Он и Я (СИ)
Неважно!
Тарский не включает свет. Заставляя мое сердце безумно колотиться, движется в темноте. Ни одно из клокочущих внутри меня чувств не похоже на страх. Точно знаю, что его сейчас нет.
Высчитываю Таира по характерному стуку шагов, силуэту, дыханию… Едва я успеваю изумиться тому, насколько плотно его образ сидит во мне, он наклоняется и срывает с моего рта скотч.
Молчит. А я-то не могу… Ощущаю, как внутри что-то взрывается и, осыпаясь горячими искрами, разрастается, словно грибы после дождя. Не справлюсь с этими чувствами, если не заполню тишину словами.
— Повеселился? Проблемой меня называешь? Устрою я тебе проблемы… Устрою!!! Теперь точно… Я тебя… Теперь я тебя точно… Точно я тебя… Я тебя…
Гордей молча отстегивает наручники, и я задыхаюсь от боли. Невольно вскрикиваю и на коротких вдохах поскуливаю. Конечно же, я не пыталась сохранять неподвижность и стерла кожу запястья.
— Тихо. Молчи.
Сердце реагирует на звук его голоса, словно бешеная обособленная зверюшка. Истекая кровью, разбивается о ребра.
Да что такое?
Нежную кошечку в жопу! Злобу наружу!
Пока я сражаюсь со своими эмоциями, Тарский подтаскивает меня к краю кровати и поднимает на руки.
Куда он меня несет?
Хочу грубо вытрясти из него ответ, но дыхание в очередной раз перекрывает, и все связные звуки застревают где-то в горле.
Жмурюсь, когда оказываемся в ярко освещенной ванной. Проморгаться удается, лишь когда Таир опускает меня на ноги. Схватив за руку, он недолго изучает кровавые борозды на запястье, тяжело вздыхает и… принимается меня раздевать. Учитывая, что сарафан на завязках, каких-то особых умений и усилий для этого не требуется. Уверена, проходит не больше полминуты, прежде чем я остаюсь в одних трусах.
Все еще молчу. И не предпринимаю попыток шевелиться. Когда Тарский начинает снимать одежду с себя, лишь учащенно дышу и ошарашенно наблюдаю.
Мне, конечно, нравится на него смотреть, но мыться вместе — далеко за гранью моих мечтаний. Тем более сейчас, когда я так злюсь.
Я ведь злюсь?
Я должна злиться!
И, тем не менее, ничегошеньки произнести не получается. Молчу, пока Таир не оказывается полностью обнаженным.
У него снова та же проблема! Полная боевая готовность!
Только зачем? И почему?
Шлялся ведь где-то полночи! Скотина гулящая… Даже если по делу, плевать!
Вскрикивая, прикрываю грудь. Когда же Тарский, невзирая на сопротивление, начинает заталкивать меня под летящие струи воды, разражаюсь крутой бранью, которую удалось подцепить у его же братков.
— Не трогай меня… Я не буду… Не буду с тобой…
— Что?
— Ничего! Выпусти! Сейчас же!
Я сбита с толку всем, что внутри происходит. Всегда, конечно, была эмоциональной и впечатлительной, но это уже чересчур. Какой-то ураган и хаос — срывает все заслонки.
Я не выдерживаю!
Шагая вбок, пытаюсь протиснуться мимо Тарского, но он ловит меня и прижимает к себе. Естественно, к подобному тактильному шоку я оказываюсь не готовой. Контакт моего мокрого и дрожащего тела с его сильным и горячим вызывает моментальное закорачивание всей внутренней нервно-волокнистой проводки. Кожу жжет и колет, пронизывает огненными иголками.
Я распахиваю губы, чтобы вновь накричать на Гордея. Но сделать этого не могу.
Что он делает?
Беспомощно ловлю воздух, а вместо него захватываю воду.
— Почему ты такой большой? — первый вопрос, который я ему задаю, когда удается восстановить способность говорить, лишен всякого смысла и хоть какой-либо логической последовательности.
Кажется, что Тарский усмехается, но оценить это я не решаюсь. Все еще слишком остро перевариваю обрушившиеся на меня ощущения.
— Замри.
— Сам замри.
— Я не двигаюсь. Перестань дергаться.
— Сам…
— Черт возьми, Катерина…
На самом деле я даже не осознаю, что, продолжая вырываться, лишь усиливаю трение. Все мое тело пылает, будто в лихорадке. С него словно верхний защитный слой содрали, сделав чересчур чувствительным и восприимчивым. Я — сплошная рана. Хочу, чтобы Гордей меня отпустил. Но он, естественно, действует по собственным соображениям. Разворачивая меня, притискивает к себе спиной.
— Это не помогает… — сиплю, но пошевелиться не могу.
Его мощные предплечья скрещиваются поверх моей груди и заставляют неподвижно замереть.
— Завтра пойдем, куда захочешь, — губами к уху прижимается.
На мгновение теряюсь от этого действия. Низ живота скручивает тугим спазмом. Грудь горячей волной окатывает. А потом по всему телу под кожей ток разливается. Щекотно, сладко и горячо.
— Не пытайся меня умаслить… — голос звучит совсем не так, как мне бы хотелось. Слишком мягко и как будто задушенно. Хоть я и пытаюсь вызвать внутри себя убежавшую куда-то злость. — Я не перегорю… Ночка тебе предстоит весёленькая… Ах… ха… — за эти звуки и вовсе не отвечаю. Что это такое? — Да…
— Прекрати.
— Что?
— Провоцировать меня.
— Ты же сам меня… Ты меня… — не могу озвучить все, что между нами происходило, происходит и, я уверена, еще не раз будет происходить.
— Ты не знаешь, кто я такой, Катя, — выдает Тарский, не меняя тона, но мне отчего-то кажется, будто он что-то важное отдает.
Возможно, только потому, что он вновь называет меня по имени… А возможно, причины гораздо глубже. Это то, что я не могу осмыслить, лишь чувствую.
— Так расскажи мне.
— Нет.
— Почему? — этот короткий вопрос вмещает все давнее и отчаянное стремление.
— Ты не должна знать.
— А я хочу!
Он так долго молчит, я едва не теряю связь с реальностью. В этой душевой мы словно в вакууме, далеко за пределами всего того безумия, что творится вокруг нас.
— Я делаю свою работу, — голос Гордея становится ощутимо жестче. — Как только она будет выполнена, все закончится.
— Что именно? — с трудом сглатываю.
Безошибочно улавливая скрытый посыл, начинаю крайне сильно волноваться. Разбиваясь во внутренней панике, громко и часто дышу. Пытаюсь развернуться, чтобы посмотреть Гордею в лицо. Но он не позволяет.
— Ты уйдешь? Совсем? Навсегда?
Как же это ущербно… Я ведь готова разрыдаться!
И Тарский не отвечает. Прижимается губами к моим волосам и молчит. Я зажмуриваюсь. Слушая свободно спадающий шум воды, пытаюсь восстановить сорванное дыхание.
Ничего не получается.
Распахивая глаза, судорожно вдыхаю, чтобы хоть как-то заполнить легкие.
— А ты не знаешь, кто я. Не знаешь, на что я способна, — выдаю тихо, но твердо. — Но когда-нибудь обязательно узнаешь.
18
Ты со мной, как под гипнозом — я могу околдовать…
Мне никак не удается унять дрожь. Потряхивает даже после того, как выходим из ванной и расходимся в разные стороны номера — Гордей в гостиную, а я в спальню. Тщательно промокнув волосы, натягиваю сорочку и тянусь за подготовленным халатом. Однако быстро соображаю, что он мне не поможет.
Дрожу ведь не от холода. Никакая одежда не усмирит эту тряску.
Бросаю пестрый шелк обратно на кровать, как раз когда появляется Тарский. На нем надеты свободные спортивные штаны, торс обнажен. А я помимо воли вдруг задумываюсь: надел ли он трусы.
Сумасшедшая!
Зачем мне это знать? Я, между прочим, все еще злюсь! И вместе с тем тревожусь относительно информации, которую Таир мне недодал в душе. Если я правильно поняла, он собирается уходить от отца после нашего возвращения из Европы.
Почему? Что теперь? Что мне делать? Как я буду без него?
Не хочу об этом сейчас думать. Не желаю волноваться заранее. Потом… Все потом, иначе не справлюсь.
— Ложись спать, Катерина, — привычно суровым тоном выводит меня из раздумий.