Княжич Олекса. Сказ первый (СИ)
Лик Мусуда, выступившего вперед, заставил Ярослава надолго замолчать. Помрачнев, князь обвел взглядом находящихся во дворе дружинников, мимоходом зацепив безучастного ко всему княжича Ростислава, затем снова впился в три виноватые фигуры.
— Позволь, князь пресветлый, мне рассказать всё и по порядку… — заговорил Мусуд.
— Отчего же ты один собираешься рассказывать? Прямо сейчас и будете все вместе меня речами тешить, — оборвал его Ярослав жестко. — А я послушаю!
В горнице Ярослав заставил сына сесть рядом с собою, а Алдопия и Мусуда поставил перед лицом и каждого из них пристрастно допросил. Пришлось кормильцу и старшому выложить все как было — без утайки. Мусуд, желая выгородить Александра, к рассказу своему прибавил такие слова:
— Глупец я, человек неразумный! Александр замыслил мудрое и благородное дело, а я, как ишак, уперся и помешать ему вздумал. Слава богу, княжич огрел меня как следует витнем, чтоб разум ко мне вернулся! Поделом мне! Тебе, князь Ярослав, следует наказать меня за мою оплошность, чтоб впрок было.
— Наказать, говоришь? — переспросил князь спокойно.
— Да, княже, — подтвердил татарин.
— Ну что, Олекса, скажешь? — Ярослав повернулся к Александру. — Правду он говорит? Наказать мне Мусуда?
Княжич не отвел глаз в сторону и без страха ответил:
— За хорошую службу не наказывают, а одаряют. Мусуд ни в чем не виноват.
— Стало быть, Алдопий — виноват?
— Нет. Только я.
— Милостливый княже!… — попробовал было Мусуд что-то возразить, но Ярослав жестом велел ему замолчать.
— Ты схватил боярина Водовика, вместо того, чтобы тихо сидеть в засаде, после чего самовольно приказал трубить в рог — дабы прекратить сечу и ударил Мусуда, когда он хотел помешать тебе сблизиться с врагом и надавать клятв по моему имени, которые ты не имел свободы давать? Так было?
— Так, — кивнул мальчик. — Всё так.
Князь задумался на миг, потом приказал Алдопию и Мусуду выйти, затворить дверь и никого не пускать в горницу. Мусуд, побледневший от тревоги за Александра, медлил, не решаясь оставить княжича наедине с грозным отцом.
— Мусуд, тебе княжеское слово не указ?! — вскричал на него Ярослав. — Ступай вон!
Когда дверные створы за Мусудом закрылись, Ярослав поднялся с резного кресла и прошелся по горнице, заложив руки за спину. Сидеть, когда князь-отец стоит в полный рост, было непочтительно, поэтому Александр тоже встал — серьезный, готовый выстоять перед отцовским гневом и принять наказание.
— Сдается мне, я давал тебе, Олекса, слишком много свободы! — начал Ярослав ровно. — Ты думаешь, когда ты на волка ходил охотой — мне сие по душе пришлось? Быть может, ты решил, что — будь я в вотчине — то позволил бы тебе идти на него, пусть и в окружении хранителей и охотников? Ты так думал, а?
— Думал, — признал княжич.
— Зря думал! Я не стал тебя корить за самовольство тогда и ты возомнил, что можешь поступать как пожелаешь и впредь? Так?
Александр промолчал в ответ — ему нечего было сказать. Сказать «нет» — значило солгать, сказать «да» — усугубить вину.
— Ты дал мне слово, — напомнил Ярослав. — Ты обещал!
— Прости, отец, — пробормотал княжич и, наконец, не выдержав тяжелого отцовского взгляда, опустил голову. — Прости меня!
Ярослав приблизился к сыну и сделал то, чего тот никак не ожидал: ухватив за плечи, притянул к себе и крепко обнял. Пораженный Александр замер, уткнувшись носом в широкую грудь отца и слыша биение его сердца: никогда Ярослав не обнимал своих сыновей! Выросший без ласки Александр и не ждал её, приученный довольствоваться холодным вниманием и редкими похвалами за заслуги.
— Сын! Сын! — глухо произнес Ярослав.
Порывисто вздохнув, князь отстранил Александра так же резко, как и заключил в объятия. Отступив, Ярослав вернулся в кресло, поглядел на княжича из-под нахмуренных бровей и сказал:
— Потому только не накажу тебя — что сообразил ты про новугородскую сотню весьма удачно. За смекалку тебя хвалю. Но учти, Олекса, ежели еще раз нарушишь данное мне слово — взбучку всю оставшуюся жизнь помнить будешь! Уразумел ли?
— Уразумел, отец, — тихо ответил княжич.
— Теперь ступай. Отдохни, сил набирайся.
Александр всё глядел на отца широко распахнутыми глазами и не сразу двинулся с места. Он был так взволнован, что кружилась голова; душа рвалась к отцу — в его объятия, чтобы снова ощутить то неожиданное тепло и силу рук. Эта вырвавшаяся у Ярослава искра чувств, поразила Александра: значит, отец любит его?
— Ступай уже, не стой истуканом, — повторил веление князь Ярослав.
Княжич склонился в поклоне, повернулся и вышел из горницы. Ничего не замечая вокруг себя, Александр прошел по терему, вышел на крыльцо и остановился там. Его окликнул Мусуд, но мальчик не обратил на него внимания и взглянул на татарина только тогда, когда тот в беспокойстве схватил его за руку.
— Ты чего, Олекса? — спросил Мусуд озабоченно. — Будто сам не свой!
Александр покачал головой и произнес спокойно:
— Ничего, Мусуд. Не тревожься.
Возвращение в сознание было для Звяги Рудницы мучительным.
Семь дней вожак ушкуйников находился между жизнью и смертью, плутая в лабиринтах потустороннего мира, окутанного сизым туманом и полного неясных звуков. Звяга видел в тумане то неподвижные каменные изваяния, замершие в вечности, то живых людей, движущихся, охваченных стремлениями, желаниями и не замечающими того, что они блуждают в липком и бесконечном сизом мареве. И сам ушкуйник плутал, не ведая дороги, пока, наконец, туман не стал рассеиваться, освобождая его — и Звяга вспомнил всё…
…Вспомнил, как, перебросив заплаканного княжича Ростислава на своё седло, он направил коня к лесной чаще, где скрывался боярин Водовик. Мальчишка не сопротивлялся и Звяге казалось, что дела его обстоят как нельзя лучше. Еще немного — и он скрылся бы за спасительными деревьями! Но горло вдруг пронзила такая неожиданная и оглушающая боль, что все мысли разом вылетели из головы Звяги Рудницы. Кровь ударила в нос, пеной забурлила в горле, не позволяя сделать и крохотного вдоха, тело стало непослушным, будто тряпичным и Звяга бессильно вывалился из седла. Он лежал на земле, не чуя ни рук ни ног… А потом — тьма, глубокая, всепоглощающая…
«Неужто я жив?» — подумал Рудница, едва разлепив веки. Над его головой находился полотняной полог, чувствовалась легкая качка и плеск воды.
— Ну что? Погостил на том свете, решил к нам воротиться? — раздался добродушный бас. Над Звягой склонился Илька Бык, исполинского роста ушкуйник, ударом кулака вбивавший гвозди в дерево, а врагов — в землю. Большим умом Илька не отличался, но ратоборствовал отменно — за что Звяга им особенно дорожил и называл другом.
Вожак ушкуйников попробовал было выдать из себя слово, да чуть не задохнулся от боли.
— Э-эй! — покачал головой Илька Бык. — Ты, батя наш, говорить пока не вздумай. Стрела тебе горло насквозь пробила, только чудом ты дышать не перестал! Вот заживет — тогда и наговоришься… Эх, батя, почему ж меня рядом с тобой не было, а?
Действительно, там, на речном берегу, где зацепила Звягу коварная стрела, Ильки рядом с ним не было. Три многовесельных ушкуя, старшим над которыми Ильку Быка поставил Рудница, задержались в низовьях Волаги; там Илька по поручению вожака распродал то, что ушкуйники нажили разбоем.
— Был бы я там — всё б по-нашему получилось, — вздыхал Илька. — Все ж думали, что тебя насмерть свалило! Выждав, когда княжьи ратники уехали с княжичем и Водовиком, ночью братья-ушкуи тебя нашли, чтоб предать земле по-божески. А ты жив еще! Оттащили они тебя на ушкуй, стрелу вынули да рану перевязали. Три ночи назад и я подоспел — с тех пор и сижу рядом с тобой, караулю. Эх, батя, батя!
Звяга Рудница пошевелил рукой, и, убедившись, что она его слушается, поднял её, желая в знак благодарности возложить её на голову преданного слугу. Илька, поняв намерение вожака, со слезами взял его ладонь и прижал к своему лбу. Затем Звяга выразительным жестом указал на свою рану.