Глубокая охота (СИ)

— Пеленг два один четыре, курсовой тридцать пять правого борта, дальность три двести, скорость цели восемь узлов.
— Данные введены, — выкрикнула стоявшая перед автоматом торпедной стрельбы Анна-Мария.
— Принято.
В течении следующих минут Ярослав раз пять открывал рот, чтобы приказать пересмотреть скорость цели. Восемь узлов? Да эта посудина едва делает три, нет, два, нет, её вообще сносит от входа в бухту. Затянувшееся ожидание было мучительно-болезненным… и, наконец, закончилось.
— Первый аппарат… пли! Второй — пли!
Сейчас бы стоило убрать перископ и начать маневр ухода на глубину, но это было выше сил фон Хартманна — пропустить момент попадания в такую цель. Тем более, что эти несколько секунд ничего не реша…
— Двадцать секунд, — сообщила Герда Неринг.
Лихорадочный всплеск сигнальных огней катера у входа в бухту Ярослав заметил, но поначалу не придал ему значения. В конце концов…
— Тридцать секунд…
И тут ночь раскололо взрывом. Только не у борта баржи, где ждал его фрегат-капитан, а дальше, в глубине бухты, на берегу. Этого не могло быть, но это случилось… и фон Хартманн догадывался, почему.
— Убрать перископ. Вниз на двадцать, малый ход. — Фрегат-капитан открыл рот… закрыл, стиснул кулаки, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. — Старшего торпедиста в центральный пост!
Должно быть, в этот раз даже Эмилию Сюзанну посетило некое ощущение неправильности случившегося. По крайней мере, до центрального поста она добиралась почти две минуты и когда появилась в люке, то вид у неё… нет, виноватостью это назвать было сложно, но выглядела она менее вызывающе, чем обычно.
— Ялик-мичман фон Браун, — голос командира «Имперца» можно было намазывать на хлеб вместо джема, — скажите, если не сложно… ваш достопочтенный дедушка практиковал телесные наказания?
— Что?! Я не понимаю… нет, конечно! Дедушка никогда бы не позволил ничего… такого! — с каждым словом Эмилия отступала на шажок назад, пока не уперлась лопатками в переборку, завороженно глядя на Ярослава. Хотя фрегат-капитан улыбался, но его улыбке могли бы позавидовать многие гривастые крокодилы.
— Считаю своим долгом напомнить! — высунулась в проход комиссар Сакамото, — что в Имперском флоте также запрещены телесные наказания… кроме исполнения приговора трибунала.
— Предлагаете созвать нам трибунал, Танечка-сан? Нет?! Вот и я думаю, что это лишнее. Ну подумаешь, промахнулись по вшивому транспорту с горючкой и боезапасом. Зато разнесли торпедой какой-то сарай на берегу. Возможно, это был даже конфедератский сортир и его уничтожением мы радикально снизили уровень морали всего личного состава вражеской базы…
— Командир, я — начала Эмилия…
— Молчать, сучка очкастая! — все тем же ласковым тоном оборвал её фон Хартманн. — Я пришёл к выводу, что торпедный отсек… весь личный состав торпедного отсека не прошел тренировки по выживанию в достаточном объеме. Это упущение необходимо как можно скорее ликвидировать. В течение следующих двух суток торпедисты будут отрабатывать автономное выживание в условиях затопления основной части корабля. Комиссар... проводите ялик-мичмана в отсек, объясните личному составу причину и задачи тренировки, а затем проследите, чтобы люк был надежно задраен. Можно даже опечатать его… у вас же имеется своя печать? Вот и воспользуйтесь ею.
— Доктору это не понравится, — тихо пробормотала Тер-Симонян.
— Лейтенант медицинской службы флота Харуми, — развернулся к Анне-Марии фрегат-капитан, — может добровольно принять участие в тренировке. Как и любой другой доброволец. Воздуха должно хватить, отсек большой…
— Но там нет…
— … гальюна? — закончил фон Хартманн. — Я помню.
Проблема для капитана
— Лучше писака на рее, чем акула пера в трюме! — коммодор Илья Крамник, джентльменский клуб флота Белого флага, за утренней газетой о подвиге 128-пушечного линкора «Ле Мэтр шат де паркет».
После Второй угольной войны крылатая фраза каллиграфически отлита золотом в гранитную облицовку стойки бара клуба.
 
Суета на пирсе изрядно напоминала безумно далёкий — сколько недель тому назад он случился? — заезд экипажей на борт. Но сейчас всё происходило в обратном порядке, а вместо дорогостоящих боярских шестиколёсников под борт судна выезжали обшарпанные флотские скорые. Часть раненых вполне могла забраться в них самостоятельно. Но, далеко не все. Кого-то выгружали в прочно схваченных ремнями носилках.
После разрыва союзного зенитного снаряда на корпусе и короткого пожара Ингрид Хикари Эпштейн, самая тяжёлая живая раненая на борту, стараниями Джинни Хунты куда больше походила на абстрактную гипсово-металлическую скульптуру, чем на человека. Будь статус раненой хоть немного попроще, ей бы попросту отрезали всё на месте. По словам Джинни Хунты получился бы отменный фарш на корм рыбам. Но та же Джинни Хунта почти сутки убила на сборку по кусочкам разбитых костей и стабилизацию ожогов. Её саму это привело на грань утери таланта целителя, но бортстрелок теперь в теории могла где-то через годик попробовать встать на костыли. Если очень повезёт.
Возле борта чуть в стороне от трапов и погрузочной суеты нервно металась туда-сюда Марыська Пшешешенко. Итоговые списки лётного состава хотели свести и огласить лишь завтра, с построением всех дееспособных экипажей на палубе, — и Рысь которые уже сутки не могла найти себе места. Если на перегоне она ещё кое-как держалась, то в порту отчаяние захватило её полностью.
Такэду это искренне радовало.
— Командир, у нас баба на палубе, — меланхолично прервал его приступ злорадства Харальд Катори.
— Первую дюжину раз эта шутка казалась экипажу смешной, Харальд-сан, — откликнулся Такэда. — Но как по-вашему, сколько раз её уже слышала моя спина за последнее время? Думаете, прямое формальное обращение по командной вертикали что-то изменит?
— Это посторонняя баба, Айвен Иванович, — уточнил Харальд Катори. — Не Джинни и не золотые девочки.
— А, — Такэда вздохнул. — Явилась таки. Распорядитесь, пусть её сюда проведут. И отдельно предупредите, чтобы молча! Ни полслова ей! Чтоб молчали, как рыба после удара об лёд!
— Вот как, — задумчиво протянул Харальд. — А я-то наивно полагал, что понижением до патрульной службы неприятности борта закончились.
— Ну что вы, Харальд-сан, — капитан мрачно усмехнулся. — С учётом того, кто именно шпацирует по нашей лётной палубе, они только начинаются.
Гостья не очень торопилась. Дорогу она явно знала, но то и дело отвлекалась на суету вокруг. Крохотный фотоаппаратик на груди без дела не скучал. При этом в кадр ни разу не угодили ни башни главного калибра, ни антенные мачты, ни любое иное недозволенное к любительской съемке оборудование.
Для Такэды этот профессионализм, к сожалению означал только одно. Его проблемы с этого дня возрастали многократно.
На изящно сложенную брюнетку явно моложе себя в модно приталенном гибриде делового и выходного костюма и одной лишь только шляпке совершенно точно дороже его пистолета командир ВАС-61 «Кайзер бэй» уставился как бдительный майор Вихрь на имперского лазутчика. Тем более, что из дамской сумочки дерзко торчал пухлый бумажный конверт с болезненно хорошо знакомыми Такэде квадратными штампами секретчиков на клапане.
— Кривицкая Зинаида Юлисовна! Журналистка «Москва сбоку!» Издательский дом Сусловых. По соционическому типу — стрелка морального компаса. Я люблю страшную правду и высокие гонорары. Ёрошику онэгайшимас! — жизнерадостно выпалила та на одном дыхании и поклонилась. Совсем как старшеклассница у доски на первом в учебном году классном часе.
— Гм, — Такэда запнулся. — Признаться, Зинаида Юлисовна, я полагал, что вы как-то...
— Старее? — журналистка выпрямилась. — Ну извините! Впрочем, с годами этот недостаток проходит.
— Солиднее, — нашёл достаточно вежливое слово Такэда. — До сего дня работа с золотой сотней и балаган у меня в голове плохо сочетались.