Княжич Олекса. Сказ первый (СИ)

— Олекса, я не люблю повторяться! — Ярослав тяжело взглянул на сына, но натолкнулся на такой же тяжелый и упрямый взгляд Александра. Князь замолчал, пораженный этими глазами.
«А-а… Вот оно что! — мстительно подумал Рубака, наблюдавший за противостоянием отца и сына. — Нашла коса на камень!.. Ты ведь, пресветлый князь, хотел Ростислава как следует потрепать, нагнать страху, чтоб отомстить Михаилу Черниговскому! Что тебе Ростислав — даже если и умрёт, совесть тебя, князь, мучить не будет. Но сын!… За сына ты испугался, безбожник! Жалко тебе родную кровь! Ну-ну, посмотрим, кто кого уломает, мальчишка-то, я вижу, не промах — отца не боится, не то что остальные…»
— Позволь мне пойти с отрядом! Я хочу этого!… Виданное ли дело, чтобы восьмилетний малец мог отправиться с отрядом и показать себя, а я должен остаться и, как дитя, забавляться играми во дворе? Отпусти меня с отрядом!
— Александр, тебе отцово слово уже не указ? — негромко осведомился князь и в его голосе явственно проступила угроза.
— Я здесь, перед тобой, отец. Разве это не значит, что я чту тебя и слушаюсь твоих указов? — княжич не сдавался.
— Ах, велеречивый ты наглец! — вышел из себя Ярослав. — Эти монахи-книжники науськали тебя словесный дым в глаза пускать! Я тебе слово — ты мне два в ответ…
— Отец!
— Тебе хоть ведомо, куда и как отряд идёт? Нет, не ведомо, а лезешь туда же, — невольно начал разъяснять Ярослав, хотя вначале этого делать не намеревался. Он не мог прогнать Александра, когда тот вот так говорит ему — «отец».
— Не ведомо, — согласился Александр. — Но знаю я точно, что решил ты поймать Водовика и воздать ему по чести. Позволь мне сопровождать отряд. Разве не ты говорил, что нужно уметь ломать рога тем, кто идёт бодаться?.. Клянусь, я буду во всем слушаться старшого, буду тише воды и ниже травы, только отпусти!
«Ага, — подумал Рубака с удивлением слушавший говор княжича, — больно легко он клятвы даёт. Весь в отца. Но каков нрав! Князю, поди, трудно с ним приходится…»
Ярослав надолго умолк, сверля сына сердитым взглядом. Княжич стоял пред ним горделиво выпрямившись, и, упрямо насупив брови, ожидал ответа. Подданные князя не осмеливались даже кашлянуть, чтоб не нарушить этой напряженной тишины.
— Хорошо, лады! — наконец заговорил Ярослав. — Пойдешь с отрядом. Но смотри у меня, Олекса! Будешь самовольничать — поставлю рядом со своим стременем и больше никуда не отпущу.
Лицо Александра осветилось радостью.
— Ну конечно, батюшка, как скажешь! — он поклонился с надлежащим почтением. — Твое слово для меня закон.
«Нет, мои уши и глаза меня не обманывают! — усмехнулся Рубака. — Этот мальчонка тот еще камешек и не одна коса еще об него сломается. Помяните моё слово!…»
Когда Миланья подошла к воротам, ведущим во двор городского посадника, дорогу ей перегородили дружинники, стоявшие на страже.
— Тебе чего?
— Я к Мусуду, кормильцу княжича Александра, — ответила она.
— Пошто?
— Жена я его. Вот, — Миланья указала на узелок в своих руках, — пирогов мужу напекла. Только вам для передачи не отдам, пропустите — сама Мусуда отыщу.
Дружинники хмыкнули.
— Ишь, какая боевая баба! Ишь, командует!
Женщина ответила им рассерженным взглядом. В этот миг мимо врат по двору проходил гридник Торопка Меньшой — он признал Миланью и, широко улыбнувшись, велел пропустить её во двор.
— К мужу? — осведомился Торопка, Миланья утвердительно кивнула. — Мусуд сейчас у князя, так что, если хочешь его дождаться — сядь где-нибудь и стереги, когда он выйдет.
— Ладно, посижу, — Миланья огляделась по сторонам, увидела старую скамью в тени крыльца и примостилась на нем, чинно положив узелок на колени. В этом уголке её никто и не замечал, зато женщина свободно могла видеть и ворота и двор перед крыльцом.
Двор посадника был полон вооруженных людей — княжьих дружинников; кто-то дразнил собак, желая, чтобы они сцепились, кто-то колол дрова, кто-то лязгал сталью, затачивая мечи, кто-то напевал песни, сидя на брошенном на землю седле. У стен были привязаны статные кони — борзые и горячие, бьющие копытами. Справа от ворот дружинники сколотили стол и скамьи, чтоб было где трапезничать — терем Григория Рубаки не вмещал всех гридников, милостников и охранителей, состоящих в хозяйской дружине.
 
Миланья припомнила, как покидала Переяславль и трепет в своем сердце от того, что оказалась она в дороге, овеваемой душистым вольным ветром. Будто Миланья вновь стала вольной птицей, какой была когда-то. Припомнила она и родной дом в бедном горном селении, и мать свою и суженого, которому готовилась принести супружескую клятву. Но из-за гор пришли разбойники, разграбили поселение, а жителей увели в полон — так Миланья оказалась в Переяславле, где её выкупил Микула Славич и сделал своею женой. Много воды утекло с тех времен! Но только глупец мог жалеть об ушедшем и терзаться о том, чего нельзя вернуть, потому Миланья и не жалела ни о чем и не терзалась.
Её раздумья прервал возглас Мусуда, вышедшего во двор и заметившего жену. Миланья поднялась ему навстречу, он взял ласково её за руки и спросил:
— Долго поди дожидалась?
— Самую малость, — Миланья заметила в его глазах тревогу и насторожилась, но спрашивать прямо не стала: — Пирогов вот напекла и проведать тебя явилась.
— Спасибо на том, — Мусуд улыбнулся, хотя на душе у него кошки скребли. Даже жене он не мог поведать то, что услышал в горнице от князя Ярослава! А услышал он вот что:
«Я вот для чего тебя позвал, Мусуд! Александр, питомец твой, отправляется этой ночью с отрядом Алдопия на поимку боярина Водовика, — сказал Ярослав ровно, но так глядя на Мусуда, что того холод пробрал аж до костей. — Ты же, Мусуд, глаз с него в этом походе не спустишь, на шаг не отойдешь, будешь беречь его как зеницу ока. Отпускаю сына целым и невредимым и жду, чтоб и воротился он благополучно! Ну а если случится с ним что — жизни тебя лишу как последнюю собаку. Ясно ли это, Мусуд?»
А чего здесь неясного? Мусуд и без ярославовых угроз трясется над непоседливым княжичем, как жид над золотом!
«Эх, Олекса! — думал Мусуд. — То волк-людоед, то мятежный боярин! Не сидится тебе на одном месте, как твоему братцу Федору, всё на подвиги тянет. Мной вертишь как захочется, отца научился уламывать ради своих прихотей!..»
Татарин вздохнул тяжко и вспомнил о жене, что молча стояла рядом.
— Милушка ты моя, ступай обратно на постой, — сказал он Миланье, погладив её по теплой щеке. — Не досуг мне сейчас с тобой долгие речи водить. Потом вдоволь наговоримся. Ступай!
Миланья всё поняла: значит, князь отправляет Мусуда из Торжка с важным приказанием.
— Безхульного пути да спутной брани, — только и сказала она с глубоким поклоном, потом взяла со скамьи узелок и отдала мужу. Не оглядываясь, она вышла за ворота да зашагала вниз по дороге.
Дом, куда Миланью определили на постой с другими бабами, сопровождающими своих мужей, находился близ трехглавой церкви Вознесения Господня. Путь к нему лежал через извилистые городские улочки, то спускавшиеся вниз к реке, на берегах которой лежали лодки и были растянуты на шестах рыбацкие сети, то поднимающиеся вверх, к холмам, где стояли самые богатые терема. Неурожаи и злопамятство князя Ярослава забрали с этих улочек оживленную торговую толкотню, стерли с лиц людей беззаботные улыбки, оставив после себя разорение и нужду.
У дома, куда направлялась Миланья, стояла широкобедрая баба с рябым лицом и потерянно глядела на окна, затянутые бычьими пузырями.
— Скажи, добра, тут ли остановилась на постой знахарка? — обратилась баба к Миланье. — Слышала я, что пришла она с дружиной князя, слышала, что хвори изгонять умеет, в травах смыслит да в волшбе.
— Даже если тут, — ответила Миланья, — тебе-то чего с неё надо?
— За помощью пришла! Услышала я от княжьих воев, что лечить она умеет — вот и прибёгла…
— Сказывай дело.
— Ты, значит, знахарка?
— Ну — я, — кивнула Миланья холодно.