Сидящее в нас. Книга первая (СИ)

Когда колготня вокруг гостьи более-менее улеглась, и она осталась в отведенных покоях с двумя служанками, перед Таюли во весь рост встала проблема чистоплотности. Прежде она могла спокойно помыться на постоялом дворе. Но с тех пор, как её оседлал ЗУ, вода под запретом. Её тело прямо-таки стонало под коркой, оставленной пылью и жарой, но ссориться с ЗУ себе дороже. Нужно было договариваться.
– Ванна готова, госпожа, – робко обрадовала гостью красивая совсем ещё юная дева, таращась на неё, как на целый отряд насильников. 
Змейка взлетела над головой Таюли и угрожающе закачалась. Услужливая девица ойкнула и бухнулась на колени, сжавшись в комок. Вторая служаночка, проявив более завидное самообладание, мигом сиганула под широкую кровать.
– Мне ваша помощь не нужна, – смилостивилась Таюли, пытаясь поймать в кулак зловредную змеиную головку. – Как и ванна. Вы можете забрать мою одежду и уходить. Меня не надо обряжать, – осмотрела она вываленный на кровать ворох платьев, халатов и прочих предметов женской одежды.
Проследив, как вылетают в двери два трепетных полудохлых создания, Таюли принялась бороться за свои интересы:
– ЗУ, ты ведь понимаешь, что я не Лиата. Я живой человек. И моё тело от грязи может заболеть. 
Змейка уткнулась мордахой в её нос и замерла.
– Да-да! – напустила на себя строгости Таюли. – Не дать мне помыться так же глупо, как шипеть на меня всякий раз, когда я захочу пить. Или сесть под кустик и вылить из себя выпитое. Это, знаешь ли, необходимо. Без этого человек умрёт. А я нужна тебе мёртвая? 
Змейка всполошилась – Таюли хладнокровно наблюдала за её «душевными метаниями», настроившись дожать эту заразу и получить свое мытьё любой ценой. Пусть знает: уж коли села на шею приличной девушке, так обязана считаться с её интересами! А нет, так пусть ищет себе другую дурочку и пересаживается, сколько ей угодно. 
ЗУ растеряно соображало – если можно так сказать – как ему быть. 
– Ты можешь перебраться куда-нибудь на время? – помогла демону Таюли. – Посидишь там немножко, а я быстренько помоюсь. Обещаю, хоть это и нелегко, не валяться в ванне, млея от счастья. Так уж и быть: обойдусь. 
Змейка отрицательно помотала головкой.
– Ты жива, пока на мне? – догадалась Таюли. – Маленькая моя! Нет, я ни за что не расстанусь с тобой, не бойся. Как же мне?.. Тогда так. Смотри: я подниму левую руку – без правой мне не обойтись – и ты заберёшься на неё подальше от воды. А я аккуратненько сяду в ванну прямо так, с поднятой рукой. И осторожненько себя помою. Никаких брызг – обещаю! Я даже потру себя прямо под водой. Нет? Хорошо, – набралась она терпения. – Тогда я смочу вот эту губку и тихонько оботру себя в сторонке от ванны. Тогда-то уж ты точно никак не попадёшь в воду. Идёт? Ну, хорошо. Тогда давай…
Змейка вдруг пробежалась вдоль её тела, не позабыв заглянуть и за спину. Поначалу Таюли показалась, что её пытаются убедить: дескать, и так сойдёт, покуда грязь не растрескалась и не осыпалась. Но, тут она поняла, что неожиданно перестала тяготиться ощущением липкой мерзости на коже. Глянула на грудь, живот, осмотрела руки, ноги и облегчённо повздыхала: кожа была безукоризненно чиста, хоть и зудела от сухости. Зеркало оповестило, что и волосы на голове сияют, хотя так и остались скрученными на затылке.
– Ну, что же, – придирчиво поджала губки Таюли и покрутила головой, косясь в зеркало: – Можно и так. Но, кожу стянуло. Умастить-то её позволишь? Мази-то всё-таки не вода – потерпишь как-нибудь. А то я буду чесаться, как вшивая побродяжка и проклинать тебя на все лады. 
Две новые служанки – с более крепким сердцем – быстренько прошлись по её телу влажными мазями, недоумённо косясь на нетронутую ванну. Змейка свилась клубочком на макушке и придирчиво блюла свои интересы, следя одной головкой за руками девушек. Вторая головка дотянулась до ванны и охраняла любимое прикарманенное тело от попытки выбросить его в воду. 
Таюли млела и строила козни, стараясь растянуть удовольствие. Но, ЗУ ничуть не заблуждалась, точно определившись: когда всё, тогда уже окончательно всё. Девчонки дружно отпрыгнули в стороны, вспугнутые раздувшейся гадиной. Проводив растворившиеся в дверях фигурки досадливым взглядом, Таюли обругала ЗУ вздорной стервой и принялась рыться в тряпках. 
 
На некие сладострастные обстоятельства не намекала лишь пара вещиц: длинное чёрное платье без рукавов с лифом, едва дотянувшимся до сосков, и белая накидка по пояс. Чёрный низ, белый верх – Таюли бесило это напоминание о священниках. Но всё остальное навевало воспоминания о борделе, где она чуть не застряла на всю оставшуюся короткую и унизительную жизнь.
  
Глава 16
 
О, ты, прекрасная!
Тебе ли горевать,
Познав всесилие предвечного огня?
Тебе бессмертия знакома благодать,
А предо мною смертной жизни западня.
Таюли с улыбкой поблагодарила Шамека за панегирик, в котором ни единому слову не удалось затронуть сердце. Возможно, она бездарный критик в поэзии, иначе не стала бы полагаться лишь на чувства, не соизволившие даже всколыхнуться. 
– А вам ведь не понравилось, госпожа, – с видом знатока человеческих сердец попытался уличить её Даймар, едва дядюшка подскочил и ускакал за какой-то надобностью. 
– Тебя это не касается, – даже не пыталась бороться со скукой в голосе Таюли. – И не стоит напоминать мне, как глупо я пошла на поводу у детских желаний. Когда я собой недовольна, то бываю невыносимой. А ты ведь не для того заманил меня сюда. Не для любования моим скверным характером. 
– Для любования тобой, – отпустил ей Даймар смачный комплимент. 
На шее девушки вспыхнуло огненное ожерелье – змейка выстрелила в него, едва не укусив за нос. Аташтак отпрянул, но моментально взял себя в руки и деланно рассмеялся:
– Как это неудобно и досадно, когда девушка видит тебя насквозь в буквальном смысле.
– Когда девушка, то, наверно, и вправду обидно. А когда огненный демон, так это в порядке вещей. Нелепо пенять на ветер, что лезет во все дыры на поношенной одежде. 
– О чём вы тут, дети мои?! – прогорланил Шамек, возвращаясь к ним с дымящимся горшочком. – А дядюшка принёс вам горячее вино с пряностями. О, моя госпожа, готов голову заложить, что такого вы ещё не пробовали, – похвастал поэт, водрузил свою гордость на стол. 
И плюхнулся в кресло, борясь с одышкой. Он радовался, как ребёнок, искренне веря, что удивил самого демона. Расплывшийся, рыхлый старик с остатками былой красоты на одутловатом лице – он не мог понравиться сдержанной Таюли хотя бы своей распущенностью. Своей необозримой ленью и неотразимой страстью получать всё без борьбы: не зарабатывать на хлеб, не завоёвывать женщин, не терзать себя поисками смысла существования.
Впрочем, за последнее Таюли не могла поручиться, ибо совершенно не знала Шамека. Но это обвинение замечательно довершало общую картину, и она сходу в него поверила. И верила до тех пор, пока чуток не захмелела, и её не прорвало – благо, Даймар их покинул. Под давлением добрых, но умных и цепких глаз поэта, из неё вдруг выплеснулась вся обида, причинённая ей жизнью. Нет, о борделе Таюли не посмела бы заикнуться и перед более доверенным слушателем. А вот об отце… 
А потом о её неуверенности в собственных порывах и желаниях. О том, какая она неумёха, когда дело касается попытки разобраться в людях. О равновесии, что всё никак не обретет её душа. О том, что она шляется с неведомой целью, страшась даже задуматься: куда, зачем, и кто она такая? Поразительно, но этот явственно эгоистичный и самовлюбленный человек слушал её так, будто от признаний Таюли зависела его жизнь.
 
Они просидели в парадной зале за трижды накрываемым и очищаемым столом почти до утра. И трижды Таюли напивалась вдрызг, мгновенно трезвея заботами опекающей её ЗУ. Ночь вытягивала жар из земли и боль из её души, охлаждая раскалённую маету обеих. Ночь опускала занавес за чем-то таким, что уходило из жизни Таюли безвозвратно – пусть она и не знала уходящему ни названия, ни цены.