Он и Я (СИ)
Вот вроде бы спокойно меня слушает, а по глазам вижу, что неприятна ему эта тема. Она его даже злит, хоть он и сохраняет внешнюю невозмутимость.
— До этого никогда не дойдет, Катя, — не говорит, а чеканит слова.
— Мы сможем видеться? — не сдержавшись, спрашиваю то, что меня больше всего волнует.
— Нет, Катя, мы не сможем видеться.
Ответ меня не то чтобы удивляет. Он меня шокирует и разбивает.
Тарский не выражает сомнения. Не оставляет вопрос не закрытым. Не дает ложных надежд. Выговаривает четко и уверенно, на одном дыхании.
Я цепенею, не зная, как реагировать и куда дальше двигаться.
Он меня размазывает.
Так паскудно я себя еще не ощущала. Кажется, что хуже просто невозможно. Когда удается без психов запереть эти эмоции в груди, понимаю, что чему-то все же научилась. Даже не плачу. Слезы подкатывают к глазам, заполняют на максимум, но так и не проливаются. Изнутри какая-то сухая заморозка шурует. Жжет и колет, нестерпимо болит. И все же не разлетается, как обычно. А как будто в комки собирается. Эти комки быстро превращаются в камни.
— Э-э-э… Я решила, что спорт — не мое. Полежу тут… Просто, — выдыхаю. И снова пытаюсь его отправить в спальню: — Ты иди. Я скоро.
Надеюсь, что Таир уйдет в спальню и позволит мне отдышаться. Но нет… Вместо этого он сгребает меня на руки и несет в спальню. Будто намеренно доламывает мое самообладание… Чувствую его, дышу им, загораюсь… Господи, да он буквально сваливает ту тонкую стену, которой мне только-только удалось оцепить свои чувства!
Если дам слабину сейчас, потом ведь будет хуже. Осознаю это и экстренно строю ограду заново.
Я смогу… Смогу…
Опустив меня на кровать, возвращается в гостиную, чтобы выключить телевизор и погасить свет. А я начинаю судорожно соображать, что должна делать, чтобы, оставаясь гордой, гуманной и благородной — и все это вместе, уберечь Таира от излишней эмоциональности своей взвинченной натуры.
Двинувшись на противоположный край постели, утыкаюсь лбом в стену. Глубоко вдыхаю и медленно-медленно выдыхаю. Буду лежать неподвижно, даже если придется делать это силой до самого утра.
Твердые шаги. Темнота. Тонкий скрип матраса.
— Спишь?
— Угу. Спокойной ночи, — по задушенному и сдавленному голосу, конечно же, понятно, что я от мира сновидений далека, как Юпитер от Луны.
Однако Тарский молчит. Никак не реагирует.
И хорошо…
…Следующая неделя проходит относительно легко. Мне удается полностью обуздать свои эмоции. Топлю в себе глупые обиды и тоску, едва они только посмеют вырваться. Настраиваюсь на позитив и умиротворение. Выхожу с Бахтияровыми в город. С Тарским общаюсь сугубо в случае крайней необходимости. В остальное время, даже если он находится дома, демонстрирую крайнюю заинтересованность выдуманными художественными мирами.
А потом… Таир возвращается домой мрачнее тучи.
33
Вгони патрон в пистолет,
Давай выключим свет…
В тот день Тарский возвращается раньше обычного. Входит в квартиру и, будто черная грозовая туча, все помещение темнотой затягивает. Настроение, которое он раздает, словно радиоактивная станция, невозможно игнорировать.
Принимаю обширные точечные сигналы, и душу вмиг разбивает волнение.
Даже Элиза, быстренько скинув ответственность, без лишних реверансов спешно исчезает за дверью.
Никак не пойму, что случилось. А Тарский не говорит, хоть я, наплевав на все запреты, наседаю с расспросами.
Что не спрошу — молчит. Я говорю — он молчит.
Молчит. Молчит. Молчит.
Ни слова. Ни единого чертового слова. За весь вечер ни единого чертового слова!
Таким я его не то что не видела… Даже не представляла, что нечто подобное, горячее и ощутимое, в принципе способен бестактильно давать человек. Нет сил гадать о причинах. А Таир лишь взглядом давит, когда обращаюсь. Небольшую передышку получаю, когда уходит в душ. А выходит снова, словно буря надвигается. Тогда уже я торопливо ретируюсь и закрываюсь в той же ванной на замок.
Но навечно ведь там не останешься…
Да и не хочу я. Перевела дыхание, и хватит. Желаю знать, что произошло.
Выбравшись, застаю поразительную картинку. Тарский сидит в кресле с бокалом крепкого алкоголя. Судя по этикетке на бутылке, которая уже практически полупустая, накачивается бренди.
— Ты можешь сказать, что случилось? — стараюсь говорить спокойно, но внутри уже все ходуном ходит.
Ненадолго подвиснув на колышущейся в бокале темно-вишнёвой жидкости, плавно скольжу взглядом по крупной мужской кисти, перевитому выпуклыми венами мощному предплечью, широким плечам, натягивающим черную майку объемным грудным мышцам, плоскому животу. В кресле Таир полулежит. Откинувшись, упирается в спинку едва ли не макушкой. Таз на самом краю находится. Ноги расставлены максимально в стороны, свободные спортивные брюки этому не препятствуют. Визуально кажется, что он расслаблен, но я ведь чувствую, что это не так.
Зачем напивается? Что сделать собирается? Или, может, с чем-то справиться пытается? Как понять, если ничего не говорит?
Курсирую взглядом обратно вверх. К лицу поднимаюсь и инстинктивно застываю.
Его глаза — чистая сталь. В них темная буря поднимается и надвигается, будто штормовая волна. Еще есть шанс спрятаться.
Не сбегу, с головой ведь накроет. Понимаю это и… остаюсь.
— Подойди, — первое, что Тарский говорит в тот вечер.
Я пытаюсь выглядеть уверенно, будто как-то контролирую ситуацию. Стянув с головы влажное полотенце, бросаю его на спинку стула. Взбив ладонями волосы, стискиваю в кулаке ворот тонкого халата и осторожно подступаю к креслу.
— Ты меня боишься? — зачем-то спрашивает Таир.
— Нет.
— Правду сейчас говори, — требует таким жестким тоном, что я на миг реально пугаюсь и вздрагиваю.
— Не боюсь, — для верности еще и головой мотаю.
В широком смысле страха действительно нет.
— Тогда какого лешего ты дрожишь?
— Это другое… Волнуюсь, потому что ты не говоришь, что… — договорить не получается.
Тарский неторопливо отставляет бокал на столик и как будто затыкает меня взглядом. Красноречиво дает понимание: все, что нужно, он выяснил, остальное неважно. И я замолкаю, не зная, что делать дальше.
Когда пальцы Гордея ловят кончик пояса моего халата и тянут на себя, я и предположить не могу, что он его развязывает. Решаю, что хочет, чтобы подошла ближе. Машинально шагаю, пока не оказываюсь между сильных мужских ног.
Полы халата медленно расходятся, Тарский опускает руки мне на талию и вдруг сваливает к себе на колени. Задушенно пискнув, инстинктивно упираюсь ладонями ему в грудь и неосознанно цепенею, впитывая бушующую яркость глаз.
— Не дури, и все будет нормально, — глухо выдает какое-то странное предупреждение, при этом ни на секунду не сводя с меня взгляда.
Я в попытке охватить смысл происходящего, спускаю свой взгляд на его рот. Слежу за тем, как он движется, будто умею читать по губам. Даже когда Таир прекращает говорить, зачем-то продолжаю бесцельно смотреть на четко очерченные твердые линии.
В теле неотвратимо и уверенно зарождается дрожь.
— В смысле… — закончить вопрос не успеваю, потому как Тарский резко дергает меня вниз.
Буквально заваливаюсь на него. В прямом смысле сталкиваемся лбами. Звонко и отрывисто взвизгиваю, но не от боли. От изумления и раскручивающегося в груди волнения, когда одна его ладонь обхватывает мою грудь, а вторая, прочесав шею, крепко зажимает затылок.
Только и могу, что смотреть ему в глаза. Медленно расплывающиеся зрачки полностью вытесняют стальную яркость, попутно пряча от меня какие-либо мысли и эмоции. Когда инстинктивно пробую наобум скользнуть в душу, отталкиваюсь, как от стены. Секунда, две, три… Гордей будто умышленно какой-то рычаг поворачивает, и я проваливаюсь. Сходу тону и захлебываюсь, не в силах сделать элементарный вдох.