Он и Я (СИ)
— Конечно! Буду счастлива помочь.
Бахтияровы радуются встрече с детьми, а мне вдруг становится грустно. Наверное, я соскучилась по отцу… Какими бы ни были наши отношения, без родительского крыла трудно.
Да уж… Что-то я совсем расклеилась…
Все меня с непонятной силой задевает… Все-все! Кошмар какой-то!
Ненавижу подобное состояние. Оно мне несвойственно. В любой ситуации умею находить позитив. И сейчас надо. А не получается.
Делаю большой глоток красного вина и смотрю на сидящую через стол Элизу. В принципе, на нее все смотрят, ведь она что-то там рассказывает… И ладно бы, но сама девушка то и дело скользит глазищами справа от меня — на Тарского.
Я и так, сбитая с толку обрушившимися эмоциями, сутки словно пьяная проходила. Вроде полегче стало, когда Гордей вернулся. Несмотря на враждебную встречу, сразу же радостно и относительно спокойно себя почувствовала. Но сейчас… Снова… Стоит подумать, что они вчера были вместе, сердце стынет. Проваливается в заполненный вином желудок, маринуется в красном полусухом и, после опустошающей паузы, выскакивает, пьяное и дурное, разбрызгивая хмель по всему организму. Пока сознание сопротивляется, принимается с сумасшедшей силой долбиться в ребра. И все бы ничего, физическую нагрузку можно выдержать. Однако вырабатываемая этими движениями энергия по миллиметру сжигает внутренности. Я узнаю эти огоньки в глазах Элизы, такие же не раз видела в зеркале… И испытываю злость, обиду, какой-то непонятный всепоглощающий страх и абсолютно реальную боль.
Что такое? Почему? Зачем?
Забывая есть, осушаю бокал до дна. Дальше слушаю и наблюдаю.
Ее смех слишком звонкий, улыбка слишком широкая, глаза слишком яркие… Господи, мне хочется на нее накричать! Сказать, чтобы прекратила на него смотреть, что выглядит она нелепо, что не нужна ему такая, оскорбить, самыми мерзкими словами, преуменьшив ее очевидную красоту! Господи… Просто пусть прекратит!
Вздрагиваю, когда Таир касается моей руки своей. Не сразу понимаю, что он всего лишь забирает у меня бокал. Пока я нахожу слова, чтобы возмутиться, отставляет его на край стола.
— Хватит, — произносит тихо, но твердо.
Прежде чем принять давление его глаз, со свистом втягиваю воздух. Понимаю, конечно, почему он так поступает, но этот взгляд… Он поджигает во мне все спрятанные фитильки. Пробуждает спящие вулканы.
И я… испугавшись этих ощущений, резко поднимаюсь из-за стола. Естественно, это обрывает все разговоры и привлекает внимание присутствующих ко мне.
— Я устала, — поясняю, пытаясь казаться уравновешенным и адекватным человеком. Хотя еще и обижена на них, хочется удалиться достойно. — Спать пойду. Доброй ночи!
Мама когда-то говорила, что вода способна все смыть. Она же ее и убила… Обнаружив маму на дне ванной под толщей розоватой воды, старалась не кричать и не плакать. Убедила себя, что она таким образом нашла облегчение. Сейчас же стою под теплыми струями и понимаю, что неправда все это. Ничего вода не забирает.
В груди формируется огненный шар, увеличивается, раскручивается… Что бы я прежде ни думала, впервые мне приходится вкусить это странное ощущение предательства. По-другому свои чувства к Тарскому не могу обозначить. Я прекрасно осознаю, что мне очень больно, но никак не получается осмыслить, почему настолько?!
Может быть, потому что… Потому что… Я считаю Тарского своим? Я так считаю?
Господи, да! Я так считаю!
А что в действительности?
Мы… Он и я… Он… Я… Мы…
Дело не в этом чертовом фиктивном браке! Все началось раньше… Гораздо раньше! Не могу понять себя, но… Я ревную. Ревную настолько сильно, что на подъеме этого чувства способна кого-нибудь покалечить!
Элизу, например… Или самого Таира.
Прежде у меня были допущения, что он ходит к кому-то, но подтверждений тому не было. Мне не доводилось разговаривать с ним через телефон другой женщины, не приходилось понимать, что в эту секунду он совершенно точно находится в непосредственной близости к ней, не удавалось видеть их вместе. И Элиза… Это вам не лярва какая-то. Она красивая, воспитанная, умная и элегантная.
Кровать ощущается безразмерной, твердой и неудобной. Ворочаюсь с бока на бок.
В огромном доме Бахтияровых совершенно точно есть свободные комнаты. Кроме того, перед этими людьми нам с Тарским не нужно изображать семейную пару. Значит, он не придет. Знает, что не убегу, и охранять необходимости нет.
Пойдет к ней? Если пойдет… Нет, я этого не вынесу…
Между нами столько нерешенных вопросов, а как их решить в таком состоянии? Умею только ругаться с ним, дразнить и провоцировать. Понимаю, что самое время пересмотреть свое поведение и подойти к ситуации более зрело. Только сейчас для работы над собой у меня попросту не хватает ресурсов. И… Я поступаю так, как привыкла.
По щучьему веленью, по моему хотенью…
Сажусь на кровати, зажмуриваюсь и визжу так, словно меня режут. Кричу до тех пор, пока дверь в спальню не распахивается, являя злого Тарского.
— Что, мать твою, происходит?
Вероятно, что я выдернула его из постели. Наверняка перепугался, иначе не выскочил бы в одних боксерах. Мазнув по его боку взглядом, замечаю длинную и широкую полоску пластыря. Несколько теряюсь, но все же отбрасываю все ненужные эмоции. Сглотнув, отвожу взгляд в сторону и выдаю совершенно спокойным тоном:
— Кошмар приснился.
Не нужно обладать особой проницательностью, чтобы видеть, насколько нагло я вру.
— Ты, черт возьми, издеваешься?
— Нет, — отрицаю очевидное. Прочищаю горло, но молчу недолго. Все эмоции в кучу сбиваются и огненной массой прут наружу. Подскакиваю, словно пружина, с кровати и предъявляю с упреком: — Я думала, мы тут ради меня! А ты бросил на чужих людей и пропал на две недели!
— Не начинай опять, — звучит предупреждающе.
Естественно, он будет выбирать общество таких, как Элиза Бах. Кому интересна малолетняя проблемная истеричка, которая только и способна — орать и бесконечно что-то требовать? Господи… Я это понимаю. Но не могу справиться с эмоциями. Хоть стреляйте, не могу! Они мне выворачивают душу. И чем сильнее я страдаю, тем глупее себя веду.
— Ты обещал мне все объяснить! Приехал и молчишь! Что происходит? Почему ты меня оставил? Что за работу здесь выполняешь? Это для отца? — каждый вопрос — крик души. Только Таир, как всегда, не отвечает. Прожигает взглядом, и на этом все. Хоть бы не смотрел так… Нет, пожалуйста, пусть смотрит. Пусть смотрит так всегда! — Ну, конечно же, для него, — отвечаю сама себе. Снова фокусируюсь на кажущемся сейчас огромным пластыре. Беззвучный хлопок — что-то разорвалось внутри. На первый план выступает страх. Не за себя. За Тарского. — Папа любит одним выстрелом двух зайцев убирать… Что придумал… — сокрушаюсь практически шепотом. Не до конца осознавая, что делаю, стремительно сокращаю расстояние. Задираю голову, чтобы не терять визуальный контакт, и осторожно прикасаюсь кончиками пальцев к краешку пластыря. — Не помогай ему! Скажи, что не получилось… Я боюсь за тебя! Слышишь? Таи-и-и-р-р? Очень! Очень-очень… — не контролирую, что говорю, и какие эмоции выдаю. — Поедем скорее домой… Пожалуйста…
Тарский сердито сжимает челюсти, на мгновение прикрывает глаза и медленно переводит дыхание. Попутно ловит мою кисть, крепко сжимает и отводит в сторону. Не отпускает. Вторую тоже перехватывает. Одновременно стискивает своими пальцами мои, при этом большими прочесывает тонкую кожу на запястьях.
— Успокойся, Катерина, — вновь взглядом прошивает. В мою раскрытую душу сыплет искрами неясной для меня злости. Обжигает, но на это мне уже плевать. — Ложись спать.
— Ну, как всегда! Ложись спать, — передразниваю его суровый голос. — Я переживаю, а ты… Бесишь ты меня! Понятно?!
— Ты меня тоже.
Если бы ответное признание не прозвучало привычным ровным голосом Тарского, я бы, невзирая на то, что видят мои глаза, усомнилась в том, что это произнес он.