцем Федора, а затем и Александра.
Фёдор, уставший от езды — взмокший и проголодавшийся, но не осмеливающийся жаловаться — вскоре нашел себе развлечение. Так, чтобы не обратить внимание сурового отца, он негромко обратился к Мусуду, над внешностью и обычаями которого часто за глаза подтрунивали при княжьем дворе:
— Мусуд, а Мусуд! Скажи-ка мне, что за имя у тебя? Что оно значит? Наверное, «слуга» или «раб»?
Хитроглазый татарин с мясистым носом, прошедший, прежде чем оказаться у ярославого двора, много земель, разное повидавший и диковинные языки разучивший, поглядел на Фёдора и спокойно проговорил:
— Всякий смертный — есть слуга бога и раб господень. На белом свете много имён, и каждое из них звучит по своему… — Мусуд перевел взгляд на Александра, который вперил холодный взор в своего старшего брата. Холод этот скрывал за собою гнев. Ни для кого не было тайной соперничество между княжатами, вызванное желанием привлечь к себе благосклонность отца. Александр и Фёдор могли повздорить из-за любого пустяка, а сейчас младшего из братьев явно взбесили развязные речи Федора. Мусуд, продолжая двигаться вровень с княжатами, заговорил снова: — Имя красит человека. Вот твоё, княжич Александр, имечко — славное, гордое. Так звали воеводу, покорившего полмира — Александра Македонского. Мои предки называли сего царя Зулькарнайн, а другие народы, которые он положил на свою ладонь — Искандером Двурогим.
— Он был велик? — спросил Александр.
— Его помнят даже горы и реки. И тебя будут помнить!
Александр отвернулся от Фёдора.
— Гордыню ты в нём раздуваешь, Мусуд, — неожиданно заговорил князь, и стало ясно, что он слышал всё. Однако в голосе Ярослава не было осуждения.
— К славным делам готовлю, пресветлый князь, — почтительно ответил татарин и лукаво зыркнул на Александра и Федора. — Ибо твоё древо не пересохнет и имя не забудется, не превратится в прах под ногами смертных, а стоять будет во славу земли русской.
Ярослав склонил голову в ответ и стало ясно, что ему по душе пришлись слова Мусуда. Феодор Данилыч бросил злой взгляд на гридника с ладно подвешенным языком, раздраженный тем, что этому татарину удалось порадовать князя речью.
К вечеру княжья рать вышла к берегам полноводной реке Мета, что впадала в Ильмень-озеро. Здесь проходил водный путь, по которому сплавлялись купеческие суда — лайбы и шняки груженные товаром. И летом и зимою здесь всюду кипела жизнь. Князь Ярослав был доволен — оставалось подняться по Мете до Ильмени, а там и до Новугорода рукой подать!
 
Кликнув Мусуда, Ярослав повелел найти достойное место для ночлега. Татарин ответил, что неподалеку стоит христианский монастырь, укрепленный на берегу Меты, а подле него — селеньица, где можно было б расположить дружину да и задать корму коням.
— Ну так отряди туда резвых гонцов, — приказал князь, — пусть предупредят, что скоро буду.
Монастырь, стоявший на берегу реки, смотрелся настоящей крепостью: высокий вал, крепкие стены и глубокий ров, к которому была подведена вода из Меты. Рядом стояло несколько селений, прилепившихся к побережью, а в воде — несколько насадов да шняков. Ярослав оглядел всё это и заметил:
— Недурно богоугодные люди прижились колом!
— Видать, вера на торговой дороге — дело прибыльное! — хмыкнул Мусуд.
— Авось сменим калантыри на рясы? — отпустил шутку другой гридник.
— Рясу натянешь — бабы вовек не видать! — воскликнул третий. — Девки крепкого мужа любят, а не святые кости!
В ответ на эти слова раздался хохот. Ратники привставали на стременах, а пешие вои вытягивали шеи, чтобы поглядеть на селения, надеясь увидеть здешних девок. После трудного дня дружинникам не терпелось оказаться у огня, просушить ноги, насытить утробу и отдохнуть.
Ярослав кивнул гриднику Торопке Меньшому и тот зычным голосом объявил, чтоб рать располагалась в селеньях по своему усмотрению; а хозяйская дружина, обеспечивающая охрану ночлега, должна следовать за князем Ярославом в монастырь.
— Раз такую крепость отстроили, — молвил меж тем князь, не отрывая взора от монастыря, и что-то прикидывая, — значит и кладовые да коробы у них добром полны…
— А то как же, князь! — согласился Мусуд. — Как же без этого? Кто монастырьки эти строит на торговых путях? Известно, кто — купцы. Они добро своё в кладовые монастырские прячут, а богоугодные люди добро это как псы цепные стерегут и в голодный год на лычу с сала не перебиваются. Жаль только, что князей люд этот торговый не чтит, не задабривает дарами…
Ярослав мрачно хмыкнул, услышав такие речи.
— Уж больно скор ты на хулу, Мусуд. Не чтут, говоришь?
— Не гневись, князь милый! Как есть говорю и кто ж виноват, что язык мой правду выщелкивает? — пропел татарин, кося на князя маслянистым угодливым взглядом.
Князь не разгневался и даже слабо улыбнулся — благоволил он Мусуду. Знал Ярослав, что за бескостным языком и хитрыми ужимками скрывается у Мусуда на редкость преданное сердце, крепкая воинская хватка и светлая голова. А про монастырь татарин прав — как ни крути, Ярослав и сам мыслил потрясти монахов за мощну. Хлестнув своего коня, он двинулся вперед.
На монастырском дворе стояла суматоха.
Княжьи дружинники расположились в монастырском дворе, обороненном крепкими стенами и рвом, и развели там костры, чтобы приготовить брашно. Ратники, не стесняясь, громко говорили и, толкаясь, подтрунивали друг над другом; кто-то из них, наиболее сноровистый, увёл из кладовой кувшин с крепчайшей медовухой и веселья тотчас прибавилось.
В самом монастыре слышались отчаянные вопли: то кричал настоятель богоугодного места, видя, как дружинники по приказу князя Ярослава выносят в большую светёлку из кладовых сундуки, полные узорочья — оружия, платья, связок с полотном, собольих и лисьих шкур, а так же самоцветов — серёг, бус и браслетов. Разглядывая эти сокровища, Ярослав одобрительно щелкал языком.
— Что же это! — выл настоятель, удерживаемый одним из подданных князя, вздымая руки к небу. — Дом божий на поток достался! Ничто не свято!
— Не вой, как собака! — резко проговорил Ярослав, удобно устроившись на кресле, также вызволенном на свет из кладовых. — Разве это божье добро? Бог елеем да молитвами сыт! А вот купцы, что кладовые твои богатствами набили, не одним святым духом сыты. Коли так, князя и верную его дружину уважить надо, одарить душевно… А ты попрекнуть меня вздумал?