Хочу съесть твою поджелудочную

Магическое шоу сегодня не состоялось. Она сказала, что не может подготовить новый номер так быстро. А ещё — что разучивает свой лучший трюк и чтобы я ждал его с нетерпением.
— Буду ждать с замиранием сердца.
— Это как? Доведёшь себя до инфаркта?
— Ты настолько отупела, что уже не воспринимаешь идиом? Кошмар, похоже, у тебя и мозг поражён вирусом.
— Называешь другого дураком — значит, сам дурак!
— Неправильно. Я называю тебя больной, но сам не болен.
— Нет, правильно! Умри теперь! Я-то умру!
— Давай ты не будешь под шумок наводить на меня проклятие?
Обычная весёлая перебранка. Я был рад, что мы можем вот так трепаться обо всякой чепухе. То, что мы по-прежнему в настроении перебрасываться шуточками, вроде как доказывало, что жизнь сохраняет, привычный уклад.
Мне явно не хватало опыта общения с людьми, раз меня успокоила подобная бессмыслица.
Я почему-то посмотрел в угол палаты. Словно проверяя, не почернел ли он от накопившегося осадка всевозможных болезней, которые терзали лежавших здесь ранее пациентов.
— [???], какие у тебя планы на лето?
Я уже собирался потихоньку перевести взгляд от угла обратно на Сакуру, но тут она окликнула меня по имени, и я невольно повернулся к ней быстрее.
— Разве что ходить сюда и читать дома книжки. И ещё домашка.
— И всё? Ну куда это годится! Летние же каникулы! Поедешь с Кёко в путешествие вместо меня?
— Я не гожусь для того, чтобы находиться в одной клетке со львицей. А ты разве с госпожой Кёко не поедешь?
— Вряд ли получится. Я задержусь в больнице, а у неё полно дел в секции, — сказала она с печальной улыбкой. — А мне так хотелось ещё раз куда-нибудь съездить!
От этих тоскливых слов я на секунду перестал дышать.
Внезапно почерневшим показался даже воздух в палате, и я почувствовал, как из глубины души вылезает таящаяся там мерзость — и поднимается до самого горла. Не давая ей исторгнуться наружу, я поспешно схватил пластиковую бутылку и отхлебнул чаю. Что это было, вообще?
Я мысленно проговорил про себя фразу Сакуры. Как знаменитый детектив из книг, повторяющий предложения за ключевыми персонажами.
Видимо, эти мрачные думы отразились на моём лице. Слабая улыбка Сакуры погасла, и она вопросительно склонила голову набок. Но удивляться следовало мне.
Почему?..
Слова слетели с языка, едва придя на ум:
— Почему ты говоришь так, будто уже никогда не сможешь никуда поехать?
Похоже, я застал её врасплох. Она смотрела на меня как громом поражённая.
— Я разве так сказала?
— Да!
— Ясно… Видимо, и на меня порой находит меланхолия.
— Послушай…
Интересно, как я сейчас выгляжу? В прошлое посещение в мою душу закралась тревога, и сейчас её волны грозили выплеснуться наружу. В отчаянной попытке не дать им излиться словами я поднял руку ко рту, но губы шевельнулись раньше:
— Ты ведь не умрёшь?
— А? Умру, конечно. Все умрут. И я, и ты.
— Я не о том.
— Когда отказывает поджелудочная, от этого, знаешь ли, тоже умирают.
— Я не о том!
Ударив по краю кровати, я неожиданно для себя вскочил на ноги. Ножки стула с неприятным металлическим скрежетом царапнули по полу. Я неотрывно смотрел Сакуре прямо в глаза. Судя по её виду, на этот раз она по-настоящему удивилась. Да я и сам себе удивился. Как это я так?
Напрягая пересохшее горло, я наконец выдавил:
— Ведь не сейчас?
Опешившая Сакура ничего не ответила, и на палату опустилась тишина. Меня это напугало, и я продолжил:
— Ты ещё с прошлого раза странная.
Молчание.
— Ты что-то скрываешь. Ты себя выдала. «Правда или действие», внезапные объятия. Когда я спросил, не случилось ли чего, ты тоже странно прореагировала. Думала, я не удивлюсь такой необычной паузе? У тебя же тяжёлая болезнь, я за тебя беспокоюсь!
Не припомню, чтобы когда-либо говорил так быстро и так долго. Когда я умолк, мне не хватало воздуха. Не только потому, что я трещал без передышки. Я растерялся. Из-за того, что Сакура что-то от меня скрывает, и из-за того, что я лезу к ней в душу.
Я видел, что она пока не оправилась от сильного потрясения. В теории, когда кто-то в ещё большей панике, чем ты, это успокаивает — и меня немного отпустило. Я сел обратно на стул и разжал руку, вцепившуюся в простыню.
 
Я смотрел на Сакуру. Её глаза были широко раскрыты, губы сжаты. Похоже, она пока не собиралась делиться секретами. Если так, что же мне делать? Хватит ли мне смелости наседать с дальнейшими расспросами? И если да — есть ли в них смысл?
Чего я… хочу добиться?
За размышлениями я едва не упустил ответ.
Выражение лица Сакуры всегда живо менялось. Сейчас она выглядела ошеломлённой, но я ожидал увидеть красочный водоворот превращений — даже неважно каких.
Я ошибся. На этот раз её лицо менялось очень медленно. Уголки сжатого рта ползли вверх со скоростью улитки. Широко распахнутые глаза сужались, словно закрывающийся занавес. Ямочки на окаменевших щеках проступали не быстрее тающего льда.
Мне бы жизни не хватило, чтобы научиться так улыбаться.
— Рассказать, что случилось?
— Да.
Я переживал, как ребёнок, на которого вот-вот рассердятся.
Она широко раскрыла рот и счастливо пропела:
— Ни-че-го! Я просто думала о тебе.
— Обо мне?
— Ага. О тебе. В «Правде или действии» я собиралась спросить какую-нибудь безобидную ерунду. И если уж признаваться — я надеялась сойтись с тобой поближе.
— Правда? — скептическим тоном спросил я.
— Правда. Тебе я врать не стану.
Возможно, то были пустые слова, и всё же я не мог скрыть облегчения. С плеч спала тяжесть. Я знал, что легко поддаюсь, но я ей поверил.
— Ха-ха-ха-ха-ха!
— Что такое?
— Да так. Почувствовала себя счастливой. Хоть умирай!
— Нельзя.
— Ты хочешь, чтобы я жила?
— Да…
— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! — с наслаждением на грани безумия захохотала она, разглядывая мою физиономию. — Я и подумать не могла, что ты настолько во мне нуждаешься! Высшее достижение моей жизни! Я стала первым человеком, без которого тебе не обойтись, хикикомори[29] ты этакий!
— Это кто здесь хикикомори? — огрызнулся я, чувствуя, как моё лицо буквально готово взорваться от стыда. Я переживал за неё, потому что не хотел её терять и нуждался в ней. Такова правда, но, выраженная словами, она вызывала несравненно больший стыд, чем любые умозаключения. У меня будто кровь во всём теле закипела и разом хлынула в голову. Если так, я умру раньше Сакуры. Мне кое-как удалось сделать глубокий вдох и отогнать жар прочь.
Я пытался восстановиться, но Сакура, похоже, не собиралась предоставлять мне перерыв и с довольным видом продолжила:
— Я странно себя вела, и ты решил, что я скоро умру? Ничего тебе не сказав?
— Да. А ещё тебе вдруг продлили госпитализацию.
Она покатилась со смеху — как только трубка капельницы не выпала. Даже я сержусь, когда надо мной так смеются.
— Всё ты виновата. Сбила меня с толку.
— Я же говорила! У меня пока есть время! Стала бы я иначе разучивать фокусы. И почему, как ты говоришь, тебя волнуют паузы в моей речи? Нет, ты точно читаешь слишком много романов! — Договорив, она опять засмеялась. — Не бойся, о времени своей смерти я обязательно тебе сообщу!
Громкий хохот, снова и снова. От перебора со смехом мне самому стало смешно. Я совершил огромную ошибку, и меня ткнули в неё носом.
— И когда я умру — непременно съешь мою поджелудочную.
— А может, ты не умрёшь, если избавить тебя от больного органа? Что, если её съесть прямо сейчас?
— Хочешь, чтобы я жила?
— Очень хочу.
Мне повезло, я из тех людей, чья искренность кажется шуткой. Если бы меня воспринимали на полном серьёзе, то от смущения я — человек, пренебрегающий общением с другими, — перестал бы выходить на улицу.
 
Не знаю, как меня восприняла Сакура, но она игриво воскликнула: «Ой, какое счастье!» — и распахнула мне навстречу свои объятия. Её радостный вид свидетельствовал о шутке.