Ведьма внутри меня (СИ)
Защитника-Воителя-Мага, Возлюбленного Мужа, Отца…
Ну и остальное, в том же эзотерическом духе. И если я должна была из этого почерпнуть нечто полезное, то, кажется, кое-кто позабыл дать мне инструкции по переводу с вот этого странного на человеческий.
К слову, читать я могла. Как и говорить — чем пользовалась с самого начала, но вопросов: «А как это вообще возможно?» — себе не задавала, было не до того.
Над некоторыми буквами стояли галочки, точки — и одна, и две, и какие-то запятые наоборот, и я могла бы поклясться, что этот язык — не русский и не английский. Французский, возможно? Не уверена, скорей всего, какой-то другой. Как Майя Белохвостикова я его точно не изучала, но, попав сюда, перестроилась так естественно и легко, будто смена языка — стандартная опция приложения «Перейди в другой мир».
Дэбрэ узнал тело Майри — значит, физически я сюда не пришла. Только душой, которая заняла тело с такой лёгкостью, будто оно и прежде было моим. Но моё, изломанное после катастрофы, находилось, скорее всего, в маленькой душной квартирке, а здешнее моё — здоровое и красивое — с комфортом располагалось на кровати, и в любой миг при желании я могла встать и куда угодно пойти.
Как всё это возможно — уму непостижимо.
Нет, всё. Лучше об этом не думать. Не ломать мозг почём зря.
Что-то мне подсказывало, что поднятые вопросы сродни детским: «А почему небо голубое? А зачем лягушки квакают?» Лучший ответ на выбор: «Потому что», или «Вырастешь — узнаешь». А вот про визуальные эффекты преломления солнечных лучей в верхних слоях атмосферы и особенностях размножения жаб — не надо распространяться. Дети не о том спрашивают. Им всего лишь важно озвучивать всё, что они видят. Они готовы принять мир таким, какой он есть.
«Будьте как дети». Не помню, кто это сказал, но папа его слова не раз повторял, когда сталкивался с чем-то хитро вывернутым, так что сразу не разберёшься. И я собиралась сделать точно так же — принять всё происходящее так же легко, как для себя открывает мир ребёнок. Небо голубое. Лягушки не мяукают, а квакают. Я могу говорить и читать на этом языке. Это факты, а почему так: захочешь — узнаешь, но не сейчас, а потом как-нибудь.
Я попала сюда — это факт. Моя цель — здесь и остаться. Ну а способ — понять, что может мне угрожать, и устранить угрозу.
Вот и отлично. Хороший продуманный план. К выполнению приступаю.
Майри сказала Катарине, что вернётся через три дня, максимум — через семь. Она сформулировала это иначе — неважно, суть от выбора слов не менялась.
Я попала сюда, нарисовав пентаграмму так точно и правильно, как и Майри на полу в тюремной камере, использовав для этого смесь грязи и собственной крови. Кстати, порезы на руках, ближе к сгибу локтя, оставались болезненными, но затягивались хорошо.
Как известно, где вход, там и выход. Логичней всего предположить, что для обратного обмена телами мы вновь должны нарисовать одинаковую пентаграмму. Я — здесь, она — там.
Только никаких пентаграмм я рисовать не собиралась. И до того не собиралась, а сейчас даже в их сторону не посмотрю. Буду отпрыгивать от всех случайно увиденных с криками и делать такой же жест, как и все здесь — как будто отбрасываешь от себя что-то до невозможности мерзкое. Вот и весь план, что мне нужно делать — не рисовать пентаграммы и даже на них не смотреть.
Звучало всё это отлично, но смущала простота выхода из настолько сложной ситуации.
Возможно ли, что главной в процессе обмена телами была Майри, а её помощник — тот самый придирчивый клиент, забивший мой ящик электронными письмами с инструкциями, всего лишь заставлял меня сосредоточиться на рисунке, раз за разом переделывая и так идеально выполненную работу?
А вот это как-то больше походило на правду. И учитывало слова Катарины, что до начала молитвы необходимо сосредоточиться на изображении на обложке молитвенника. Как она сказала? «Соединиться мысленно с Девой-Сестрой».
Я взглянула на звезду на обложке. Пентаграмма казалась очень простой, лаконичной, без завитушек и точек. Та, которую я рисовала, выглядела раз в десять сложней.
Мог ли простой ключ открывать лёгкую дверь? А сложный — трудную, почти недоступную?
Я вернулась к семнадцатому стиху, вновь прочитала про Богиню и Бога, мужское и женское, силу, живущую в облаках и дожде… Даже если в этих словах крылась подсказка, я её не видела и не могла увидеть, ведь всё это на взгляд современного человека — дремучий бред.
Я перелистала все страницы — всё в обеих книгах оказалось одинаковым, кроме вырванного стиха. Я крутила книги и так, и этак, нюхала, гладила бумагу, трясла. Разницы не заметила, кроме недостающих страниц и небольшого шероховатого пятнышка в книге Майри на середине предыдущей от вырванной страницы. Разозлившись, я отшвырнула обе книги, лежала, глядя в белоснежный потолок с гипсовыми завитушками. Подсказка находилась от меня на расстоянии вытянутой руки, а я не знала, как её из этой чёртовой книги добыть!
Однажды я смотрела старинный детектив по Агате Кристи. Там сыщик втёр в бумагу измельчённый графит, чтобы прочитать, что было написано на вырванной из блокнота странице.
Воодушевившись, я вновь взялась за книгу Майри. С величайшей осторожностью проверила предыдущую и следующую страницы, но никаких следов нажима грифеля или пера на бумагу не обнаружила. Даже карандаш можно было не искать — ну или уголь. Я не могла ошибиться, о том, какая должна быть бумага на ощупь, я знала всё. Если и было тут что, так это когда-то бывшее мокрым, а затем высохшее пятнышко на предыдущей странице…
Чтобы увидеть глазами то, что «видели» кончики моих пальцев, я зажгла свечу и прогрела над нею подозрительный лист. Бинго! «Поздравляю, Майя, вы выиграли чёткое изображение размазанной капли чего-то на листе бумаги», — только и оставалось, что поиздеваться над собой. И правда, вот так выигрыш, прямо джек-пот.
Я прошлась по комнате, трогая безделушки, затем подошла к фонарю, висящему на стене. Я видела, как его включала Софи — всего лишь коснулась ладонью стекла, и тот загорелся.
У меня получилось не хуже.
Я принесла книгу к свету поближе, ещё раз её осмотрела, хотя могла бы воспользоваться солнечным светом, раздвинув шторы.
Пятно, возможно, молока или чего-то другого всё не давало покоя. Я рассмотрела его при свете, приблизила ещё к фонарю, и вдруг случилось чудо — белый свет проявил на странице часть пентаграммы. Сначала едва заметная серая, а затем всё более яркая, вплоть до черноты типографской краски, она появилась у меня на глазах, стала чёткой и явной.
Я прижимала страницы молитвенника Майри к фонарю и на каждой из них находила рисунки и надписи. Я не вглядывалась в них, но перевернула уже страниц десять — и на каждой из них появлялись всё новые и новые пентаграммы.
Затем я отложила в сторону книгу Майри и проверила ту, которую мне дала Катарина. Ничего подобного в ней не нашла, ни пентаграмм, ни странных надписей.
Ну что ж. Я всё же сорвала джек-пот. Оставалось понять, что теперь делать с наградой.
Глава 31. Леди Майя
Я стояла у горящего фонаря с раскрытым молитвенником Катарины в руках, когда в комнату, постучавшись, вошла Софи. Мне стоило немалого труда не выдать себя. Я медленно повернулась к ней, поклонилась слегка, как и она мне. То есть вела себя спокойно и естественно, когда до зуда на коже хотелось бежать к кровати, к лежащей там книге Майри.
В воображении мгновенно возникла картина, как Софи замечает книгу, говорит: «Ой, а что это там…», и начинается третья часть Марлезонского балета с объяснениями перед Дэбрэ и его «не верю», которое в этот раз мне уже вряд ли удастся преодолеть.
Реальная Софи между тем сказала:
— Господин послал меня проверить, как вы, и пригласить разделить с ним обед, если вы, конечно, не спите.
— Не сплю, как видите, — с улыбкой ответила я. — А что, уже так поздно? Пора обедать?
Только теперь я позволила себе оглянуться — книга лежала на постели, яркое чёрное пятно на белом белье агрессивно бросалось в глаза. Но, возможно, с того места, где стояла Софи, этой части кровати не было видно. Да, похоже, я загораживала её своим телом. Фух, как удачно.