Акула пера в СССР (СИ)
— И зря раскопали, товарищ Белозор. Внимание теперь к вам повышенное. Не в духе интернационализма эти ваши копания, противоречат генеральной линии партии…
— Генеральной линии партии противоречит безнаказанность военных преступников, товарищ Ершов. Неотвратимость наказания — один из столпов, на которых держится государственная система. Dura Lex, sed Lex — один для всех, независимо от социальной, национальной, профессиональной или какой иной принадлежности, — раздраженно проговорил я.
И чуть не ляпнул про "все равны, но некоторые ровнее" — думать надо, товарищ Белозор, кому и что говоришь! Рыбьи глаза Ершова сверкнули металлом, а потом опять обманчиво подобрели:
— В общем, Герман Викторович, моя вам рекомендация — оставить отношения с товарищем Морозовой на уровне курортного романа. Дело молодое, вы — люди одинокие, это мы понимаем. Не пытайтесь ее удержать — если не хотите лишних вопросов и пристального внимания к своей персоне. Только навредите — и себе, и ей.
Они что, может, и свечку держать будут? Я был зол до крайности. Ну, надо же! Пристальное внимание!
— В койку ко мне тоже заглядывали? — не скрывая злости процедил я, — В белье ковырялись, может, в мое отсутствие? Деньги, если что, лежат в Большой советской энциклопедии, на букву "Д" — там, где статья как раз про деньги. Семейники — в шкафу, на третьей полке.
— Ну что вы ёрничаете, Белозор? Понимаете же, работа такая! Девушка могла стать носителем государственной тайны, а вы тут активность развели бурную, подозрительную…
А говорил — не про эскапады… То ли еще будет! Я только начал вообще-то. Интересно, в семьдесят девятом году людей к стульям привязывают? Ногами бьют? Или чем там — током? А может подвешивают попавшего в лапы несчастного на развесистой клюкве и заставляют медведей лупить врага народа балалайкой? Какие там еще есть мифы о "кровавой гэбне"? Понятия не имею, насколько они правдивы. Ершов вроде впечатление производил вменяемое, по крайней мере как человек человеку мне он противен не был.
— В общем, Герман Викторович, вы меня услышали. Жалко будет, если наш район лишится молодого талантливого журналиста, настоящего патриота малой родины… — судя по тону, гэбист не имел в виду, что меня расстреляют.
Скорее — переведут к чертовой матери на другой конец Республики — в Езерище, например. Конечно — добровольно и с песнями, как с той кошкой из анекдота.
— Услышал, — сказал я.
— Ну и чудненько, — это "чудненько" ему настолько не подходило, что я поймал самый настоящий когнитивный диссонанс.
Ершов встал, хрустнув коленями, выплюнул сигарету и пошел прочь.
* * *
Лютая злоба выворачивала меня наизнанку. Не на Ершова, нет… Он, наверное, неплохой дядька. Работа у него такая, всё понятно. Просто…
Я помню, как бабушка рассказывала мне историю, как раз из этого времени, ну ладно — на пару лет позже, когда деда назначили заместителем директора Дубровицкого РЭС. Мол, она просто шла с работы, и вдруг увидела, что рядом с ней идет человек — в плохом костюме, ничем не примечательный. Он сказал ей:
— Людмила Всеволодовна, я хочу, чтоб вы знали — с вашей стороны у вашего мужа всё чисто. Он может гордиться такой женой. Вы — его надежный тыл.
Она рассказывала это чуть ли не с гордостью — мол, как же, государство оценило ее гражданскую позицию, ее преданность и самоотверженность! А мне, тогда еще подростку, в голову пришел один-единственный вопрос: какого хера за моей бабушкой кто-то следил?
Это чувство было сродни открытию, сделанному мной несколько лет назад: стоит поговорить о чем-то рядом с включенным смартфоном — и через некоторое время вся ваша лента окажется засрана теми самыми папилломами, котлоагрегатами или ножницами по металлу… Просто поговорить, даже не делать запрос в поисковой системе! Сразу это вызывало негодование — потом пообвыкся.
Теперь я шёл по Советской широкими шагами, стараясь разогнать тяжкие мысли. Отвлечься не получалось. Обычно помогала музыка, теперь об этом можно было и не мечтать: даже до обычных кассетных плееров еще жить да жить, не говоря уже про компактные "эмпэтришники"… Можно было взять свою "Электронику-311" и, как дебильные подростки, слушать его во всю Ивановскую, но — это бесило меня капитально, и в двадцать втором году, и в семьдесят девятом. У нас гоняли с переносными колонками, тут — с магнитолами. Впору вспоминать знаменитую аксиому Эскобара…
В общем — я шел и злопыхал. И ноги несли меня сами, сворачивая по улочкам и закоулкам, пересекая зеленые зоны и дворы хрущевок. Места были знакомыми: здесь почти ничего не поменялось за сорок лет, разве что сейчас деревьев и кустов было больше, а торговых точек — меньше.
Мой взгляд буквально уперся в аккуратную вывеску — красную с белыми буквами. "ЗАЛ БОКСА" — вот что на ней было написано. Нет, я знал, что Лопатин обосновался тут, на улице Молодежной, давно — но чтоб прямо сорок лет? Хотя — что я знал о Лопатине?
Когда он приходил к нам в школу звать на секцию по рукопашному бою, то выглядел прекрасно. Ну да, седой, с лицом бывалого человека — но юношеская энергичная походка, идеальная осанка, крепкие бицепсы и предплечья и молодой, сверкающий сталью, взгляд голубых глаз никак не давали поверить, что тогда, в 2007 году Виктору Ивановичу было семьдесят два года!
И этот старикан подтягивался раз двадцать, кувыркался и занимался руконогомашеством как молодой, и швырял на ковер юных обалдуев раза в два тяжелее его самого под самыми причудливыми углами! Настоящий фанатик боевых искусств — как западных, так и восточных, он никогда не брал с учеников ни копейки. Разве что — на материальную базу для зала. Перчатки купить или мешок новый — на это да, он мог предложить скинуться. Но если нужной суммы не набегало — не беда! Обматывали старую грушу изолентой, шили из строительных перчаток и поролона эрзац-версию спортивной экипировки… Р-романтика!
А теперь ему было около сорока, и, скорее всего, он совсем недавно вернулся из своих длительных командировок "по охране рубежей Родины на дальних подступах". Потому что на кирпичной стене огроменными красными трафаретными буквами были нанесены строчки — любимой лесенкой Маяковского:
МУСКУЛ СВОЙ,
ДЫХАНИЕ
И ТЕЛО
ТРЕНИРУЙ С ПОЛЬЗОЙ
ДЛЯ ВОЕННОГО ДЕЛА!
Я уже видал эту надпись, в будущем. Лопатин обновлял ее каждый год, так что слоев краски к две тысячи седьмому накопилось изрядно. Тут — два, максимум три.
Двери невысокого кирпичного здания, окрашенные зеленой масляной краской, со скрипом отворились мне навстречу, выпуская небольшую толпу гомонящих подростков.
— А я нырок — и джеб ему! Видел?
— У тебя руки длинные, а мне что? В клинч?
— Ты чего, когда мы отрабатываем, лупишь изо всех сил? А если я так буду? Что за дела — драться всю тренировку? Отрабатывать — значит отрабатывать, а не лупить друг друга!
— Ты в четверг придешь? Да ну, какой футбол? Ты че, дурак, что ли?
И дальше в том же духе. На меня прямо дохнуло юностью… А, нет. Не юностью. Запах пота, дерматина, разогретой на солнце краски, немного — пыли, немного — дешевого мыла и сырости. Запах спорта, хорошо знакомый каждому, для кого слово "тренировка" — не пустой звук. И не важно, чем вы занимались — гимнастикой, боксом или легкой атлетикой, запах — практически всегда один и тот же.
— Давай Гера, проходи! Молодец, что заглянул! — меня кто-то дружески хлопнул по плечу.
Я обернулся — и память Белозора тут же выдала: Поликарпыч, местный завсегдатай. И его команда. Пятеро мужичков неопределенного возраста, похожие то ли на бывших военных, то ли на каких-то крутых ментов, то ли на лиходеев — сразу не разберешь. Они очень напоминали мне егерей-Иванычей своей экономной пластикой движений и колючими взглядами.
— Проходите м-мужики! — Лопатин появился в дверях, точно такой же, каким я его запомнил из будущей жизни, только волосы были черными, едва-едва тронутые проседью. — О! Гера! А поч-чему без спортивной формы? Ч-черт с ней, проходи, найдем что-нибудь!