Партизаны полной Луны (СИ)

— Ну что, домой пойдем? — спросил он, ставя сына на землю.
— А как же, — степенно ответил тот.
И они пошли — отец, мать и сын, держась за руки, мимо мам и бабушек, мимо коляски, мимо парня в кожаной куртке.
Проходя мимо, она оглянулась — на кого-то он был похож, этот мотострайдер с лицом серьезным и почти детским.
А он так и смотрел им вслед, не в силах отвести взгляд. А потом поднялся и медленно, ссутулившись и сунув руки в карманы куртки, двинулся прочь, в противоположном направлении. Он знал, где они жили, он мог бы пойти следом до самого дома, подняться по широкой лестнице на крыльцо и позвонить в дверь… Но он знал, что не сделает этого. И знал, что потом, когда-нибудь он вернется и всё-таки увезет её отсюда, вместе с мужем и сыном, куда-нибудь подальше от варков, от памяти о пустом и страшном доме, от всего… Если только найдется в мире такое место.
***
Он добрался до "Китайской стены" уже ближе к полуночи — потому что пересек Кайдакский мост пешком, глядя на острова Днепра и дыша рекой. В домах на правом берегу загорались окна, в лесополосе под мостом что-то шумно отмечала припозднившаяся компания. Голубоватые редкие фонари едва освещали асфальтовую дорожку. Он не должен был уходить, не должен был ехать на другой конец города и возвращаться пешком так поздно. Не должен был выключать комм и сидеть на скамейке в скверике у станции метро. Не должен был…
Что толку думать теперь о том, чего не нужно было делать…
Запах беды настиг его издалека. Запах гари, запах железа, запах смерти. У торца Китайской стены мигали синим милицейские машины и фуры ССР, из окон квартиры на втором этаже валил дым — из окон их квартиры…
Конечно, за линией оцепления толпились зеваки. И, конечно, где-то среди них крейсировал варк, сканирующий эмоции. Поэтому Эней пошел туда медленно, на ходу читая про себя:
"О музо, панночко Парнаська!
Спустись до мене на часок;
Нехай твоя научить ласка,
Нехай твій шепчеть голосок,
Латинь к війні як знаряджалась,
Як армія їх набиралась,
Який порядок в війську був…"[9]
И дальше, дальше, дальше, не давая проскочить ни единой эмоции, ни единой мысли, лишь бесстрастно фиксируя то, что видят глаза и слышат уши.
Глаза видели кровавое пятно на асфальте в россыпи осколков стекла. Осколки брызнули аж до проезжей части, тело пролетело только половину этого расстояния — из-за разницы в массе. Судя по очертаниям пятна, упало тело не одним куском.
Кухня. Взрыв газа, не иначе.
— Слышал, как ебануло? Я аж на шестом массиве услыхал.
— Говорят, террористы. Хотели дом взорвать.
— Вот суки.
— Та не, это случайно газ рванул, когда их штурмовали. Мужик один в окошко вылетел — аж вон докуда. Дымился весь, як цыпленок табака.
— А скоко их было?
— А хто ж их знает. И чего людям неймется…
— О! Дывы, дывы, понэслы!
Эней увидел пожарных и носилки. Толпу начали теснить от ограждения, а рядом с носилками шел явный варк — бледное чувырло в черном плаще с кроваво-красной, по их вурдалачьей моде, изнанкой. Из безпеки[10], наверное.
Конфигурация первого трупа под пленкой говорила, что он действительно сложен на носилки частями. Но длина этих частей не оставляла места сомнению — Ростбиф.
Спокойно, очень спокойно…
"Воно так, бачиш, і негарне,
Як кажуть-то — не регулярне,
Та до війни самий злий гад:
Чи вкрасти що, язик достати,
Кого живцем чи обідрати,
Ні сто не вдержать їх гармат…"[11]
Ни узнавания, ни жалости… ненависть, наверное, проскакивала — ее гасить труднее всего, но ненависть не очень выделяла его из толпы. Едва не четверть присутствующих отреагировала на варка-ловца схожим образом, наверняка.
Второй труп был укрыт неплотно: из-под пластика виднелись светлые волосы, обгоревшие на концах — и до корней сожженные на половине головы. Если бы Эней успел полюбить её, варк, сканирующий эмоции, мог бы и поймать свою рыбку… не сразу, не в толпе, но засечь вспышку, просмотреть видеозапись, сличить…
 
"Такеє ратнеє фіглярство
Було у них за регулярство,
І все Енеєві на вред…"[12]
Третьим оказался Гадюка — Эней узнал ботинки с острыми носами, торчащие из-под пластика. Следующие двое, судя по обуви, были из штурмгруппы.
Больше здесь делать было нечего. Эней протолкался через толпу обратно и снова двинулся к метро. Оружие свое он спрятал в готовом под снос доме на Первом Массиве — он всегда держал свой боевой набор в отдельном тайнике. Газда решил перестраховаться, не делать из себя мишень. Именно он, СБ само по себе не стало бы добираться до группы в жилом многоквартирном доме — тут любая случайность и гражданские лица костей не соберут. Газда. Ну что ж, это господину прокурору не поможет. Даже усиление охраны ему не поможет. Хотя с какой стати усиливать охрану — ведь Эней остался один, а что может сделать один человек?
Убить одного человека. И этого достаточно. Есть варианты, против которых не потянет никакая охрана — например, камикадзе. Главное — взять правильное направление, а дальше пусть работает масса, помноженная на квадрат скорости и деленная пополам. Жаль, бензобаков нет, как следует взорваться нечему. Была бы лишняя гарантия.
А и была бы — какие у тебя шансы, Андрей Витер? Один к десяти? Один к ста?
"Только этот один. И другой не нужен". Ростбиф учил его всегда идти на акции именно с этой мыслью.
***
Время двигалось к рассвету. На небольшой площади у Музея Войны все уже было готово. Охраны и обслуги больше, чем зрителей — хотя казнь проштрафившегося высокого господина зрелище редкое, пусть и довольно неприятное. К тому же час еще ранний, и немногие желающие посмотреть на лунное правосудие подойдут уже после рассвета, когда казнь действительно начнется. Дневной свет опасен для высоких господ, молодых солнечные лучи убивают медленно и мучительно, и к вечеру приговоренная будет радоваться быстрому сожжению высоковольтным разрядом как милости.
Так что пока у линии оцепления перед помостом стояло несколько репортеров да кучка самых завзятых зевак. Предрассветный холодный ветер заставлял их ежиться и плотнее запахивать куртки и плащи.
Приговоренную уже привезли. Высокие господа очень сильны и обладают невероятно быстрой реакцией, поэтому чтобы лишить их возможности двигаться, необходимы крепкие оковы. Пара наручников, сковавших руки госпожи Гонтар, была приделана к жесткому стержню, соединенному со стальным поясом. От пояса вниз шла цепь, намертво сваренная с парой анклетов, также закрепленных на стальном стержне, — поэтому изящества, присущего высоким господам, особенно женщинам, в её походке не было. Она переступала косолапо, загребая носками. Серый комбинезон не позволял разглядеть ее как следует. Блеклая ткань укрывает от человеческих взглядов, но пропускает основной спектр. Темные волосы, такие блестящие на снимках, свалялись и сосульками лепились к бледному лбу, мраморным карнизом нависшему над черными глазами и вздёрнутым носиком. Инициация не делает женщин красивей, чем они были в первой жизни — кожа становится лучше и глаже, обретает необычный цвет; у тех, кто был полнее нормы, существенно улучшается фигура, но линии остаются прежними. Госпожа Гонтар была скорее дурнушкой, из тех, чья привлекательность не в чертах лица, а в умении правильно подать их с помощью косметики, да в воле и уме, отпечатанных в выражении этих черт. Этих последних качеств не мог скрыть даже нынешний мешковатый вид женщины: несмотря на то, что кандалы заставляли её нелепо переваливаться, глаза горели упрямой отвагой, а большой бледный рот кривился в усмешке.
 
Высокие господа стояли на гранитном бортике за помостом. Когда прочитают приговор и произведут все положенные действия, они уедут, не дожидаясь восхода солнца. А пока что они стояли молча и почти неподвижно — только ветерок чуть колыхал края одежд. Статуи. Мужчины — в деловых костюмах, женщины — почти все в длинных платьях с открытыми руками: им не бывает холодно. Драгоценности вспыхивают в свете прожекторов — то на одной, то на другой. Столик на колесах, бокалы с выдержанным вином, а закусок нет — даже те из высоких господ, кто ещё ест обычную пищу, не делают этого на людях. Смотри, что ты потеряла, отверженная. Смотри, от какой жизни ты отказалась.