Укротители непогоды (СИ)

— Может расскажешь, для чего мы едем в эту глушь? — поинтересовался Кэринус Рэй, уплетая похлебку. — Не то, что бы я сильно возражал: романтика странствий, ночи под звездами… В конце концов, ты вытащил меня из тюрьмы и взял на поруки. Но все же любопытно, какие там могут быть дела у порядочных господ.
— Голод, — коротко ответил Сокол. — Если крестьяне и в этом году потеряют урожай, то случится настоящее бедствие. Я вызвался помочь.
— Насколько я знаю, Мирославия не любит, когда в ее дела вмешиваются чужаки, — заметил эльф, сузив глаза. — Даже если тебе удалось заполучить разрешение на нечто подобное, здесь надолго запомнят такое вмешательство. Неблагодарная затея, Радомир.
— Посмотрим, — Сокол задумчиво помешал угли костра. Искры взлетели в воздух огненными насекомыми, потревоженное пламя бросило отблеск на лицо мага. Кэринус Рэй покачал головой, но ничего не сказал.
Несмотря на предупреждение крестьянина об опасности здешних мест, ночь прошла спокойно. Видимо, никто не решился напасть на явно вооруженных путников, двое из которых были магами, а один — аристократом, наказание за которого могло быть слишком серьезным, чтобы рисковать. Судя по развешенным на каждом перекрестке висельникам, разговор с разбойниками у местных был коротким. Мы собрали лагерь, двинулись в путь и к полудню прибыли в деревню Древоточцы.
Какой удивительный контраст ждал здесь после прекрасных изобильных мест, откуда мы приехали! Убогость, грязь, страшная бедность смотрели со всех сторон, чувствовались во всем. Во вросших в землю тесных, низеньких домишках. В покосившихся заборах, которые и были-то не у каждого хозяина, а плетни, их заменявшие, почти не скрывали дворов с беспорядком, жалким скарбом, так что стыдно становилось смотреть, будто подглядываешь за чем-то нехорошим. Редкие собаки, жалкие, тощие, лаяли с опаской, вполголоса, поджимали хвосты. Люди словно попрятались, только где-то послышался плач ребенка, мелькнули юбки и скрылись, да выглядывали из-за заборов любопытные, недобрые глаза.
— Что-то они не спешат нас встречать, — тихонько сказала я. — Это точно та самая деревня?
— Точно. Тот, кто нас пригласил, даст о себе знать. А пока проедем ее насквозь. Возможно, не все жители были согласны с его затеей. Либо есть другие причины. Узнаем.
Спокойным шагом, почти не разговаривая, мы доехали чуть не до самого крайнего дома, когда из-за плетня выглянула девчушка лет десяти.
— Господин мудрейший, — пропищала она, с любопытством переводя взгляд с одного из нас на другого, пока не остановила его на карете. Наверняка решила, что кто в экипаже, тот и главный. Сокол спешился и подошел к девочке.
— Слушаю тебя, — сказал он, улыбаясь. Девчушка оглядела его, не скрывая любопытства. Я подумала, что это первая жительница королевства, которая смотрит на мага без ненависти и недоверия.
— Пойдемте до нас на двор, батя велел встретить, — она спрыгнула вниз и вприпрыжку припустила вдоль плетня, ведя нас за собой к воротам. Которые уже открывались. Все же мы не ошиблись, кто-то нас здесь ждал.
  
24
 
Отец сидит в глубоком кресле, подперев рукой голову, а пальцами другой руки барабанит по подлокотнику. Верный знак, что разговор он скоро прекратит. Гувернантка стоит рядом, поджав губы, со скорбным выражением лица. Оба смотрят на меня. Они недовольны. А я молчу, меня не спрашивают.
— Я вас нанял учить ее грамоте и прочим наукам, уж не знаю, чему там сейчас у вас учат, — говорит отец, не отрывая от меня тяжелого взгляда. — Вот и учите. Будет лениться — секите. Чего вы от меня хотите опять?
— Но девочке не хватает воспитания, крепкой руки родителей. Она совершенно распущена, целыми днями пропадает где-то с чумазыми, грубыми детьми простолюдинов! — все лучше, чем сидеть в этом доме. Я рада хоть куда-то сбежать. — Подумайте, как это отразилось на ее манерах.
— Какое мне дело до ее манер? — отец смотрит на гувернантку, и мне становится легче дышать. — Для чего мне ее воспитывать, скажите на милость? Если через пару годков ее маги заберут?
 
— Но…
— Она, считай, отрезанный ломоть. Сыта, здорова? До остального мне дела нет. Если это все, то вы свободны.
Он демонстративно поднимается с места и садится за стол, придвигая перо и бумаги. Всем своим видом показывая, что ему нет до меня дела. Потому что я маг, значит, как бы и не его дочь. Все равно, хорошая, плохая, главное, чтобы под ногами не путалась.
— Это печально, тигренок, но зря ты думаешь, что он тебя не любил, — говорит Сокол. Он протягивает мне руку, я беру ее и позволяю увести себя прочь. Мы шагаем прямо в стену, в никуда, в хаос. — Просто ему тяжело было терять тебя.
— Вы не знаете, вас там не было. Ему было тяжело потерять маму, — и мне тоже. Но с отцом мы ни разу не говорили об этом. — Она умерла, а я осталась, такая. Неудачная.
Вокруг лабиринт серых стен, и я заставляю их рушиться, освобождать дорогу. Обида и злость. Как часто. Как знакомо.
— Ты удивительная, Йована. И должна гордиться, что ты та, кто ты есть.
— Я обязательно стану той, которой стоит гордиться.
Он улыбается, глядя на меня и на эти рассыпающиеся стены. Мы идем мимо них, почти соприкасаясь рукавами, по чутким и странным просторам хаоса.
Утро выдалось ясным, но здесь никто этому не радовался. Все ждало дождя. Молодые всходы, кое-где уже поникшие. Обмелевшая река. Земля, покрытая морщинами-трещинами, словно древняя старуха. Даже воробьи прыгали, раскрыв от жажды клювы. Люди выходили из домов и с надеждой смотрели из-под руки на горизонт, где на голубом небе так и не появилось ни облачка. Сушь пугала призраком голода.
Казалось, здесь нас должны встречать с радостью, но на лицах читалась подозрительность. Лишь крайнее отчаяние заставило селян обратиться к Соколу. Хотя семья, нас приютившая, и еще пара человек, кто участвовал в этой затее, были все же подобрее. Даже если они относились с предубеждением, вида не подавали.
— Опустело оно, село-то, — говорил хозяин, угрюмый мужик, заросший черной бородой, в ответ на вопрос о том, почему мы никого не встретили на улицах. — В зиму многим тяжко пришлось. Засуха чуть не все посевы сгубила, у кого хозяйство справное, те выдюжили худо-бедно. А кто победней да безлошадные — те на заработки ушли. Бабы помоложе шерсть прясть да ткать, а мужики… тоже кто куда подался.
За вчерашним ужином, на который подали затируху на молоке и пареную репу, он говорил мало, лишь отвечал на вопросы. Сам же ни о чем не спрашивал, только на эльфа посмотрел с удивлением, но промолчал. Трое других оказались любезнее и даже поделились своими соображениями о причинах свалившихся на деревню бед.
— Божья кара, знамо дело. Потому и боялись поперву помощь звать, а особливо к вам, господин, обращаться. Чтоб волю божию тем самым, значит, не нарушить, — хозяин блеснул недобрым черным глазом в сторону говорившего, плюгавого старика с хитрым прищуром выцветших голубых глаз и красным носом, но тот и бровью не повел. — Но мы что порешали. Отец наш небесный, он ведь всемогущ, и все на свете по воле его происходит. А посему коли вы, господин, к нам прибыли, да нам поможете, вы есть ни что иное, как его посланец, каковыми руками волю свою он тут, на белом свете, совершит.
— Хитро придумано, — сказал Сокол с уважением. — Сами сообразили или надоумил кто?
— Сами, бородой клянусь, — ответил хозяин, как мне показалось, излишне поспешно. Сокол сделал вид, что поверил.
— А за какие ужасные прегрешения вас настигла такая кара, любезнейший? — поинтересовался Кэринус Рэй. Он сидел на лавке, привалившись к стене, перебирал в пальцах шелковистый каштановый локон и выглядел в крестьянской избе неуместно, как бриллиантовое ожерелье в лавке старьевщика. Хозяин покосился на него с неприязнью. Интересно, они эльфов тоже не любят или только наш спутник так ему не понравился?
 
— За поругание веры и почитание ложных богов, — отрезал он. Больше ничего дельного за вечер мы от них не добились.