Неразведанная территория (сборник)

— Рамирез! — крикнул я в автомобильный телефон. — Я хочу поговорить с тобой! — Ответа не было.
Я проехал добрых десять миль, не переставая ругать ее, пока наконец не сообразил, что у меня выключен телефон. Я отжал кнопку и рявкнул:
— Рамирез, куда ты запропала, черт побери?
— Я могла спросить у тебя то же самое. — Ее голос звучал еще более сердито, чем голос Кэти, хотя и не так сердито, как мой. — Ты же сам отключил меня и не хочешь сказать мне, что делается.
— А ты решила, что сама все можешь сообразить, и потом свои выдумки сообщила Гуманному Обществу.
— Что? — В голосе Рамирез было то же недоумение, что и в моем собственном, когда Кэти сказала мне, что к ней приезжали из Общества. Рамирез никому ничего не сообщала, она даже не понимала, о чем я говорю, но я уже так разогнался, что не мог остановиться и закричал на нее:
— Значит, ты сообщила Обществу, что я запрашивал биографические данные Кэти?
— Нет, ничего подобного. Слушай, не пора ли тебе рассказать мне, что происходит?
— К тебе приходили сегодня днем представители Общества?
— Нет. Я же сказала тебе. Они позвонили еще утром и хотели поговорить с тобой. Я сказала им, что ты уехал на губернаторскую конференцию.
— А больше не звонили?
— Нет. У тебя неприятности?
Я отключил телефон и сказал про себя: «Да, у меня неприятности».
Итак, Рамирез ничего им не говорила. Может быть, кто-нибудь в редакции газеты сказал, но навряд ли. Остается утверждение Долорес Чивир, что Общество имеет нелегальный доступ к биографическим досье. «Как это вышло, что у вас нет снимков вашей собаки?» — спрашивал Хантер. Это значит, что они и мое досье прочли. И узнали таким образом, что я и Кэти жили в штате Колорадо, в одном и том же городе, когда погиб Аберфан.
— Что вы рассказали им? — спросил я у Кэти. Она стояла там в кухне и все вертела в руках испачканное полотенце, а мне хотелось вырвать его у нее из рук и заставить ее смотреть на меня. — Что же вы сказали этим людям из Общества?
Она подняла на меня глаза:
— Я сказала им, что сегодня утром была на дороге Индейской школы и собирала материалы по нашей фирме за этот месяц. К сожалению, я вполне могла бы проехать и по Ван-Бюренскому шоссе.
— Про Аберфана! Что вы рассказали им об Аберфане? — крикнул я.
Она спокойно отвечала:
— Я им ничего не говорила. Я подумала, вы сами все уже рассказали им.
Я схватил ее за плечи:
— Если они опять придут, ничего не говорите им. Даже если они вас арестуют. Я постараюсь, я…
Я так и не сказал, что сделаю, потому что сам не знал. Я выбежал из дома, столкнувшись в передней с Яной, которая шла за новой порцией прохладительного напитка, вскочил в машину и помчался домой, хотя не знал, за что взяться, когда приеду.
Позвонить в Общество и потребовать, чтобы они оставили Кэти в покое, сказать, что она никакого отношения к этому не имеет? Это будет еще подозрительнее, чем все, что я до сих пор делал, хотя и так уж подозрительнее некуда.
Я увидел на шоссе мертвого шакала (по крайней мере так я заявил) и, вместо того чтобы сразу сообщить об этом по телефону, находящемуся в моей машине, поехал к телефону возле магазина за две мили оттуда. Я позвонил в Общество, но отказался сообщить свое имя и номер. И потом я самовольно отказался от двух заранее намеченных служебных поездок и запросил биографические данные некоей Кэтрин Поуэлл, с которой был знаком пятнадцать лет назад и которая могла бы проезжать по Ван-Бюренскому шоссе в то время, когда произошел этот несчастный случай.
Связь была очевидна. А потом им нетрудно было бы установить, что пятнадцать лет назад — это как раз то время, когда погиб Аберфан.
Шоссе Апачей заполняла масса легковых машин — это был час пик — и целое полчище водовозов. Легковушки, видно, привыкли мчаться по шоссе с разделителями, они даже и не думали сигналить, что переходят в другой ряд. Вроде бы они и представления не имели, что такое полоса на дороге. На повороте от Темпе к Ван-Бюрену скопилась беспорядочная масса автомобилей. Я перебрался на полосу автоцистерн.
 
В моем досье фамилия ветеринара не упоминалась. Тогда досье только входили в употребление, и много было волнений по поводу связанного с ними нарушения прав личности на конфиденциальность. В досье ничего не включали без разрешения самого лица, ни в коем случае не вводили медицинских, банковских данных, так что тогда это были лишь немного расширенные анкеты: происхождение, семейное положение, занятие, хобби, домашние животные. В моем досье рядом с именем Аберфана ничего не стояло, кроме даты его смерти, да еще был указан мой адрес в то время. Но, пожалуй, этого было довольно: в городе было всего два ветеринара.
Ветеринар не внес тогда имени Кэти в запись об Аберфане. Он вернул ей права, даже не взглянув на них, но Кэти назвала свою фамилию помощнику, и тот мог записать ее. Выяснить это я теперь никак не мог. Я не мог запросить досье ветеринара, потому что Гуманное Общество все равно добралось бы до него раньше меня. Редакция газеты, наверное, могла бы добыть для меня это досье, но для этого надо было бы рассказать все Рамирез, а телефон газеты, весьма вероятно, прослушивался. Если же я приеду в редакцию, Рамирез заберет у меня машину. Нельзя мне туда являться.
Как бы то ни было, я гнал, как мог. Когда шедший впереди меня водовоз снизил скорость до девяноста миль в час, я чуть не врезался в него. Я даже не заметил, как промчался мимо того места, где был сбит шакал. Да там скорее всего не на что было смотреть, даже не будь этого потока мчащихся машин. Если Общество и не убрало какие-нибудь следы происшествия, движение по шоссе смело все. Да и не было там ничего, иначе дорожные фотокамеры зафиксировали бы номер машины, наехавшей на шакала, и Обществу незачем было бы посылать своих представителей ко мне. И к Кэти.
Общество не могло обвинить ее в смерти Аберфана — в то время убийство животных не считалось преступлением, но если они разузнают про Аберфана, то могут обвинить ее в смерти шакала, и тогда — пусть хоть сотня свидетелей видела ее на дороге Индейской школы, пусть хоть сотня дорожных автокамер отметила там ее машину, на которой и в помине нет никаких отпечатков, — ничто ее не спасет. Ведь она убила одну из последних собак, не так ли? И Общество расправится с ней.
Не следовало мне оставлять Кэти. Я сказал ей: «Не говорите им ничего», — но она ведь не боялась признать свою вину. Когда у ветеринара ее спросили, что случилось, она просто сказала: «Я сбила его». Так и сказала, не пытаясь оправдаться, объяснить, свалить вину на кого-нибудь.
Я спешил, чтобы найти способ помешать Обществу узнать, что Кэти сбила Аберфана. А вдруг представители Общества опять явились к ней и выпытывают, как она познакомилась со мной в Колорадо и как умер Аберфан.
Однако я ошибся. Они явились не к Кэти, а ко мне. Стояли на крыльце, ждали, чтобы я впустил их в дом.
— Нелегко вас поймать, — сказал Хантер, а человек в форме ухмыльнулся: — Куда вы ездили?
— Извините, — сказал я, вытаскивая ключи из кармана. — Я думал, что наш с вами разговор закончен. Я сообщил все, что знаю об этом случае.
Хантер отступил немного, так что я смог открыть решетчатую дверь и всунуть ключ в замок:
— Нам с офицером Сегурой надо задать вам еще несколько вопросов.
— Куда вы ездили сегодня днем? — спросил Сегура.
— Навестить кое-кого из старых знакомых.
— Кого?
— Погоди ты, — оборвал его Хантер. — Дай человеку в дом войти, а потом уж будешь приставать с вопросами.
Я отпер дверь:
— А что, дорожные камеры засняли тот грузовик, который раздавил шакала?
 
— Грузовик?
— Я ведь говорил вам, что, по-моему, это была автоцистерна-водовоз. Шакал лежал на их полосе. — Я первым вошел в комнату, положил ключи на компьютер и отключил телефон. Мне только не хватало, чтобы Рамирез ворвалась со своим «Что случилось? Может, у тебя неприятности?».
— А может быть, его сбил какой-нибудь кретин, уж он-то не стал бы останавливаться. — Я знаком пригласил их сесть.