Последний бой (СИ)

— Ганновер, — Ласси пожал плечами. Тут даже гадать нечего было. Он прекрасно знал своего соотечественника, нашедшего приют во Франции, так же как он когда-то нашел приют в России. И он знал, что тот будет биться до последней капли крови, если кто-то пообещает ему, что в итоге он сумеет насолить англичанам. — Кстати, граф приехал один? Без своей Ирландской бригады?
— В карете, запряженной четверкой прекрасных скакунов, граф безусловно сумел обогнать свою бригаду, направляющуюся в нашу сторону, — желчно произнес Салтыков и поморщился. — Я не хочу пускать ирландцев в Дрезден. Более того, я вообще никого не хочу пускать из наших возможных союзничков на территорию Саксонии. Мы неплохо здесь разместились, и наши солдаты проявляют прекрасную выдержку и относятся к местным жителям в рамках приличий, особенно это касается женщин. Но пускать сюда орду оголтелых ирландцев... Прости, Петр Петрович, ежели обидел чем, но мы не сможем их держать в узде. Не тот народ, слишком горячая кровь у кельтов. Тем более, что местные жители все-таки больше склоняются именно к нам, как к солдатам ее высочества Великой княгини Марии Алексеевны, которую они знали еще крошкой. То, что Саксония перешла в руки его высочества в качества приданного — ну что же, в жизни случаются и не такие казусы. Но вот войск союзников вряд ли будут терпеть. Именно сейчас, когда армия Фридриха на подходе, нам только народных волнений и бунтов не хватает. Как будто мало тех мерзких картинок, которые пруссаки разбрасывают по селам, где дремучие пейзане верят во что угодно, особенно, если это что-то так талантливо нарисовано.
— А, так ты за тем пришел, чтобы высказаться, — Ласси задумался. — Ну, что я могу сказать, прав ты, Петр Семенович, от первого до последнего слова. И я также, как и ты не хочу усугублять обстановку. Нам еще здесь зиму пережидать потребуется. Не выделять же специальных людей, которые будут следить за местными, чтобы избежать недоразумений. Только вот, что ты предлагаешь сделать?
— Не знаю, — Салтыков нахмурился. — В Пруссию отправить. Вон, пускай к Берлину двигают. Заодно его высочеству подспорье. Мы-то не сможем ему в ближайшее время ничем помочь, нам еще Фридриха сдерживать, как можно дольше.
— Давай не будем забегать вперед, — вздохнул Ласси. — Мы не знаем, какое повеление от ее величества граф де Лалли привез. Вполне возможно, что нам и не придется идти ни на какие ухищрения. Но для того, чтобы все как следует разузнать, нужно с ним встретиться. Где он?
— Я велел разместить графа, затем поспешил сюда, чтобы спросить, когда у господина фельдмаршала появится время, чтобы его принять, — поджал губы Салтыков. Он недолюбливал французов. Пусть это даже был француз ирландского происхождения. Нелюбовь эта пошла еще с Шетарди и Лестока, с которыми у Салтыкова никак не складывалось нормальных отношений. Англичан он недолюбливал из-за Бестужева, с которым находился, нет, не на ножах, но их недовольство друг другом с трудом заставляло держать себя в руках и вести прилично, не опускаясь до оскорблений, хотя бы на публике. К тому же ему жутко не нравился английский посол. Если рассудить, то Петр Семенович довольно терпимо относился лишь к немцам, и произошло это во время затянувшейся ярмарки невест цесаревича, когда он завел много полезных и приятных знакомств с сопровождением благородных девиц.
— Если граф не устал с дороги, то, думаю, что мы с тобой, Петр Семенович, вполне сможем принять его прямо сейчас. Просто первая встреча, обмен первичными любезностями, ничего большего, — примирительно произнес Ласси, видя, что Салтыков пребывал в отвратительном настроении. Получается, что Петр Семенович тоже переживает, только пытается делать вид, что ничего, кроме чисто светских забав его не волнует. Ну не мог же, право слово, приезд графа де Лалли так сильно повлиять на настроение генерала. Тем более, что про цель визита не было ничего пока доподлинно известно, лишь догадки, которые вполне могли оказаться неверными.
Салтыков уже открыл было рот, чтобы выразить свое согласие в своем присутствие при встрече фельдмаршала с графом, как дверь приоткрылась, и внутрь заглянул стоящий на часах гвардеец.
 
— Господин фельдмаршал, здесь господин де Грибоваль сильно желает, чтобы вы его приняли.
— И что от меня нужно господину де Грибовалю? — Ласси удивленно переглянулся с Салтыковым. Он не ограничивал свободу инженера, который устроил действительно прекрасную линию городской обороны, которая вполне могла бы принести ему много головной боли, если бы пришлось брать Дрезден штурмом. Да и далеко не факт, что ему удалось бы с ней разобраться вообще. Грибоваль сам по себе не представлял угрозы, и нужды определять его в тюрьму, пусть даже вполне комфортную, предназначенную для знатных заговорщиков, фельдмаршал не ощущал.
— Не могу знать, господин фельдмаршал, — гвардеец смотрел на Ласси, ожидая ответа, а Салтыков внезапно с раздражением подумал, что пришла пора придумать какие-то правила общения в армии, чтобы все говорили так, как положено по уставу, а не так, как каждому солдату, да и офицеру хочется. Отсутствие известий от Груздева в последнее время так сильно на него давило, что он начал замечать, что его раздражает абсолютно все вокруг. Иной раз даже пробежавшая по полу мышь топала слишком, на взгляд генерала, громко, о чем он уже не раз высказывался, сопровождая свои высказывания нецензурной бранью. — Так примете, или в шею его гнать?
— Пускай заходит, — кивнул Ласси, которому уже самому стало любопытно, чего же хочет от него этот безусловно чертовски талантливый инженер.
Салтыков в это время удобно устроился в кресле, переплетя пальцы рук, и приготовился наблюдать. Ласси только покосился на него, но приказа покинуть кабинета не отдал.
Дверь распахнулась по всю ширину, и в кабинет зашел одетый, словно собрался на прием к королю, гладко выбритый и чрезвычайно бледный Грибоваль, глубокие мешки под глазами которого говорили о том, что он долго и беспробудно пил, при этом начал он пить задолго до того момента, как войска Ласси вошли в Дрезден.
* * *
Грибоваль плохо помнил те дни, когда армия Ласси подола к Дрездену, он вообще не помнил, что городской совет во главе с бургомистром решили не доводить до разворачивания военных действий на улицах города и просто открыли Дрезден для русских. Их можно было понять. Те части, которые оставил здесь Фридрих, доблестно проиграли превосходящим силам противника, а остатки солдат, вернувшись, начали требовать особого отношения, а также формирования отрядов городской обороны. Вот на это жителям славного города Дрезден было вообще наплевать, ведь и офицеры Фридриха, и стоящая за воротами армия были для них захватчиками. Но даже здесь было одно маленькое «но». Армия Ласси все-таки представляла права мужа их принцессы Марии, а значит, они были немного более близкие, чем оккупанты Фридриха.
Чего Грибоваль не знал, так это того, что и совет, и бургомистра долго и весьма продуктивно обрабатывал парень, которого он сам привез сюда, думая, что тот является слугой его любовницы.
Но ему было простительно всего этого не знать, потому что Грибоваль пил. Он напился в тот самый вечер, когда Ксения уехала. Его честь, своеобразная порядочность и верность Фридриху, которому он не присягал, но с которым у него был заключен договор, вступили в схватку со страстью, которую он, несмотря на прошедшее время, все еще испытывал к этой женщине, и выиграли с минимальным преимуществом. Самое смешное состояло в том, что Ксения поняла его решение остаться в Дрездене, даже, если он в итоге ее потеряет. Поцеловав его в лоб на прощанье, она сообщила, что он знает, где ее найти, и в тот же вечер уехала в Россию. А он запил, и пил до сегодняшнего утра.
Утром ему было уже привычно плохо. Но, протянув руку, чтобы поднять с пола очередную бутылку, Грибоваль внезапно осознал, что больше этого делать нельзя. После чего трясущейся рукой вылили содержимое бутылки прямо в окно, едва не облив какого-то не слишком расторопного прохожего, призвал верного слугу Жерома, велел побрить его, и вообще притащить воды побольше, чтобы привести себя в порядок, а заодно рассказать все новости, которые он благополучно пропустил, находясь в алкогольном тумане.