Бурные страсти тихой Виктории (СИ)

Попробовал ложку борща, другую и промычал:
— Божественно! Не выпить ли нам по такому случаю чего-нибудь легкого?
— Есть бутылка вина. «Коварство и любовь».
— Неси! — благодушно разрешил он.
Виктория почувствовала, что упускает из рук инициативу. Обычный ужин обычных супругов? Она едва не застонала, но опять ее взгляд упал на конверт с фотографиями, которые предусмотрительно положила на разделочный столик. Чтобы были под рукой.
Александр открывал штопором бутылку, Вика поставила рюмки. Опять идиллия. На этот раз обманчивая.
Он поднял рюмку:
— За мир в нашем доме.
Виктория в какой-то момент даже растерялась. У нее нет никакого опыта выяснения этих самых отношений. Еще немного, и Санька все ее усилия сведет на нет! И будет тянуться их существование во лжи и равнодушии. И Вика совсем перестанет себя уважать. Ведь так проще: не предпринимать никаких усилий. Сделать вид, что все хорошо…
— Нет! — Усилием воли она стряхнула с себя этот дурман.
— Что — нет? — высокомерно удивился ее муж.
— Нет в нашем доме никакого мира. И никогда не будет!
Он с показной досадой отставил рюмку.
— Опять ты начинаешь. Тростинка, разве мы с тобой плохо жили?
А вот это уже спекуляция. Намекает на то, как они любили друг друга. Как им было хорошо в постели… Взывает к чувствам, которые сам же предал!
— Хорошо, — спокойно согласилась Вика, хотя внутри у нее все клокотало. — Но это уже в прошлом.
— Продолжаешь разыгрывать оскорбленную добродетель? Подумаешь, муж один раз не ночевал дома! И из-за этого рушить семью, отказываться от всего хорошего, что было…
— От хорошего я не отказываюсь. Оно останется со мной. В воспоминаниях. Хочу лишь узнать: когда ты уйдешь?
— С какого перепугу я должен уходить из своего дома? Только из-за того, что моя жена — истеричка?
Вика усмехнулась. Как, оказывается, просто прогнозировать действия человека, когда событие с его участием хорошо изучено. Это уже было. Он перекладывает на ее плечи все, что случилось между ними. Теперь она истеричка, вдобавок к невезучести и косорукости.
— То есть ты считаешь, что нет серьезного повода, чтобы нам с тобой расходиться? — Опять пришлось начать сначала; когда увязаешь в мелочах, до главного можно так и не добраться.
— Считаю! — Петровский разве что не подбоченился.
— Тогда что ты скажешь насчет этого? — Она бросила перед ним конверт с фотографиями.
Все получалось вовсе не так, как Вика задумывала. Она хотела, как делала всегда, сначала накормить мужа. Он же пришел с работы! Но все пошло наперекосяк, и Александр даже отставил в сторону бокал, который до того с таким энтузиазмом поднял.
Теперь он некоторое время сидел, тупо глядя на конверт, а потом приоткрыл его и вытащил фотографии.
Посмотрел одну фотографию, вторую, третью.
Вика не успела понять, которая из них разозлила его больше остальных. Может, та, с пощечиной?
Он вскочил и швырнул снимки на стол. Они разлетелись, и одна из фотографий спланировала прямо в тарелку с борщом.
— Дря-янь! Ты такая же дрянь, как эти похотливые суки! Почему никто из вас не может оставить меня в покое! Хоть бы вы все провалились!
Вот это да! Куда в момент подевалось его благодушие? Его уверенность мужа и главы семьи, у которого одна-единственная женщина — его жена? Теперь уже она не одна. Она со всеми. С ними. То есть со всеми остальными женщинами страны и мира.
— …С самого детства мне не продохнуть от бабской назойливости. Я никогда не был свободен. «Женщины — слабый пол»! Какой дурак это придумал. Рыбы-прилипалы! Акулы!
«Определился бы, что ли, — акулы или прилипалы? К какому виду он относит меня?»
Странно, Петровский кричит, чуть ли не слюной брызгает, а у Виктории какая-то необычно ясная голова. Почему она с самого начала не чувствовала себя такой спокойной и рассудительной? И даже снисходительной к расходившемуся мужу?
А всего-то она уличила его в обмане. Не поймешь, когда она ему верит — плохо, когда не верит — еще хуже.
— И главное вдолбили в голову: женщин нужно уважать. Почему я всегда должен был их уважать? Почему желание женщины для мужчины закон?! Почему я никогда не мог женщину оттолкнуть? Назвать ее тем именем, которое она заслуживает?
 
Он яростно потер лоб, словно его мысли ворочались внутри черепа, как живые, и этим причиняли ему боль.
— В какой-то миг мне показалось, что ты — единственная, которая ничего не станет от меня требовать. Лезть в глаза со своей любовью!.. Тебе показалось мало, что я женился на тебе! Ты хотела еще владеть мной единолично. Как своей вещью, своим рабом!..
И ведь не устает. Как там говорил Райкин? Привязать бы к его ноге динамо-машину, пусть дает ток в слаборазвитые районы. «И кричит она, кричит, а голос слабенький!» Нет, голос у ее мужа не слабенький, но визгливые нотки в нем присутствуют. Александр Петровский исполняет соло на нервах.
— …А я не твоя собственность! И вообще ничья! Решила меня шантажировать? Вот этими погаными фотографиями? Была бы ты умной, поняла бы, что эта баба — самовлюбленная дура, но она крутит всеми мужиками в той фирме, где я работаю, и мне надо либо увольняться оттуда, либо принимать как должное ее дурацкую любовь!
Он упал на табуретку и глухо зарыдал.
Виктория испугалась. Она ожидала какой угодно реакции, но такой… Как, оказывается, трудно жить на свете красивым мужчинам. А она-то думала, что им все легко дается.
— Саня! — Вика подняла руку, чтобы его погладить, но он ее оттолкнул.
— Теперь я понимаю, почему в последнее время у нас развелось столько геев. Женщина может достать любого мужика до печенок! Потому они и бегут в объятия друг к другу.
Договорился!
  
Глава двадцать вторая
 
Они уснули, обнявшись, на паласе в гостиной.
Если между ними и произошла разборка, то это была самая странная разборка из всех, которые случаются между супругами.
Санька раздраженно обошел ее, от растерянности столбом стоявшую, и скрылся в своей комнате. Вика ощущала себя потерянной оттого, что все получилось не так, как она хотела. Самое смешное, что она чувствовала себя виноватой. Как будто ударила ногой лежачего.
Оставить все как есть? Разве не этого она добивалась? Уйти к себе в комнату и привычно закрыться, и пусть он делает, что хочет. Но поступить так тоже не получалось.
Она зашла в гостиную и увидела, что Санька сидит на паласе, обхватив колени, и смотрит в одну точку.
Вика осторожно присела рядом. Господи, как трудно говорить неприятные вещи человеку, которого совсем недавно вообще берегла от всяческих нервных потрясений.
— Саш, — сказала Вика, — я думала, что у меня получится. Ну, не обращать внимания. Делать вид, будто ничего не происходит. Понимаешь? Многие так живут и ничего. Но у меня не получается. Наверное, я слишком тебя любила…
— Любила, — повторил он. — Уже в прошедшем времени.
— Может, и теперь еще люблю, — вздохнула она. — Но смириться не могу. Наверное, я просто эгоистка. Ты ведь не моя собственность, и глупо требовать, чтобы ты принадлежал только мне.
— А я хотел бы принадлежать только тебе, но у меня тоже ничего не получается. Происходит какой-то дурной гипноз. Умом понимаю, что нельзя этого делать, а веду себя как кролик перед удавом. Тот, что пищит, но лезет!
Он обнял ее за плечи, но без каких-то там намерений, а просто по-дружески, как обнимают близкого человека.
— Между прочим, я тебя понимаю. Я и сам… Когда позавчера ты где-то задержалась, я чего только не передумал, и когда представил, что ты в это время с кем-то другим, чувствовал, что зверею… И напрасно твердил: посмотри на себя, какое ты имеешь право девочку подозревать… Но и вправду ощущал какое-то первобытное чувство собственника.
— На самом деле мы встретились на кладбище, как ни странно это звучит. Я ходила на могилу к бабушке, а он… Леонид сидел возле могилы отчима, у которого в тот день была годовщина смерти. И когда он предложил меня подвезти, я не отказалась. По дороге мы заехали в садик за его сыном, а потом он помог мне открыть калитку. Я ведь и звонила, и стучала, а ты не открывал.