Могильный червь (ЛП)
- Не обращай на него внимания. У него всегда были свои секреты. Всегда играл в темноте, прятал вещи. Разговаривал с людьми, которых там не было. Странный маленький мальчик со странным маленьким умишком. Он думал, что я не знаю, что он делал на кладбище. Он думал, что я не знаю о том, что он там делает, выкапывая эти штуки и укладывая их в коробки с...
Генри зарычал:
- Заткнись нахуй, ты, высохшая старая ведьма!
- О, да, мистер Генри Борден, я знаю ваши привычки. Я всегда знала твои привычки! Это работа матери – знать, кто ее сын и чем он не является! А я с самого начала держала тебя на крючке! С самого начала, говорю я! Я знала, что ты там делаешь и с чем спишь! И не думай, что я не знала, что вы с Элизой собирались сделать! Всегда плетете интриги! То, что вы двое сделали в темноте! Грязные, щупающие руки, горячие целующие рты и облизывающие языки! Я знала! Я знала! Ха, ха, ха! Ну же, Генри! Порежь меня своим ножом! Режь меня, говорю! Ты сделаешь мне одолжение! Грязная, грязная штука! Я должна была позаботиться о тебе, когда ты вышел из утробы! Эта белая кожа и эти черные голодные глаза! Это был знак! Это была зараза, и я знала это! Я должна была задушить тебя собственными руками, когда ты впервые посмотрел на меня, как змея из ямы.
Рука Генри взметнулась вверх, и он поднял мать прямо за лицо. И это заставило ее заткнуться, старая гребаная землеройка, гребаный стервятник всегда находил зараженную рану, чтобы ковырять ее. Она тут же перевернулась на стуле и с глухим стуком упала на пол. А там, внизу, она не смела пошевелиться.
Но это не остановило ее рот.
- Дисциплина – это то, что вам с Элизой нужно, твердая и уверенная рука. Это бы вас обоих успокоило. Дисциплина.
Да, старой ведьме это всегда нравилось, не так ли?
Он видел, как она стоит там с ремнём в руках с птичьими когтями, щелкая им, наслаждаясь звуком, эхом разносящимся по старому дому. Тетя Лили тоже была там, наблюдая, притворяясь оскорбленной всем этим, но втайне радовалась и втайне возбуждалась от ремня, хлещущего по молодой плоти.
Элиза всхлипывала, потому что ее привязали к стулу. Она склонилась над ней, обнаженная, и ремень спустился вниз, впиваясь в ее белую кожу и оставляя ярко-красную полосу на спине.
- Считай со мной, Генри, - сказала Роуз, не обращая внимания на хныканье Элизы.
- Один, - сказал Генри, зная, что должен это сделать.
- Что? - cпросила его матушка Роуз. - ЧТО ТЫ СКАЗАЛ? Я ТЕБЯ НЕ СЛЫШАЛА! Громче! Громче!
Ремень снова опустился, врезавшись Элизе в спину и вызвав несколько алых капель крови.
- Два! - воскликнул Генри.
- О, бедное дитя, - сказала тетя Лили, вытирая капли пота со лба, ее дыхание было быстрым и почти оргазмическим. - Бедняжка, бедняжка.
- ЗАТКНИСЬ! - приказала ей мама Роуз. - ЗАТКНИСЬ ИЛИ БУДЕШЬ СЛЕДУЮЩЕЙ! ТЫ ПОЧУВСТВУЕШЬ ВКУС РЕМНЯ!
Тетя Лили заметно содрогнулась при этой мысли, как будто это было нечто, что она пробовала раньше и надеялась попробовать снова.
- Шлюха! Шлюха! Шлюха! - крикнула мама Роуз, снова опуская ремень. - ВОЗЛЕЖАТЬ С СОБСТВЕННЫМ БРАТОМ! О, ИЗ ВСЕХ МЕРЗКИХ ЧЕРНЫХ ГРЕХОВ!
- Три! - cказал Генри надтреснутым голосом.
- ДА, ТРИ! ТРИ ДЛЯ МЯСНИКА, ТРИ ДЛЯ БУЛОЧНИКА И ТРИ ДЛЯ ЕЕ БРАТА, ГРОБОВЩИКА! - крикнула мама Роуз. - НУ ЖЕ, ЮНАЯ МИСС ШЛЮХА! А ТЕПЕРЬ ПОСМОТРИМ, КАКОВО ТЕБЕ, А? ДАВАЙТЕ ПОСМОТРИМ, НРАВЯТСЯ ЛИ РЕМНЮ ТВОИ СИСЬКИ ТАК ЖЕ, КАК ТВОЕМУ БРАТУ!
Элиза слабо сопротивлялась, но вскоре матушка Роуз связала ей руки за спиной. По лицу Элизы потекли слезы. Она пыталась что-то сказать, но из-за рыданий это было совершенно непонятно. Мать Роуз хлестала ее до тех пор, пока ее груди не покрылись фиолетовыми и синими полосами.
- КАКОВО ЭТО, ШЛЮХА?
- Четыре! - cказал Генри.
А тетя Лили, задыхаясь, с мокрым от пота лицом, зажав руку между ног, доводила себя до исступления.
- Дай ей еще! - она взвизгнула. - Дай ей еще!
Mатушка Роуз так и сделала.
Генри пришел в ярость от этого воспоминания. У него было безумное желание расстегнуть молнию и помочиться на старую ведьму.
Дядя Олден снова рассмеялся. Это было похоже на лай бешеной собаки.
- О, как хорошо вы обращаетесь со своей матерью, мистер Генри Хиггинс! Прекрасный способ для мужчины действовать! Ты и твои грязные секреты!
Генри принес нож обратно.
- Заткнись, или я отрежу твою гребаную башку, жалкий кусок дерьма!
Тетя Лили больше ничего не говорила.
Сидя на полу, мама Роуз хихикала.
(ребенок, Генри, как ты назвал ребенка)
(скажи нам имя ребенка, который был зачат в могиле)
Дядя Олден просто сидел, выпятив челюсть, как манекен чревовещателя.
- Отрежет мне голову, говорит он! Ну, я слышал, у тебя это неплохо получается! Это ведь не в первый раз, правда?
Генри ударил его по голове, и дядя Олден упал лицом вниз. И все же, положив рот на стол, он продолжал бормотать. А на полу мама все хихикала и хихикала пронзительным писком, как непослушная маленькая девочка, которая знает страшную, ужасную тайну.
Потом они оба рассмеялись.
A Лили уставилась в пространство.
Смех стал таким громким, что Генри воткнул разделочный нож в стол и выбежал из комнаты, их непрерывное детское хихиканье пронзило его мозг и эхом отдалось в черепе.
Он подбежал к двери подвала и, спотыкаясь, спустился по лестнице в темноту.
(О, ты не сможешь убежать, жалкий маленький червяк)
(ты никогда не убежишь)
(ты никогда не убежишь от меня)
Котельная. Там было так темно и тихо. Так было там всегда. Он заполз за топку в маленькую тесную нишу для труб. С включенной печью, тикающими вентиляционными отверстиями и приторным мраком, окутывающим его, да, это было похоже на то, как будто он снова был в утробе матери. Так сладко и так утешительно.
Свернувшись калачиком, он спрятался от всего мира.
28
Когда Стив поднялся по лестнице на ее крыльцо, он действительно любил эту Тару Кумбс, как сумасшедший. Весь день он чувствовал себя странно из-за их вчерашнего разговора, но теперь, когда он собирался увидеть ее, он чувствовал себя намного лучше. Потому что он любил ее так же сильно, счастливо и безрассудно, как луна любит небо, а трава – землю. Он любил ее так же, как его кости и мускулы любили кожу, покрывавшую их. Его любовь к ней была почти глупой и щенячьей в своей преданности. Он так сильно любил ее, что пожалел, что у него нет роз, чтобы подарить ей. Он пожалел, что не написал ей романтическое стихотворение. Он хотел плыть в глубокой синеве ее глаз и мчаться по ее кровеносной системе, как кровяное тельце.
Блин, как же он любил эту девчонку!
И это можно было видеть на его лице... легкомысленная нервная улыбка ребенка, идущего в гости к своей школьной любви. Он не смог бы смыть эту ухмылку кислотой, она была слишком глубоко врезана.
Но тут дверь открылась.
И там стояла Тара.
Улыбка сменилась хмурым взглядом, и свет исчез из его глаз, потому что на секунду ему показалось, что он ошибся домом. Там, глядя сквозь приоткрытую дверь, словно крот, почуявший уродливый солнечный свет, стояла какая-то дама, высокая и худая, с бледным лицом, двумя голубыми глазами, блестевшими, как мокрый хром, и кривым, опущенным вниз ртом, она не была хмурой, но и не улыбалась.
Это она? - задумался он тогда. - Это та девушка, которую я люблю?
Так оно и было, только казалось, что какая-то ужасная перемена настигла ее и заменила сияние внутри чем-то низким и почти оскверненным. У ее рта залегли морщинки, а под глазами залегли желтовато-коричневые тени, придавая им такую напряженность, что у Белы Лугоши подкосились бы ноги.
- Тара? - сказал он. - Тара?
Она смотрела на него целых тридцать секунд, пока он повторял ее имя, словно магическое заклинание, которое могло вырвать ее из этого состояния. Только один раз она моргнула.