В когтях германских шпионов
— Зачем так много — тысячу? Совершите двенадцать подвигов Геркулеса. Могу все перечислить. Мы ведь проходили в институте мифологию…
Агапееву не до мифологии было. Весь горячим туманом обвеянный, умолял:
— Тамара… Дайте мне ваши губы… Слышите, губы…
Эти влажные, как вынутый из воды коралл, губы нестерпимо дразнили его… Он протягивал руки, мучительно желая коснуться упругого, дышащего свежим ароматом прекрасной молодости, тела. И оно как-то по-змеиному ускользало… Хотя и лицо, и шея горели, губы маленького рта полураскрывались, а зеленые глаза как-то жутко темнели, то погасая, то вспыхивая в истоме смыкавшихся век…
Он услышал:
— Я не дам вам своих губ…
— Но почему?.. Почему? — шептал он в каком-то обалделом забытье.
— Потому что я их никому не давала. Первый поцелуй будет для меня роковым. Я погибну… Я это чувствую…
Раз она не успела увернуться. Он схватил ее за покатые круглые плечи. Княжна рассердилась. Цепким движением она, в свою очередь, схватила его за руки. И сделала ему очень больно. Казалось, она переломает ему все пальцы. Он, далеко не слабый, с острой для мужчины оскорбительностью почувствовал свою физическую беспомощность лицом к лицу с этой девушкой.
У него вырвалось.
— Откуда у вас такая сила?..
— У меня сильные пальцы. Это от рояля. Каждый день я играю два-три часа. С детства играю…
Боль и унижение вспугнули чувственный порыв, уступивший свое место какими-то другим, уже товарищеским ноткам. И как брату она предложила.
— Посмотрите, какие у меня мускулы?..
Он коснулся пальцами красивой и полной у плеча руки, более полной на ощупь, чем на взгляд. Такие женщины в платье кажутся всегда худее, чем раздетые… Он чувствовал сквозь легкую ткань гладкую, скользящую кожу. Тамара сжала пальцы. Агапеев ахнул — так упруго и твердо напряглись мускулы этой женственной руки.
— У вас стальные бицепсы!..
— И да послужит это вам на будущее предостережением… Как видите, я могу постоять за себя.
— И, к сожалению, даже очень! А с виду вы такая нежная, хрупкая…
У княгини Долгошеевой он познакомился с графиней Тригона. Агапеев не мог отдать себе отчета, кто ему больше нравится — эта в сиянии своей тридцатилетней красоты, видимо уже много любившая женщина или целомудренная княжна со своим девичьим телом и губами, никем еще не целованными. И решил, что он желает обеих, каждую по-своему. Княжна вся в будущем, графиня — вся в настоящем…
Сколько она видела, эта женщина! Её рассказы — это бесконечная лента кинематографа, на которой чего-чего только не мелькает! Картина за картиною — праздная, богатая жизнь, большие столицы, модные курорты, дорогие отели и, как оперные декорации, красивые пейзажи: пальмы, бирюзовое небо, берег тёплого моря и раззолоченный казино, вроде каких-то экзотических храмов и пагод… И при этом восточные глаза с ленивыми, тяжелыми веками полуобещали что-то жуткое и пряное, как страдание…
Графиня интересуется спортом. Она слышала о полётах Агапеева. Читала в парижских газетах о его балканских подвигах.
Агапеев млел…
Она слышала кое-что и про «Огнедышащего дракона». Хотела бы собственными глазами увидеть это воздушное чудовище. Взвиться вместе туда, к облакам, — это было бы такое наслаждение!
Лгапеев, продолжая млеть от близости этой женщины, однако, нашел в себе твердость возразить, что совместный полет на чудовище невозможен. Но показать «дракона» в спокойном состоянии, в пределах ангара, это еще туда-сюда. Что же касается полета, вообще он с удовольствием совершит с графиней воздушную прогулку на обыкновенном двухместном «блерио».
И вот он встретил ее в ясный майский день у ворот аэродрома. Встретил, одевшись щеголем-спортсменом. Плоская, крупно-клетчатая каскетка, старый английский костюм, куртка со складками на спине, перехваченная в тонкой талии широким, из этой же самой материи, поясом. Желтые гетры плотно охватывали до колен стройные ноги. Он бросился к автомобилю и с чрезмерной почтительностью коснулся губами обтянутой шведской перчаткой узенькой ручки…
12. Графиня Чечени действует
До сих пор графиня Чечени видела русский пейзаж из окон вагона. После такой причесанной, умытой, разграфленной на клеточки немецкой природы, после до приторности слащаво красивых ландшафтов Ривьеры, после виноградников Венгрии, эти без конца бегущие навстречу поезду унылые равнины с темно-серыми, в землю вросшими деревнями и колокольнями на далёком горизонте, казались ей какими-то загадочными, тяжёлыми снами. И действительно, клонило ко сну от этих, навевающих дрему, пустынных, бесконечных равнин.
Теперь же, теперь не сон, а действительность. Каблучки дорожных американских ботинок отпечатывают след в густой и свежей траве аэродрома, охваченного забором. Луг, опоясанный дощатой изгородью.
И там, за этим поясом — скромные, как белые невесты, северные деревья, которых Ирма никогда не видела, а может, и видела, но не обращала внимания.
У неё одно желание и, что ей до этих деревьев — бедных невест, до ясного, голубого неба, такого редкостного здесь, на этом чухонском Севере и до всего, что не связано с «Огнедышащим драконом»?
И как хлыстом ударил ее по мыслям невинный, скорее заискивающий вопрос шагавшего рядом с нею летчика:
— А это, графиня, зачем у вас аппарат?
Графиня делано усмехнулась.
— Вас удивляет? Но вы же сами бывали на Западе. Там не разлучаются с «кодаком»… А я старая, поколесившая немало в своей жизни туристка…
И слово «старая» как-то совсем не ко двору сорвалось с её тронутых кармином губ.
Вот и ангары вытянулись длинной, сколоченной из досок постройкой. К другим ангарам, каменным и гордым, как дворцы, привыкла графиня там, у себя на Западе.
Тихо. Только пропахший бензином закопченный механик хлопотал у какого-то «фармана». Зияла глубь ангара, откуда извлечён был аппарат.
«Огнедышащий дракон» всегда под замком, и ключ хранился у Агапеева. Лётчик распахнул одну половину ворот, другую.
И — точно в сказке… В самом деле, что-то напоминающее порождённого ненынешнею фантазией дракона было и в первом впечатлении, и в рисунке мощных крыльев, и в очертаниях корпуса, хребта.
— Какой восторг! — искренно, без всякого желания сказать другое, чем думает, воскликнула Ирма: — И это вы, все это — вы?..
— Я люблю это, — словно оправдываясь, отвечал Агапеев.
Ирма осмотрелась, выйдут ли удачные снимки. Свету много. Так и льется ярким потоком в громадный простенок вольно и широко распахнувшихся ворот, играет на металлических частях «дракона».
Чечени раскрыла золотой кольчужный мешочек, и лицо её испугалось.
— Неужели?.. Неужели я потеряла!..
— Что такое графиня, в чем дело?..
— Бог мой, исчезло портмоне! Этот противный мешочек поминутно раскрывается. Это ужасно!..
— И там были деньги?..
— Вопрос? Конечно, были! Довольно крупная сумма. Иначе, я не волновалась бы. Две пятисотрублёвые бумажки и еще разная мелочь.
Теперь уже Агапеев испугался.
— Как же так?.. Как же быть!.. Дамы обладают удивительной способностью терять свои кошельки…
Графиня замерла. Пытливо соображая что-то, вдруг коснулась руки Агапеева.
— Вспомнила! Подъезжая сюда, к вам, я слышала какой-то мягкий, чуть уловимый стук, словно упало что-то возле моих ног. И я уверена… Мосье Агапеев, пожалуйста сбегайте туда… Шофер меня ждет… Но вы знаете, какие это люди… Пока не поздно еще… найдите и принесите.
Агапеев растерялся.
— Но как же… В таком случае вместе…
— Вы с ума сошли! — рассердилась графиня. — Разве я могу состязаться с вами в беге при моей узкой юбке… Повторяю, каждая секунда… Скорее же, вы, кавалер, рыцарь!..
«Рыцарь» пустился через весь аэродром. Только замелькали его жёлтые гетры.
Ирма, не теряя попусту времени, выглянула. Синяя блуза в сторонке вся ушла в свой «фарман». Следить некому.
«Кодак» сухо защёлкал. Ирма успела сделать двенадцать снимков. И общих, со всех сторон, и детальных. В увеличенном виде это будет материал богатейший!