Данфейт (СИ)

— Мне не нужен рассказ прихожанина, который пришел покаяться Юге в своих грехах! — закричала Данфейт и вновь обернулась к нему. — Жалеть тебя я не стану, только осуждать! Так что, говори, раз готов! А если нет — проваливай к Амиру из моей ванной!
— Злишься на меня… У тебя нет такого права! — закричал Кимао, указывая на нее пальцем.
— Кто-то ведь должен и злиться на тебя! Не всем же бояться!
Кимао опустил руку и злорадно улыбнулся.
— Сейчас ты вызываешь во мне только гнев. В твоем представлении лишь ты одна являешься безгрешной в этом мире. Тебя «связали», тобой воспользовались, тебя принудили… Бедная, несчастная Данфейт. Однако, когда тебе хреново, ты молча принимаешь мою помощь и не вспоминаешь о том, насколько я тебе противен! Целуешь и сжимаешь мою руку, будто я — первый человек в этом мире, который нужен тебе. Послать меня при сокурсниках и друзьях — это тебе по плечу, а вот принять меня, таким, какой я есть — слабо!
— А с чего ты взял, что я жалею себя? Я ничем не лучше тебя, и, так же, как и ты, я презираю себя! Что, легче стало? Сама не знаю, зачем вернулась. Нужно было остаться и показать тебе sihus!
Кимао сжал руки в кулаки и подошел к ней, нависая, словно облако тумана над некогда солнечной долиной, заслоняя собой сияние Амира.
Данфейт подняла голову и заглянула зрячему в глаза.
— Знаешь, когда я впервые увидела тебя, когда присмотрелась, то ничего, кроме страха, не испытала. Сейчас же я смотрю в твои глаза, наполненные гневом, и мне хочется смеяться. Ты — погрязший во лжи, так же, как и все остальные, ничего, совершенно ничего не хочешь менять! Стремление к подчинению — вот ваша сущность. Кто сильнее — тот и прав. Давай, ударь меня! Я ведь сука, как-никак!
Кимао схватил ее за волосы и, нагнувшись, пристально посмотрел в глаза. Темно-карие, большие глаза, в которых стыла ее боль и бессилие. Она бросала ему вызов. Зачем? Чтобы не слушать? Чтобы заглушить собственные эмоции и чувства? Чтобы не позволить ему заглянуть ей в глаза и понять, что она все так же слаба, как и прежде?
— Двадцать пять лет назад я и мать Орайи погибли на Сатрионе, — произнес Кимао. — В те дни технология трансплантации была уже разработана и активно использовалась. Выращивали клонированные копии тел живых людей, и мои в том числе. После взрыва отец попросил Совет разрешить ему трансплантировать наши оболочки, однако, зрячие ему отказали. Они боялись, что энергия термоядерного взрыва повлияла на наши «тонкие» тела и теперь мы станем не теми, кем были до своей смерти. Отец наплевал на запреты, и произвел процедуру сам, использовав тело ни в чем не повинного ребенка. Мать Орайи он вернуть не смог. Она отказалась возвращаться, так же, как и Имайя. Когда Сатрион взорвался, мне было двадцать три года. Меня заперли в теле, которому едва исполнилось пять… Я очень плохо помню свою прошлую жизнь. Это тело всегда влияло на меня, стирая воспоминания из сознания, которые противоречили возможностям пятилетнего ребенка. Способности к управлению энергии, которые я обрел после трансплантации, повергли в шок даже моего отца. Я разрушал предметы, расщепляя их на элементарные частицы. К десяти годам отец уже не мог совладать со мной. Мать помогла. К ее мнению я всегда прислушивался. Она была авторитетом, перед которым я преклонялся. Постепенно самоконтроль вытеснил из моей жизни все эмоции. Только самообладание представляло ценность для меня. Я не имел права радоваться, злиться, завидовать, жалеть. Я не имел права любить, ведь это могло закончиться для кого-то слишком плохо. Когда мне исполнилось шестнадцать, моя мать заразилась «синей смертью». От трансплантации мама наотрез отказалась, и отец согласился ее отпустить. Естественно, моего мнения никто не спрашивал. Амир призвал ее, и она растворилась в его энергии несколько часов спустя. Я видел, как это произошло. Я был рядом, когда она исчезла. Я не хотел возвращаться, но отец меня вернул. Его довод был слишком прост: если в наш мир транспортируются другие дети Амира, некому будет всех защитить. Со временем я научился жить с тем, на что обрек меня Ри. Я понял, что, подавляя эмоции, загоняю себя в угол, переставая быть человеком и превращаясь в некое подобие машины. Тогда мне помог Орайя. Младший брат, который всегда сторонился меня. Это он посоветовал отцу отправить меня в Академию. Деньги помогли ему убедить Совет в моей безопасности для окружающих. Оказавшись среди тех, для кого сила, подобная моей, представляла смысл всего их существования, я ощутил себя самим Амиром. И лишь одна женщина с безразличием отнеслась к моим способностям. Твоя сестра. Это она научила меня смеяться, ругаться и сожалеть. Она показала мне, что чувствовать — не значит подвергать опасности окружающих. Совершенство потеряло для меня всякий смысл. Разговоры о Сатрионе и возможном возвращении детей Амира стали докучать мне. Куда более интересным мне представлялось существование здесь и способность испытывать эмоции, совладав при этом с собственным могуществом. Я стал задумываться над тем, для чего еще существую, кроме как охранять этот проклятый Мир от возможного проникновения подобных мне. Безусловно, мне хотелось завладеть женщиной, подарившей мне новую жизнь. Но она боялась меня, моей второй сущности. Ежедневно она занималась с госпожой Савис, пытаясь постичь приемы психоэмоционального воздействия. Разве мог я попросить ее связать свою жизнь с тем, кого она боялась? И вдруг, взрыв на Мийе. Мы сразу поняли, что произошло. Оболочки прорвали грань между пространствами и попытались трансформироваться здесь, в этом Мире. Отец спас «консерваторы», сообщив системе вооружения и Совету Зрячих координаты возможного «прорыва». Это наша сторона синтезировала термоядерный сгусток, который уничтожил три миллиона ни в чем не повинных Мийян. Они, а не заблудшие. Только спустя год я осмелился приехать к Ри и посмотреть ему в глаза. Я понимал, что он все сделал правильно, но двоякое чувство ненависти и жалости к собственному отцу, раздирали меня на части. И вдруг появилась ты. Словно, бестия, ты перевернула все с ног на голову. Ты говоришь, что испытала страх, заглянув мне в глаза, однако твоего страха я не разглядел. Ты смотрела с насмешкой, словно понимала, что в силе моей таится и моя слабость. Словно пламя самого Амира, ты вызывала во мне интерес и желание прикоснуться к этому огню. Весь такой выдающийся, я казался тебе лишь странноватым деревой с определенными способностями, которые ты в грош не ставила. Мой внешний облик, моя запущенность и нежелание следить за внешней оболочкой, вызывало в тебе презрение. Презрение к человеку, который мог уничтожить тебя, только лишь пожелав сделать это! Но под риагой ты изменилась. Тот взгляд, который я испытал на себе, в нем не было того презрения или страха, одно лишь вожделение, чистое, искреннее. Ты хотела меня. Ни за деньги, которые я платил шлюхам, что ублажали меня, ни за возможность получить власть, о которой столько лет мечтала твоя сестра, ты просто хотела меня для удовольствия и только ради него. Я никогда не видел, чтобы на меня так смотрели. И, Амир побери, я решил, что смогу подарить тебе это удовольствие, не присоединив к себе. Я не хотел кончать, но, когда горишь в огне, не кончить просто невозможно. Я почти не пожалел о том, что сделал. Ты не поняла ничего, но тебе понравилось, и ты пожелала продолжения, несмотря на то, что сил у тебя практически не осталось. Я посчитал, что, став моей матриати, ты будешь всегда так же смотреть на меня и желать, желать несмотря ни на что! Но, твою мать, кончая во второй раз ты назвала меня этим паскудным именем «Сайми»! И я понял, что ты, на самом деле, трахаешься с ним, а не со мной.
 
 
Кимао разжал пальцы и отнял руку от ее волос, отворачиваясь и поднимаясь на ноги.
— Вот как ты умеешь унижать. Поверь, это куда более мерзко, чем послать меня, Великого Зрячего, при свидетелях.
Данфейт подскочила и, сжав кулаки, наклонилась в его сторону.
— Унижать? Да, что ты знаешь об унижении? Родиться в семье, которая может купить всех и каждого, и понять, что ничего из себя не представляешь! Бросить вызов судьбе и отправиться в неизвестность, чтобы только переплюнуть собственную сестру. Пять лет вкалывать днями и ночами, чтобы ничего не добиться, кроме физического совершенства, которое в мире, где ты живешь, ничего не значит! Привозить в деревню провиант и воду, и даже не догадываться о том, что кто-то спит с тобой только ради возможности получать все это регулярно! Стать матриати для того, кто с жалостью смотрит на тебя и с вожделением на твою сестру! Проиграть во всем и осознать, что в жизни твоей, кроме соперничества, ничего нет! Вот настоящее унижение!!! Тебя любили! Твоя мать любила тебя. Твой отец любит тебя. Твой брат тебя любит. Даже моя сестра любит тебя!!! А меня никто не любит! Ни мать, ни отец, ни сестра! Только Учитель, и даже не меня, а мою слабость и способность уравновесить тебя! Так что, пошел ты, Кимао Кейти, со своим унижением! Пошел ты!!! — закричала Данфейт, размахивая кулаками перед его искаженным непониманием лицом.