Шанс для дознавателя (СИ)
Предчувствия меня не подводят — уже дописывая протокол осмотра места происшествия я чувствую легкое головокружение. Так со мной всегда — слабость, тремор конечностей и все то, что прилагается к подобному состоянию. Будь я сегодня дома, проблем бы не возникло — теплая спальня, уютная ночная рубашка, книга и горячий чай сделали бы день легче. Но на работе, в этой атмосфере тревожности и спешки я всегда ощущаю себя незащищенной. Но… что есть, то есть.
Я посещаю уборную, долго умываюсь прохладной водой и делаю себе крепкий чай с сахаром. Помогает — уже через четверть часа у меня получается вернуться к работе. Заполняя бланки строгой отчетности я стараюсь не обращать внимание на отвлекающие факторы: раньше справлюсь — лучше будет. Возможно, до допроса даже сумею скоротать полчаса на жестком тапчане, поставленном здесь специально для таких случаев.
У меня действительно выходит справиться меньше, чем за два часа. Состояние к этому моменту ухудшается — я едва фокусирую зрение от боли и, когда магический передатчик взрывается трелью, беру трубку практически наощупь.
— Мейд?
Я прикусываю губу, понимая, что сейчас буду делать то, чего очень не люблю.
— Ирмис, есть новости?
— Полагаю, ровно то же, что и у тебя. Могу занести протокол.
— Давай, — соглашаюсь я и время до прихода дознавателя коротаю у камина: близость живого огня будто облегчает мое состояние.
Парень приходит через пару минут. Без стука входит в комнату, занимая будто весь проем и, оглядев помещение, смущенно улыбается:
— У тебя уютно.
— Чаю? — предлагаю я.
Но Ирмис качает головой:
— Дел невпроворот. У себя выпью.
— Что-то увидел? — задаю следующий вопрос.
— Не уверен, что больше твоего. Вот протокол, — на край стола ложится пара исписанных листов, а парень виновато морщится, — это копия, можешь себе оставить. Прости, я побегу? У меня три допроса плотняком.
— Да, конечно, — спохватываюсь я, — спасибо.
При такой загрузке просить Ирмиса заменить меня на допросе — не уважать коллегу. Глядя, как за дознавателем закрывается дверь, я прикидываю, сколько времени у меня в наличии. Пьяных допрашивать я не люблю — толку мало, гонору много, а выхлопу вообще никакого: во всех эмоциях сомневаться приходится.
Но все происходит куда удачнее: я как раз дочитываю писанину Ирмиса, как передатчик оживает: дежурный гвардеец кратко информирует меня о том, что цветочник пришел в себя и может связно выражать свои мысли. Это меня устраивает — я беру протокол, подхватываю свой планшет и практически следом за гвардейцем выхожу из кабинета.
Внизу настоящее столпотворение: задержанные не помещаются в допросных и ждут своей очереди на лавке в коридоре. Проходя мимо, я понимаю досаду Лоуренса: день действительно очень напоминает проклятье — таких за мои пять лет работы было всего два.
Не везет, конечно, дежурным.
Цветочник ждет меня в седьмой допросной. Удивиться я не успеваю, видя на постаменте за завесой отрицания Максвелла. Риндан окидывает меня быстрым взглядом и хмурится, но я не обращаю внимания: в такие дни я действительно выгляжу не очень.
— Именем Великой тримудрой Богини! — начинает секретарь.
Пока губы сами по себе произносят заученные фразы протокола, я стараюсь впитать букет эмоций, который исходит от свидетеля. Цветочник, по документам оказавшийся мистером Уильямом Остином, действительно ничего не заметил. Более того — вместо четких эмоций мне приходится довольствоваться невнятной смесью из сомнения и неуверенности, обильно приправленной щедрой щепоткой тревоги. После нескольких десятков вопросов, осознав, что ничего не добьюсь, я машу рукой и секретарь быстро заканчивает этот фарс. Остина уводят до завтра, а я не торопясь, как во сне, собираюсь.
— Мейделин, с тобой все в порядке? — раздается над ухом.
Я улыбаюсь пересохшими губами.
— Все нормально, Риндан. Это… бывает.
Максвелл кивает, принимая ответ. И на том спасибо!
— Тебя проводить?
Я уж думаю отказаться, но головокружение не оставляет мне никаких шансов.
— Да, пожалуйста.
Мы покидаем допросную через внутреннюю дверь, выходя туда, куда выводят обвиняемых и свидетелей — в узкий коридор, ведущий в подземелья. Инициатива принадлежит инквизитору и я ему благодарна — повторно пробираться через толпы народу у меня нет никакого желания. Максвелл пропускает меня вперед по ведущей вверх лестнице и придерживает дверь заднего хода. И лишь после того, как мы оказываемся на улице, нарушает тишину:
— С тобой точно все в порядке? Ты очень бледная.
— Да… — я вдыхаю морозный воздух, решаясь на откровенность, — это ежемесячное недомогание.
Он понимает все правильно. Предлагает руку и, аккуратно поддерживая под локоть, ведет к калитке.
— Я приеду после работы. Может, заехать в аптеку?
— Не нужно. У меня аллергия на большинство обезболивающих зелий.
Я хочу добавить, что облегчить недомогание могут только зелья Джо, но вижу подъезжающий экипаж и замолкаю. Позволяю Риндану усадить меня на жесткое, обитое кожей сиденье и улыбаюсь, слыша фразу, которую он бросает вознице:
— Аккуратней, не растряси.
Дома я первым делом набираю теплую ванну и долго лежу в ней, чувствуя, как боль слабеет. Мысли, окутывающие голову большим туманным облаком постепенно рассеиваются, уступая место сути.
Зачем Ульрих пришел на площадь? Вряд ли просто повидаться — наверняка инквизитор на что-то рассчитывал. А на что? Информация? Деньги? Сразу и не скажешь.
Но вот то, что он не ожидал нападения — это факт. Убийца явно подошел сзади — или выждал момент, пока Вермейер повернется к нему затылком. И все бы ничего, кроме одного — незнакомым людям спину зря никто подставлять не будет.
Так что то, что инквизитор знал своего убийцу- бесспорный факт.
Пользуясь тем, что в голове проясняется, я поднимаюсь на ноги. Медленно вытираюсь, облачаюсь в ночную рубашку и, набросив на плечи шаль, делаю себе чай. Дополняю чашку парой крошечных бисквитов и, прихватив с подоконника книгу, поднимаюсь вверх.
Но чтение не идет — я вновь и вновь возвращаюсь к сцене сегодняшнего убийства. Перед глазами стоит застывший взгляд Ульриха и, бессмысленно листая страницы, я вспоминаю все наши встречи. Ночные дежурства, короткие рваные разговоры — инквизитор был немногословен, общался только с парой людей. И жил, насколько я знаю, в часе езды от нашего района.
Что побудило его в предутренний час ехать через весь город к месту встречи? И, если он все-таки приехал…
Внезапная догадка заставляет меня резко сесть. Это не проходит бесследно для моего состояния — низ живота пронзает спазмом и я тихо стону, укладываясь обратно. Но сути не теряю — действительно, нет никакого резона ехать так далеко, если…
… если только он не жил рядом с площадью.
Я запоздало вспоминаю слова Риндана о разыскной службе кардинала. Наверняка в первую очередь обыскали его жилье — и, если ничего не нашли, то явно продолжили искать дальше. А инквизитор, выходит, все это время мог жить практически в пешей доступности от моего дома.
Решив завтра же посетить Лоуренса с этой теорией, я все-таки углубляюсь в чтение, но полностью отдаться книжной страсти не выходит — меня будто постоянно выдергивает из приключений, напоминая о том, что мое разнообразие жизни не хуже. Живот ноет все сильнее и в итоге я сдаюсь — отложив книгу, ныряю в легкую дрему, с каждым мгновением погружаясь все глубже.
Меня будят нежные прикосновения — к волосам, щеке, подбородку. Я сонно улыбаюсь, не торопясь открывать глаза — знаю уже, кого увижу.
— Мейделин… — тихо шепчет Риндан.
Моя улыбка становится шире, когда я внезапно понимаю, что мне до одури нравится, как он произносит мое имя — смягчая “й”, немного растягивая “л”, протягивая, будто пробуя на вкус “н”. От полутонов хрипловатого, уже ставшего родным голоса в груди зарождается приятное тепло.
— Который час? — я все ещё не хочу выныривать из приятной неги.