Отказаться от благодати (СИ)
Ксения Ангел
Отказаться от благодати
Пролог
Говорят, умирать не страшно. Безбожно врут!
Все эти сказки про жизнь, проносящуюся перед глазами, про ясность сознания и смирение перед неизбежным – ложь чистой воды. Выдумки.
Был страх. Падение на твердый пол. А перед ним – боль, ослепительная, острая. Один миг всепоглощающей боли, которая схлынула, утихла, перерастая в пульсацию в районе пупка… В спину нещадно давили складки нового пальто. Уши будто ватой заложило, белесая пелена перед глазами мешала сосредоточиться. Единственное, что я видела четко – небо. Не всю панораму, а лишь жалкий клочок, ограниченный размером стеклянного потолка и разделенный на секции оконными перегородками. Крупные звезды, обильно рассыпанные по темному своду, и желтый бок луны. Этот бок периодически расплывался или делился на несколько полупрозрачных отпечатков.
Пахло талым снегом и влажной землей. Волосы на затылке намокли, одежда пропиталась грязью, принесенной с улицы на ботинках, и противно липла к коже. Почему-то мысль о том, что умирать приходится в грязи, досадовала сильнее всего. В кармане пальто настойчиво вибрировал мобильный телефон. Если кому-то и нужно было сказать мне что-то важное, то он явно опоздал.
Смерть… Слишком пошлое, затасканное, пафосное слово, и ничего, по сути, не отражает. Слова вообще мало значат, главное – поступки. В тот день мне это доказали доходчиво.
Тогда я, помнится, подумала, что скоро потеряю сознание, и все закончится. Совсем все. Навсегда. И на смену страху пришла обида – детская, полуистеричная даже. Стоило столько бороться, чтобы вот так бесславно умереть в окружении людей, которые только и ждут, когда ты, наконец, подохнешь? Людей, уважение которых так и не удалось завоевать…
А я ведь, по сути, и не жила. Не позволяла себе никогда. До чего же досадно, кто бы знал! Тоже мне, правительница нашлась. Лежу, истекая кеном, прижимая руку к животу, стараясь остановить уходящую в никуда энергию. Дыру в жиле, в отличие от колотой раны, не заткнешь. А жаль. Сейчас больше всего на свете хочется именно выжить, а потом судить этих предателей. С каким удовольствием я бы огласила приговор! Плюнула бы в их наглые, самодовольные рожи. Улыбнулась бы в ответ на перекошенное лицо Роба и закипающую ярость Тамары. В воображении я была белой мстительницей, королевой, на деле же – неудачницей, подыхающей в грязи.
Так, видимо, мне начертано.
Лежу, ловлю губами воздух, смотрю на небо. На бесстыдно раскинувшееся тело его, усыпанное родинками звезд. Холодно. Так холодно, что зубы сводит. Боли нет. Слабость только, кончики пальцев немеют, а жила пульсирует, нехотя выпуская остатки жизненной энергии. Звезды померкли, потускнел лунный огрызок в мутном стекле потолка.
Жизнь прошла, и я не жалею, ведь я очень старалась прожить ее правильно, так о чем жалеть? Разве что об одном – главного я так и не сказала. Самый важный человек так и не узнал о том, что я долго и тщательно от него скрывала. Влад будет скорбеть, бесспорно, но так и не поймет, что я чувствовала на самом деле. Простые, в сущности, для женщины эмоции, которые легко складываются в три слова.
Два местоимения и глагол между ними.
Так просто сформулировать и так сложно сказать. Порывов была масса, но я так и не решилась. Так и осталась ему другом, такой он меня и запомнит. Глупо именно об этом думать перед смертью? Наверное. Увидеть бы его… в последний раз. Коснуться щеки, погладить светлые волосы, которые шелком льнут к пальцам. Поймать лукавый взгляд зеленых глаз. И улыбнуться привычному «Дашка»…
Перед глазами чернильным пятном расползается темнота. Теряется из вида окно в потолке, заглушаются шаркающие шаги и крики, постепенно теряет значение предательство, обида и смерть не кажется уже чем-то страшным.
Вот и все. Остается лишь закрыть глаза и сдаться. Без кена хищные не живут…
– Выживи, Дарья, – такой завет давал мне Эрик, уходя в новое путешествие, открывая очередной бессмысленный портал в поисках силы и древних знаний. Сказал и ушел, оставив меня одну наедине с испытаниями, выдержать которые я не сумела. Наедине с людьми, готовыми сожрать меня с потрохами. Оставил управлять племенем, дал шанс проявить себя.
Не справилась. Бывает.
– Живи, слышишь! – Пощечина отрезвляет, заставляет снова сфокусироваться на картинке перед глазами. Белые перегородки окна, за ними – небо и огрызок луны. И лицо брата, бледное в свете этой луны. Льдистые глаза сузились, светлые волосы спутались и лежат на плечах рваными прядями. Похудел, но мощи так и не утратил. Широкие плечи, сильные руки, настойчивость и строгость взгляда. Сейчас, как никогда, в нем видна древняя кровь. А складка между бровями – папина. От этих мыслей снова хочется плакать.
– Эрик…
– Не смей закрывать глаза!
Он не просит – приказывает. И его приказу невозможно противиться. Вождю племени не перечат. И снова боль – ослепляющая, невыносимая. Закушенная губа кровит, тело сводят судороги. На мысли и вопросы не остается сил, и я полностью отдаюсь во власть Эрика. Его широкая ладонь лежит на моем животе, а кен проникает к изодранной охотником жиле. Она пульсирует, выталкивая чужеродную энергию, но Эрик каким-то магическим образом останавливает утечку, сращивает невидимые ткани. Вокруг разливается отчетливый запах карамели. Я никогда не слышала о таком умении лечить – до этого еще никому не удавалось срастить порванную жилу. Но Эрик смотрит требовательно, уверенно и шепчет уже теплее:
– Живи.
Живу. Что мне еще остается? С шумом втягиваю в себя пропитанный карамелью воздух, рвано выдыхаю. Цепляюсь – за память, за собственную почти угасшую злость, за обиды, за образ Влада, который годами лелеяла в душе. За те три слова, что так и не сказала…
И даю себе обещание обязательно сказать их однажды. Когда снова смогу говорить.
Мир смыкается надо мной, укрывает темно-синей пеленой блаженства. Боли нет. Страха нет. Лишь усталость и понимание: жива.
– Умничка, – хвалит Эрик ласково, и горячая слезинка катится по щеке и падает на пол.
Глава 1. Прелюдия
Отца я всегда любила больше, чем маму.
Нет, ее я любила тоже и восхищалась женственностью, красотой, даром, которым наделили ее боги. Ведь что может быть лучше, чем умение лечить? Мама спасала жизни тем, кто, казалось, уже не сможет выжить. Вливала кен им в вены, и они выздоравливали. В ней спала кровь Первых, и сильнее целительницы не видел мир.
Она была сильной и красивой, ласковой, кроткой. И чудесной, но…
В глазах отца всегда горел огонь. Этот огонь, казалось, зажигал меня изнутри. С ним рядом все было ярче, гуще, насыщеннее, и мир расцветал. Хотелось смеяться, действовать, жить. Оттого каждый вечер, когда папа отрывался от дел, чтобы почитать нам на ночь, был для меня праздником.
Я любила такие вечера.
Мы с Эриком задергивали шторы. Зажигали свечи, и пламя извивалось в стеклянных подсвечниках, будто стараясь вырваться за их стенки. Знаю, можно было включить лампы – на стенах висели массивные кованые бра. Из них лился мягкий теплый свет, разливая желтые лужи по полу, очерчивая полукругами стены. Однако свечи я любила больше. Я вообще любила все, что имело налет древности, и папа шутил, что во мне говорит древняя кровь.
Мы ложились в постели, и я натягивала одеяло под самый подбородок. Папа садился в изножье кровати. Открывал тексты древних летописей – не тех, старых, к ветхим страницам которых было страшно прикоснуться, а современных, отцифрованных, переведенных в единицы и нули, загнанных в тесные рамки офисных программ, а затем распечатанных на принтере.
Отец окидывал нас лукавым взглядом и начинал читать. Мы погружались в истории, где действительность тесно переплеталась с мифами, где существующие на самом деле люди, прославившие свой род и удостоенные быть увековеченными в памяти потомков, соседствовали с выдуманными персонажами сказок и легенд.