Акула пера в СССР (СИ)

— Товарищ Белозор, здравствуйте. Вас в райкоме очень ждут, — сказал один из них, — Не рекомендовал бы отказываться.
— А с чего бы мне отказываться? Партия наш рулевой, и всё такое… — я сделал успокаивающий жест Анатольичу, который уже начал засучивать рукава, — Пешком пойдем, или вас подвести — я и машину еще не отпускал? А впрочем — подождите пару минут здесь, я материалы в редакции оставлю, зачем мне с портфелем за вами таскаться, верно?
Не дожидаясь ответа, я раздвинул этих красавчиков и скрылся за дверями. В своем кабинете оставил папку с бумагами из Ровенской, фотоаппарат, мини-кассету с записями застольной беседы, заглянул в кабинет к Арине Петровне, которая уже собиралась домой:
— Меня в райком вызывают под конец рабочего дня… Не поминайте лихом!
Она что, перекрестила меня в дорожку? Ну, надо же!
* * *
Холеные комсомольцы отвезли меня на кремовой "Волге" прямо к дверям цитадели партии, провели по мраморной лестнице и оставили у дверей приемной первого секретаря. "Федор Ипполитович Сазанец" — вот что значилось на золоченой табличке двери, обитой красным дерматином. Или чем сейчас двери оббивают? Секретарша — ну чисто Ахеджакова из служебного романа, такая же носатая и суетливая, увидев меня, сделала круглые глаза и даже рот открыла.
— Одну секундочку… — она с грохотом попыталась вылезти из-за стола, опрокинула вазу с цветами, поставила ее на место, и, не взирая на капающую на пол воду, побежала в кабинет к биг боссу, — Федор Ипполитович, там Кравец и Котляр Белозора привели!
— Да-а-а? — это было похоже на рык дракона. Сердце застучало, что и говорить, но виду я не подал, наоборот — на губах у меня играла нервная улыбочка, — Ну так заводите, и все, слышите — все покиньте помещение. И вы, Лиля Ивановна, тоже из приемной уйдите и никого не пускайте!
Вот как он серьезно готовится! Тем лучше.
— Пр-р-роходите!
Я сунул руки в карманы и шагнул вперед. Дверь за моей спиной захлопнулась, потом — еще одна, которая вела в приемную. Сазанец восседал за огромным письменным столом — массивным, темным — на красном кожаном кресле, как настоящий темный властелин. Вся его грузная, большая фигура излучала власть, агрессию и крайнюю степень недовольства.
Что ж, я… То есть Гера, конечно, Гера — тоже парень не маленький, габаритами впечатлить в этом случае не удастся.
— Присаживайтесь, — партиец ткнул пальцем на стулья у еще одного стола, который по отношению к письменному располагался перпендикулярно.
Наверное, тут заседали его соратники и подчиненные. А теперь вот Гера Белозор засел, у самого краешка.
— А что это вы так далеко располагаетесь? Али боитесь меня, товарищ Белозор? — грозно нахмурился Сазанец.
— Боюсь я не оправдать высокое звание советского журналиста, Федор Ипполитович. И навредить родной Дубровице и всей нашей Советской стране. А вас мне зачем бояться? Вы — первый секретарь райкома коммунистической партии. А партия — наш рулевой.
— Ишь, как запел! — он стукнул кулаком по столу. Наверное, думал что грозно получилось, — А статейки твои — они разве Дубровице не вредят? Критиканство и вредительство, вот что это такое! Почитай твои писульки — у нас какая-то криминальная столица Полесья получается! И браконьерят у нас, и дерутся, и могилы оскверняют — просто ужас какой-то, а не советский райцентр!
— А вы предлагаете проблему замалчивать? Ждать, пока сама рассосется? Как думаете, если бы дорогой наш Владимир Ильич ждал, что всё само рассосется — что бы у нас сейчас было: буржуазная республика или конституционная монархия?
— А ну, цыц, сопляк! — он, похоже, реально думал, что я стану перед ним бегать на цыпочках, — Поговори у меня! До конца жизни будешь в колхозе для свиней стенгазеты писать!
Я усмехнулся:
— А с каких пор наш советский колхоз и почетный труд животновода — это то, чем можно угрожать?
Он вскочил с места, явно в бешенстве:
— Ма-а-а-алчать! Наглец! Ты понимаешь, с кем говоришь? Ты знаешь, что я с тобой…
 
— А что вы со мной? Посадить меня не удастся — не за что. В психушку упечете? Очень сомневаюсь… Похлопочете о переводе в Петропавловск-Камчатский? А вы уверены, что это действительно хуже, чем Дубровица в нынешнем ее состоянии?
Кажется, он вот-вот был готов кинуться на меня с кулаками, но сомневался — справится или нет. Нужно было срочно переводить разговор на новый уровень.
— Федор Ипполитович, вы — человек дела, и я — человек дела. Давайте конкретно: вы ведь меня из-за последней статьи позвали?
— Именно, Белозор! Ты понимаешь, какой это удар по всей системе жилищно-коммунального хозяйства? Понимаешь, какой урон престижу? — его тон слегка изменился. — Ты ведь любишь наш город, зачем же ставить подножку тем, кто о нем заботится?
— То, что мертво — умереть не может, — хмыкнул я, и его бровь поползла вверх, — А еще вы забыли сказать, что это удар по престижу нашего райкома и по вам лично. Большакова ведь рекомендовали именно вы, верно?
Он шумно выдохнул, глядя на меня.
— И отчество Федорович у Василия нашего не случайно. Уж не знаю — в чем там дело, но он как минимум ваш близкий родственник, а как максимум — сын! И сынок ваш оказался откровенным гидосником, да? Сами не ожидали, что заиграется мальчик. Трупы обворовывать — это вообще за гранью понимания…
Вот тут он кинулся ко мне, сжав кулаки и обегая стол по кругу с явным намерением стереть меня в порошок. Я, похоже, попал в самую точку — Большаков был его незаконнорожденным сыном! Ну, чисто — Болливуд!
— Еще хоть слово о Васе — тебя самого закопают там же, слышишь, урод! — я не вставая с места пнул ногой стул ему навстречу, он споткнулся и едва удержался, чтобы не обрушиться на пол.
Это дало мне время, чтобы вскочить:
— А самому не противно, Федор Ипполитович? Сыночка приструнить не хотите? Может, лучше его, а не меня — в Петропавловск-Камчатский, от греха подальше?
— Я тебя приструню, сволочь, я тебя так приструню…
— Только дайте повод, Федор Ипполитович, и я разобью вам лицо, честное индейское слово! Так что, сыночка-то в чувство приведете?
— Я с Васей своим сам разберусь, Белозор. А тебе вот что скажу, — он шумно дышал, восстанавливая дыхание и замерев напротив меня как бык перед рывком вперед, — Если завтра же ты не напишешь опровержение и публично не извинишься в газете, не подашь заявление на увольнение, так и знай — тебе здесь не жить. Я могу быть страшным врагом…
— Я тоже, Федор Ипполитович, — наконец я высунул руку из кармана, и поставил на стол мою прелесть — микрокассетный "Sony" М101, который исправно мотал пленку, записывая на нее излияния первого секретаря райкома.
Непуганый тут народ, непривычный к микронаушникам, вездесущим камерам и другим системам фиксации. Не фильтруют они базар при личных беседах. Думают — раз две двери и приемная отделяют нас от чужих ушей — то можно и языком трепать… А карманные диктофоны, небось, только в "Семнадцать мгновений весны" у Штрилица видали…
— Ах ты, сука! — он всё-таки кинулся ко мне, но я перехватил его, вывернулся — и швырнул классически, через плечо на его собственный письменный стол.
Карандаши, бумажки, пресс-папье и какие-то многочисленные блокнотики феерично разлетелись в разные стороны.
— …я-я-я-ять… — простонал Сазанец.
Честно говоря, мне было даже стыдно. Всё-таки старший человек, представитель власти… Но в первую очередь — огромный, сильный мужик, который хотел меня прибить! Давать ему поблажку — это рисковать жизнью, здоровьем, будущим — и не только своим.
Партиец на удивление быстро пришел в себя, встал ногами на пол, распрямился, отдуваясь, поправил кресло, подвинул его к столу и сел:
— Садись, Белозор. И выключи уже свою аппаратуру. Я понял — ты зубастый сукин сын.
Ни хрена себе разительные перемены! Хотя — чему удивляться? Я такое еще в школе видал. Пока не встретишь хулигана кулаками — никакого толку разговаривать с ним нет. Даже если он одержит верх, но получит пару ударов по ребрам или в челюсть — запомнит, осознает. И начнет говорить на равных. Странно видеть замашки шпаны у первого секретаря райкома партии? Хе-хе! Сазанец — наш, дубровицкий. Кровь от крови и плоть от плоти…