Хочу съесть твою поджелудочную

Получив резкий удар в левый глаз, я пошатнулся и с размаха плюхнулся задом на мокрый асфальт. Дождь немедленно пропитал школьную форму. Вырвавшись из рук, открытый зонт с нелепым стуком откатился в сторону. Вместе с ним на землю улеглась и сумка. Удивившись происходящему со мной, я сразу же посмотрел на старосту. Левый глаз видел плохо — всё расплывалось.
Хоть и в общих чертах, я понял только одно: ко мне применили насилие. Потому что сами по себе люди не падают.
— Это я-то настырный?! Я?!
Он смотрел на меня, но слова определённо предназначались кому-то другому. Я понял, что наступил ему на больную мозоль. Пытаясь ранить другого, я пострадал сам. «И поделом», — глубоко раскаялся я.
Кажется, меня ударили впервые в жизни. Очень больно, кстати. Я знал, куда пришёлся удар, но заныло почему-то в самом сердце. Если так пойдёт, оно может разорваться.
По-прежнему сидя на земле, я смотрел на старосту снизу вверх. Зрение к левому глазу пока не вернулось.
Староста не заявлял об этом явно, и мне не стоило спешить с выводами, но, скорее всего, на меня надменно взирал тот самый бывший парень Сакуры.
— Такие, как ты, должны держаться подальше от Сакуры!
С этим словами он вытащил из кармана какой-то смятый комок и бросил мне. Развернув его, я узнал свою пропавшую закладку. Понятно. Всё встало на свои места.
— Так это был ты.
Он не ответил.
Я считал, что его правильно очерченное лицо отражает миролюбивый характер. Когда он проводил собрание, стоя перед всем классом, или заходил в библиотеку за книгами, он всегда одаривал окружающих дежурными улыбками. Я не знал, что творится у него внутри, видел лишь тщательно подготовленный образ, предназначенный для показа миру. Как всегда — важна не внешность, а суть.
Я задумался, что же мне делать дальше. Поскольку я первым нанёс ему рану, его нападение можно было назвать необходимой самообороной — возможно, несколько вышедшей за разумные пределы, но я не знал, насколько сильно его оскорбил. Поэтому вариант встать и дать сдачи показался мне сомнительным.
Пыл старосты, похоже, ещё не угас. Хорошо бы нашёлся способ его успокоить, но одно неверное слово — да что там, даже сплошь верные слова могли подлить масла в огонь. Ведь, без сомнения, именно я заставил его перейти черту, за которой взыграли чувства.
Я смотрел на него. И мне начало казаться, что он гораздо достойней меня. Уверен, он на самом деле любил Сакуру. Он открылся ей, хотел проводить время с ней вместе, разве что немного промахнулся с подходом — а точнее, крупно ошибся.
Вот почему он ненавидел меня — того, кто крадёт её время. Кстати, обо мне: не узнай я, что через год она умрёт, я бы не стал с ней обедать, не поехал бы в путешествие, не пошёл бы к ней в гости и не чувствовал бы себя так паршиво. Нас связала её смерть. Но смерть неминуемо придёт за каждым. Так что моя встреча с Сакурой — случайность. То, что мы проводим время вдвоём, — случайность. Я не настолько чист душой, чтобы следовать своим намерениям или чувствам.
Даже я, чуравшийся общества человек, знал: тот, кто ошибается, должен покориться тому, кто поступает правильно.
Что ж, так и быть, я поддамся, пусть отведёт душу. Я виноват в том, что попытался завязать отношения, не учитывая чувства других.
Я перехватил тяжёлый взгляд старосты и попытался выразить свои намерения без слов. Показать, что по своей воле ему подчиняюсь. Но ничего не получилось.
Он шумно засопел, а позади него я заметил чей-то силуэт.
— Что вы тут делаете?..
При звуках этого голоса староста резко обернулся, словно от удара током. Зонт покачнулся, и на его плечи посыпались дождевые капли. Я смотрел на своих одноклассников так, будто меня происходящее вовсе не касалось, и прикидывал, вовремя Сакура вмешалась или всё-таки нет.
Стоя под зонтом, она переводила взгляд с меня на старосту и обратно, силясь разобраться, что стряслось.
Староста попытался что-то сказать. Но, прежде чем он произнёс хотя бы слово, Сакура подбежала поближе, подняла упавший зонт и протянула мне:
 
— Ты простудишься, [жестокий одноклассник]…
Приняв её немного неожиданное проявление заботы, я вдруг услышал, как она сдавленно ахнула:
— [Жестокий одноклассник]! У тебя… У тебя кровь!
С огорчённым видом она достала из кармана носовой платок и приложила к моему лбу над левым глазом. Я и не знал, что у меня пошла кровь. Возможно, староста ударил меня вовсе не кулаком. Но мне сейчас не хотелось выяснять, какое он применил оружие.
Я с гораздо большим интересом наблюдал за выражением лица старосты, замершего столбом после того, как Сакура подбежала ко мне. Разительность перемены не поддавалась описанию. Когда говорят, что чувства выплеснулись наружу, наверняка имеют в виду что-то подобное.
— Что случилось? Почему у тебя кровь? — продолжала допытываться Сакура. Поскольку моё внимание было приковано к старосте, я пропустил её взволнованные вопросы мимо ушей, но всё обошлось. Объяснение дал мой противник:
— Сакура… Что у тебя с этим чудиком?..
Продолжая прижимать платок к моей левой брови, она обернулась к нему. Его лицо снова исказилось — должно быть, от выражения лица Сакуры.
— Чудиком?.. Ты о ком?.. О [жестоком однокласснике]?
— Ну да! Он повсюду за тобой таскался, и я его приструнил. Больше не сунется, — словно оправдываясь, сказал староста. Наверное, надеялся, что она пересмотрит своё мнение о нём. Что она взглянет на него ещё раз. Слепец уже не ведал, что творится у неё в душе.
Мне, окончательно превратившемуся в стороннего наблюдателя, оставалось лишь следить за развитием событий. Словно окаменев, Сакура не сводила пристального взгляда со старосты, не отнимая руки от платка на моём лбу. Староста улыбался, как ребёнок, который ждёт похвалы. И в то же время — с испугом.
Через несколько секунд страх возобладал.
Сакура, словно исторгая из себя всё, что скопилось в душе, пока стояла неподвижно, бросила ему всего одно слово:
— Подонок.
Староста выглядел так, будто его огрели чем-то тяжёлым.
Она тут же повернулась ко мне. Я здорово удивился, увидев её лицо. Я ошибочно полагал, что её богатая мимика придаёт выражаемым эмоциям исключительно позитивный оттенок и что, даже когда она злится или плачет, её лицо остаётся светлым. Но я заблуждался.
Даже она могла выглядеть иначе.
Так, будто намерена причинить кому-то боль.
Обращённое ко мне, её лицо тут же поменялось. Улыбка на нём смешалась со смущением. Сакура помогла мне подняться. Мои брюки и рубашка промокли насквозь — хорошо, что сейчас лето. Я не чувствовал холода. Из-за жаркого воздуха, а ещё потому, что она держала меня за руку.
Когда я подобрал сумку, Сакура, с силой потянув меня за собой, зашагала в сторону старосты. Я посмотрел на него. Заметив его ошалелый вид, я убедился, что он больше не будет красть мои вещи.
Мы прошли мимо него, но, когда я решил, что меня так и будут волочить на буксире, Сакура внезапно остановилась, и я врезался ей в спину. Наши зонты столкнулись, сбросив целый ворох капель.
Не оборачиваясь, она спокойно и громко произнесла:
— Такахиро, теперь я тебя ненавижу. Никогда ничего не делай ни для меня, ни для моих знакомых.
Тот, кого звали Такахиро, ничего не сказал. Когда я напоследок глянул на его спину, выглядело так, будто он плачет.
Затем Сакура притащила меня к себе домой. Молча провела внутрь, выдала полотенце и сухую одежду, приказав принять душ. Я решил не ломаться и воспользовался любезностью. Взяв мужскую футболку, штаны и спортивную куртку, я впервые узнал, что у Сакуры есть брат на несколько лет её старше. Я ведь даже не знал состава её семьи.
 
Когда я переоделся, она позвала меня в свою комнату на втором этаже. И встретила меня там, сидя на полу на коленях.
А затем вместе с ней я приобрёл новый для себя опыт. Я редко общался с людьми и не знал, как называется это действо — когда два человека прямо и откровенно облекают в слова то, что лежит на сердце. Так что я позаимствую название, которое дала Сакура.